Страница 69 из 106
Я не присоединилась к беседе у костра с тем же энтузиазмом, как накануне вечером. Я размышляла о том, как встретиться с Кевином и удержать его от вмешательства в наши дела. Я не сомневалась: если я окажусь неспособной противостоять ему, он выполнит свою угрозу, и если не сломает себе шею, спускаясь по скале, один из охранников Сайруса, вероятно, пристрелит его. Менее благородная женщина, возможно, посчитала бы это идеальным решением, но я не могла смириться с подобной предосудительной идеей. Кроме того, оставался шанс, что Кевин ускользнёт от охранника и спустится по горе, не причинив себе вреда.
Я должна была встретиться и поговорить с ним, и надеяться убедить его оставить нас в покое во имя дружбы, которую, по его словам, он испытывал ко мне. Небольшая взятка в виде обещания будущих интервью оказалась бы полезной для достижения желаемого результата. Но как я могла увидеться с ним наедине и без сопровождения? Сайрус настоял бы на том, чтобы сопровождать меня, если бы узнал о моих планах, и само его присутствие разрушит дружественную, конфиденциальную атмосферу, жизненно необходимую для самой мизерной надежды на успех.
Я решила, что мне следует уйти во время послеполуденного отдыха. Было бы глупо предпринимать долгую, трудную прогулку в темноте, а в рабочее время я не могла отлучиться. Период отдыха обычно длился два-три часа. Нельзя было надеяться вернуться до того, как моё отсутствие обнаружат, поскольку предстояло одолеть почти три мили в один конец, но если бы я заключила сделку с Кевином до того, как меня поймают, то достигла бы желанной цели. Я решила, что замысел вполне выполним. Во всяком случае, стоит попробовать. И никакой опасности, потому что Селим стоит на страже у входа в вади. Приняв решение, я охотно воздала должное обеду. Остальные, как я заметила, предпочитали подозрительно изучать каждый кусок, прежде чем отправить его в рот, но я полагала, что один и тот же трюк не будет повторяться так скоро после первой неудачи.
Доказательством этого явилось то, что я несколько раз просыпалась ночью, чувствуя всего лишь нормальную сонливость перед тем, как снова заснуть. Берта тоже беспокойно ворочалась, что ещё более уверило меня в собственной правоте.
Утром мы с Рене хорошо потрудились в Колонном Зале (то есть в погребальной камере), поскольку я никогда не позволяла смятению души вмешаться в мои археологические обязанности. Мы почти закончили заднюю стену; нижние секции не могли быть точно скопированы до тех пор, пока пол не очистят до скалы. Я указала на это Эмерсону, когда мы прервались на обед.
– Не думаю, будто вам хочется, чтобы люди поднимали пыль во время копирования, – ответил он. – Оставьте это на потом. По-моему, у вас остались ещё три стены и четыре стороны двух столбов?
Лицо Рене вытянулось. Он надеялся на день-другой отдыха, пока мужчины будут работать.
Я подумывала о том, чтобы подлить чуточку лауданума в чай за обедом, чтобы все крепко спали, пока я буду отсутствовать. Но решила, что это неспортивно, и потому ограничилась чашкой Берты.
Она погрузилась в сон практически сразу. Хотя я горела желанием встать и уйти, потому что время было на вес золота, я заставила себя оставаться лежащей, пока другие не последуют за ней в царство Морфея. Глядя на неё, я не могла не задаваться вопросом: какое будущее ждёт такую женщину? Какие мысли, какие страхи, какие надежды скрывались за этим гладким белым лбом и этими загадочными тёмными глазами? Она никогда не доверялась мне и не реагировала на мои попытки завоевать её доверие. Но я видела, как она оживлённо беседовала с Рене, и реже – с Чарльзом; даже Эмерсон умел при случае вызывать один из её редких серебристых смешков. Есть женщины, которые не ладят с другими женщинами, но это не могло быть причиной её сдержанности со мной, потому что она проявляла такую же настороженность в отношении Сайруса, который, следует признать, не скрывал своей неприязни к Берте. Неужели она всё ещё оставалась рабыней человека, который так жестоко обращался с ней? Не она ли подсыпала снотворное нам в еду?
Она лежала спиной ко мне. Медленно поднявшись, повинуясь необъяснимому порыву, я склонилась над ней. Она шевельнулась и что-то пробормотала, как будто мой взгляд нарушил её сон. Я быстро отпрянула. Вновь воцарилось безмолвие. Настало время идти.
Я сняла пояс, прежде чем отправиться в путешествие. Как бы я ни хотела взять его с собой, но не осмеливалась рисковать возможностью появления шума. Возблагодарив небо и собственную дальновидность за свои полезные карманы, я разложила по ним несколько важных инструментов. Один из самых важных – удобный маленький нож – обеспечил мне беспрепятственный выход из палатки. Прорезав длинную щель, я вернула нож в карман, взяла зонтик и вышла.
Сайрус поставил мою палатку на некотором расстоянии от других, осознанно попытавшись обеспечить мне уединение настолько, насколько позволит местность. Возможности оказались не так уж велики, поскольку в самом широком месте вади не превышал несколько сотен футов. Мою палатку разбили на склоне каменной осыпи, граничившей с утёсами. Взяв ботинки в руки, я прокралась вдоль основания осыпи. Даже наши друзья-египтяне друзья носили здесь сандалии, ибо толстые покровы, в которые превратились их подошвы за годы босохождения, недостаточно защищал от острых камней, засорявших дно каньона. Мои толстые чулки служили мне ничуть не лучше, но я не осмеливалась надеть ботинки до тех пор, пока не отошла на некоторое расстояние и не скрылась из поля зрения обитателей лагеря за серией напластований.
Было исключительно жарко и абсолютно тихо. Единственная тень высилась на крутом, рыхлом, осыпающемся склоне у подножия скалы. Поскольку настоятельно требовалось спешить, мне пришлось следовать извилистой тропкой среди валунов в разгаре солнечного света. Если бы я так не спешила, то наслаждалась бы прогулкой. Впервые за много дней я оказалась в одиночестве.
Естественно, я крепко держала зонтик и обшаривала острым взглядом окрестности, но предпочитала доверять тому шестому чувству, которое предупреждает о скрытой опасности. Такие люди, как я – восприимчивые к окружающему и часто подвергавшиеся насильственному нападению – развивают это чувство до исключительной степени. Оно редко подводило меня.
И не могу объяснить, почему в данном случае оно оказалось бесполезным. Без сомнения, я была озабочена обдумыванием беседы с Кевином. Мужчины, должно быть, в течение некоторого времени лежали скрыто и неподвижно, потому что я определённо слышала звуки чьих-то шагов, спускавшихся по склону.
Они не выходили из укрытия, пока я не миновала первого из них, так что одновременно с их появлением я обнаружила, что путь к отступлению отрезан. Второй человек выскочил из засады напротив меня, впереди появились ещё двое. Они выглядели очень похожими из-за своих тюрбанов и грязных халатов, но одного из них я узнала. Мохаммед не сбежал. Я восхитилась его упорством, но мне не понравилось, как он скалился в мою сторону.
Поверхность скалы была изрыта бесчисленными щелями и трещинами. Некоторые из обрушившихся валунов были достаточно велики, чтобы скрывать не одного, а нескольких мужчин. Скольких противников мне предстояло одолеть? Твёрдо вцепившись в зонтик, я продолжала раздумывать об альтернативах с быстротой, которую моя размеренная проза не в состоянии передать.
Побег в любом направлении стал бы безумием. Я не могла так быстро вскарабкаться на скалу, чтобы ускользнуть от преследователей. Быстрое наступление привело бы меня прямо в ожидавшие руки двух врагов, медленно продвигавшихся ко мне. Отступление – не бегство, но обдуманный, расчётливый уход – на восток, в том направлении, откуда я пришла, казалось, предоставляло больше шансов. Если бы я смогла избавиться от единственного человека, загораживавшего мне путь.
Но, стоило мне переложить зонтик в левую руку и потянуться за пистолетом, эта надежда рухнула под треск и хруст гальки. На помощь своим соучастникам с востока изо всех сил спешил ещё один человек. Я боялась, что у меня не так уж много шансов вывести из строя двоих или ускользнуть от них. Ручное оружие не обладает большой точностью (за исключением очень близкого расстояния), а мне придётся бежать во время стрельбы. Но иного выхода нет.