Страница 93 из 106
Эмерсон сел.
– Ваши протесты не убеждают меня. Дайте-ка проверить.
Заключив меня в железные объятия, он прижал меня к себе и впился своими губами в мои.
Он целовал меня довольно долго, присоединяя другие действия, которые почти отвлекли меня от потрясающего осознания, взорвавшегося в моём ошеломлённом разуме. Наконец мне удалось освободить губы, чтобы выдохнуть:
– Эмерсон! Вы же понимаете, что я...
– Моя жена? – Эмерсон слегка отстранился. – Надеюсь, что так, Пибоди, потому что в противном случае мои намерения, возможно, незаконны, безусловно, безнравственны, и, очевидно, не пристали английскому джентльмену. Чёрт бы побрал эти проклятые петли, вечно они...
Блузка всё равно уже никуда не годилась.
* * *
Спустя некоторое время (в действительности, достаточно длительное некоторое время) я пробормотала:
– Когда ты вспомнил, Эмерсон?
Его рука обвивала меня, моя голова лежала на его груди, и я чувствовала, что даже на Небесах нельзя испытывать большее блаженство. (Хотя в таком неортодоксальном мнении я могу признаться только на страницах личного дневника.) Мы снова находились в идеальном согласии, и так будет длиться вечно. Могут ли какие-то раздоры поколебать подобное взаимопонимание?
– Это был незабываемый момент, – ответил Эмерсон. – Увидев, как ты несёшься вперёд, размахивая этим нелепым маленьким пистолетом, не обращая ни малейшего внимания на собственную безопасность... И затем ты произнесла слова, разрушившие чары: «Ещё одна рубашка пришла в негодность!»
– О, Эмерсон, как неромантично! А я-то думала... – Я отбросила его руку и села. Он потянулся ко мне; я приподнялась на локтях. – Чтоб тебя все дьяволы побрали, Эмерсон! – от души завопила я. – Дни тянулись за днями, и тянулись, и тянулись! Ты оставил меня в неизвестности, заставив страдать от мучений и сомнений, опасаться худшего в течение долгих, долгих, долгих дней и...
– Ладно, Пибоди, успокойся. – Эмерсон уселся и облокотился на подушки. – Всё не так просто, как выглядит. Иди ко мне, и я объясню.
– Никакие объяснения не окажутся достаточными! – воскликнула я. – Ты самый...
– Подвинься ко мне, Пибоди, – сказал Эмерсон.
Я подвинулась.
После небольшой паузы Эмерсон приступил к объяснениям.
– Этот момент откровения буквально поразил меня; он был ошеломляющим, будто удар тока, и столь же коротким. В течение нескольких следующих дней фрагменты забытых воспоминаний продолжали возвращаться, но потребовалось немало времени, чтобы собрать все части и поставить их на место. Сказать, что я находился в замешательстве – считай, ничего не сказать. Думаю, ты согласишься, что ситуация была достаточно сложной.
– Ну…
– То же самое можно сказать и обо всех положениях, в которые тебе удавалось нас втянуть, – продолжал Эмерсон. Я не видела его лица из положения, занимаемого мной в то время, но в голосе явно звучала улыбка. – В этом случае было разумнее следовать моим собственным планам, пока я не пришёл к определённому мнению. У меня часто возникали проблемы с этим, даже в отсутствие амнезии, с которой следовало бороться.
– Твоё чувство юмора, дорогой – одна из твоих самых привлекательных черт. В настоящее время, однако...
– Совершенно верно, моя дорогая Пибоди. Эта восхитительная интерлюдия не может длиться бесконечно; осталось множество концов, которые нужно увязать один с другим. Буду краток. Преданность по крайней мере одного из наших товарищей подвергалась серьёзным сомнениям. Единственные, кому я мог доверять – ты с Абдуллой, а также, естественно, все наши люди. Но довериться любому из вас означало подставить его под удар и ещё более запутать ситуацию – хотя куда уж больше…
Он прекратил говорить и… занялся кое-чем другим. Наслаждаясь новыми ощущениями, я узнала одну из старых уловок Эмерсона. Его объяснение было шатким и довольно неубедительным. Тем не менее, напоминание о тяжких обязанностях, с которыми ещё предстоит столкнуться, возымело отрезвляющий эффект. Твёрдо, хотя и неохотно, я высвободилась из его объятий.
– Как эгоистична радость, – грустно промолвила я. – Я почти забыла о бедном, благородном Сайрусе. Я должна помочь Чарли с Рене заняться необходимыми приготовлениями. Затем успокоить наших милых родственников в Англии, и угрозами заставить молчать Кевина О'Коннела, и... так много всего… Немедленно напиши Рамзесу, Эмерсон. Надеюсь, ты помнишь Рамзеса?
– Рамзес, – усмехнулся Эмерсон, – был тем воспоминанием, с которым труднее всего свыкнуться. Честно говоря, моя дорогая, наш сын на первый взгляд – что-то невообразимое. Не беспокойся, я уже написал ему.
– Что? Когда? Как ты... Проклятье, Эмерсон, так это ты обыскивал мою комнату? Мне следовало понять – кто ещё мог устроить такой беспорядок?
– Я должен был знать, что происходит с нашей семьёй, Амелия. Мной и до того владели достаточно сильные подозрения после предостережения Уолтера, но по мере возвращения памяти я всё сильнее волновался о нашей семье. Письма Рамзеса очень сильно тронули меня, я не мог оставить бедного парня в мучительном неведении о моей судьбе.
– И оставил в мучительном неведении меня, – огрызнулась я. – Просто скажи одну вещь, прежде чем мы встанем и, так сказать, приступим к новой схватке. Когда ты поцеловал меня в гробнице...
– Я не первый раз целовал тебя в гробнице, – усмехнулся Эмерсон. – Возможно, сама атмосфера происходившего заставила меня потерять самообладание. Я немного вышел из себя, Пибоди. Ты напугала меня до полусмерти.
– Я всё отлично понимала. И ты отлично понимал наши взаимоотношения, и даже не пытайся доказать обратное. Но ты... ты... ты никогда так не целовал меня!
– Ах, – сказал Эмерсон, – но ведь тебе понравилось, не так ли?
– Хорошо... Эмерсон, ты жутко меня раздражаешь. И тебе ведь тоже нравилось, не так ли? Запугивать меня, дразнить меня, оскорблять меня...
– Это немного возбуждало, – признался Эмерсон. – Как в дни нашей юности, а, Пибоди? Скажу откровенно – мне понравилось, что за мной опять ухаживают. Не то, чтоб твои методы завоевания сердца мужчины были именно... Пибоди, прекрати немедленно! Ты действительно самая...
Разрываясь между смехом, яростью и другими эмоциями, которые не нужно описывать, я совершенно потеряла контроль над собой. Не представляю, что бы случилось в дальнейшем, но стук в дверь прервал нас на самом интересном месте. Изрыгая проклятия, Эмерсон скрылся в ванной, а я накинула на себя первое, что попалось под руку, и подошла к дверям.
Вид печального лица Рене отрезвил меня. Он мужественно и стойко пытался сдерживать своё горе, но столь острый взгляд, как у меня, не мог обмануться.
– Простите меня за то, что беспокою вас, – произнёс он. – Но я чувствовал, что вы захотите узнать. Мы отвезём его в Луксор, миссис Эмерсон. Он выражал желание быть похороненным там, рядом с Долиной Царей, где провёл самые счастливые годы своей жизни. Если мы немедленно отправимся, то успеем на поезд из Каира. Вам ведь понятна необходимость избегать задержек...
Я поняла и оценила тонкость, с которой он выразил этот неприятный факт.
Я утёрла слезу.
– Я должна попрощаться с ним, Рене. Он отдал свою жизнь...
– Да, дорогая мадам, но боюсь, что нет времени. Так лучше. Он хотел бы, чтобы вы помнили его таким… каким он был. – Губы Рене дрожали. Он отвернулся, чтобы скрыть лицо.
– Тогда мы отправимся вслед за вами, как только сможем, – похлопала я его по плечу. – Необходимо известить его друзей, они захотят присутствовать на поминальной службе. Я скажу несколько слов на эту красивую и уместную тему: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих»[254].
Рене повернулся ко мне.
– Предоставьте всё нам, мадам. Когда вы будете в Луксоре, очевидно, остановитесь в поместье? Я чувствую, что мистер Вандергельт хотел бы этого.
– Хорошо. – Я протянула ему руку. Изящным галльским жестом он поднёс её к губам: