Страница 68 из 106
Эмерсон что-то прорычал. Он раздражённо отказался от предложения воспользоваться моими ароматическими солями и чашку за чашкой пил крепкий кофе.
– Вы, – продолжала я, – возможно, приобрели определённый иммунитет в результате… э-э… недавнего случая. Сайрус пострадал меньше Рене и Чарльза...
На сей раз зарычал Сайрус.
– А вот Берта оказалась самой восприимчивой.
– С ней всё будет в порядке? – Бледный Рене, явно сопротивлявшийся неудержимому стремлению закрыть глаза, беспокойно взглянул на меня.
– Да, конечно. Она отлично выспалась – можно сказать, лучше, чем все остальные. Охранник, – продолжала я, – кажется, отделался относительно легко. Конечно, мы не знаем, как применили лауданум, и поэтому не можем быть уверены в том, сколько досталось каждому.
– Он был в еде, – пробормотал Эмерсон.
– Или в питье. Но в каком блюде? Все получили снотворное – не только мы, но и египтяне. Даже охранник признаёт, что услышал мои крики сквозь дремоту. Согласитесь: самый важный вопрос – необходимость определить, кто имел возможность добавить опиум в нашу пищу. Среди нас – предатель, джентльмены!
Эмерсон одарил меня критическим взглядом поверх ободка чашки с кофе.
– Если отбросить чрезмерную мелодраматичность ваших выражений, Пибоди, пожалуй, вы окажетесь правы. Шеф-повар – самый очевидный подозреваемый.
– Слишком очевидно, – ответила я. – Вы же знаете, как он готовит: горшки, часами кипящие на костре, на открытом воздухе, а люди постоянно ходят мимо них туда-сюда, а то и останавливаются посплетничать. Нужно расспросить слуг...
– Вздор, – рявкнул Эмерсон. – Мы не в состоянии определить, кто виноват. Чёртов наркотик, возможно, добавили в один из кувшинов с водой ещё до того, как мы покинули деревню. Любой мог это сделать. – Пронзительные сапфиры медленно скользнули по лицам собеседников, а затем он повторил, особо выделив это слово: – Любой.
Чарльз немедленно приобрёл настолько виноватый вид, что мой старый друг инспектор Кафф арестовал бы его в мгновение ока. Этот вид заставлял прийти к умозаключению о почти доказанной невиновности юноши[209].
Но после того, как мы разошлись, я спросила себя, что мне действительно известно о двух молодых археологах. Рене работал с Сайрусом уже несколько лет, но даже старое знакомство не могло в данном случае снять с него подозрения. Соблазн сокровищ и открытий достаточно силён, чтобы поколебать слабый характер. Помимо наших людей из Азийеха, заподозрить можно было только троих: Эмерсона, Сайруса и меня. Что касается Берты… Её сон, вызванный наркотиком, был подлинным. Я применила ряд тестов, результаты которых не оставили у меня сомнений. Но только самые глупые из заговорщиков в подобной ситуации не включили бы себя в число жертв. А я отнюдь не считала Берту настолько глупой.
* * *
При ярком утреннем свете мы смогли обнаружить следы незваных гостей только возле моей палатки. Нечёткие отпечатки босых ног нашлись в двух местах, где не проходил никто из наших людей.
Когда мы отправились в королевский вади, Сайрус захватил с собой винтовку. При виде этого Эмерсон приподнял брови, но не произнёс ни одного возражения, даже после слов Сайруса, сказанных ледяным тоном:
– Не волнуйтесь, если увидите кого-то наверху на плато. Я отправил пару своих ребят туда, чтобы понаблюдать вокруг.
Как и Сайрус, я решила принять несколько предосторожностей. Несмотря на отчаянные протесты Эмерсона (которые я, конечно, проигнорировала) по поводу того, что у него отбирают рабочую силу, я поместила Селима, младшего сына Абдуллы, в дальнем конце главного вади. Селим был лучшим другом Рамзеса, красивым шестнадцатилетним парнем. Зная о безрассудной храбрости, свойственной молодости, я колебалась, доверить ли ему такую задачу, и решилась только после того, как Абдулла заверил меня, что и он, и Селим будут чувствовать себя обесчещенными, если им откажут. Я предостерегла мальчика со всей возможной решительностью: ему предназначена исключительно роль наблюдателя, и он потерпит неудачу, если бросится атаковать.
– Оставайся в укрытии, – наставляла я его. – Стреляй в воздух, чтобы предупредить нас, если увидишь что-нибудь, вызывающее подозрения, Если ты не поклянёшься именем Пророка, что подчинишься моему приказу, Селим, я пошлю кого-нибудь другого.
Широко и честно раскрыв огромные карие глаза, обрамлённые длинными ресницами, Селим принёс требуемую клятву. Мне не нравилась нежность, с которой он обращался со своей винтовкой, но Абдулла, сиявший от родительской гордости, заставил меня осознать, что выбирать не приходилось. Я только надеялся, что, если он кого-нибудь застрелит, это окажется Мохаммед, а не репортёр из «Лондон Таймс». Или даже Кевин О'Коннелл. Естественно, я ожидала именно его. И очень удивлялась, что ему до сих пор не удалось настичь нас.
Когда вечером мы вернулись в лагерь после изнурительных часов пребывания в жаре и в сухом воздухе погребальной камеры, я обнаружила, что Селим ждёт меня. Я приказала ему вернуться ко мне с известиями на закате. Не имело смысла – даже для защиты Эмерсона – позволять впечатлительному юноше оставаться на опасном посту после наступления темноты, когда, как известно всем египтянам, демоны и африты выходят из укрытий. Лицо Селима сияло от восторга. Он едва мог дождаться, чтобы поделиться со мной новостями:
– Он пришёл, ситт, как вы и предсказывали – тот самый человек, кого вы описали. Поистине, вы – величайшая из волшебниц! Он сказал, что не предупредил вас о своём приходе. Он сказал, что вы были бы рады. Он сказал, что он друг. Он сказал...
– Он попытался уговорить или подкупить тебя, чтобы ты позволил ему пройти, – прервала я, усилив тем самым в глазах невинной юности собственную репутацию обладательницы сверхъестественных сил. – Он передал письмо, как я… как предсказала моя магия?
– Ситт всё знает и всё видит, – благоговейно промолвил Селим.
– Спасибо, Селим, – сказала я, взяв сложенную бумагу, протянутую им. – Теперь отдохни, ты сегодня потрудился на совесть.
Берта проснулась утром без малейших болезненных признаков, хотя весь день была сонливой и вялой.
Когда мы вернулись, она отправилась прямо в нашу палатку, но, стоило мне последовать за ней, она встала и выскользнула. Я не пыталась задержать её. Усевшись на край кровати, я развернула записку, которую, казалось, написали прямо здесь: почерк выглядел исключительно неровным – очевидно, бумага лежала на скалистой поверхности. Но эта трудность не препятствовала склонности Кевина к многословию и не смогла сдержать в узде его бурлящий ирландский дух.
После обычных цветистых комплиментов Кевин продолжал:
«Я с нетерпением жду радости, которую не в силах выразить заурядными словами – радости возобновления знакомства с такими уважаемыми мной друзьями, как вы и профессор, и принести поздравления по поводу очередного счастливого избавления. И моё нетерпение столь могущественно, что я не приму отказа. Я устроился в некоем уютном жилище (смею ли надеяться, что вы позаботились обо мне в ожидании моего приезда?), удачно сооружённом недалеко от входа в этот каньон. Один из жителей деревни согласился ежедневно доставлять еду и воду, поэтому я не ожидаю каких-либо неудобств. Я весьма нетерпелив, как вам известно, так что не заставляйте меня слишком долго ждать... а то у меня может возникнуть соблазн, рискуя собственной шеей, пересечь плато и спуститься вниз, чтобы присоединиться к вам».
И снова комплименты. А в заключение – дерзкое «A bientot»[210], последняя капля: с моих губ сорвался возмущённый возглас, который я так долго пыталась сдержать.
– Что тебя разорвало! – воскликнула я.
Лицо Берты появилось в проёме палатки. В расширенных глазах над вуалью билась тревога.
– Что-то не так? Это от… от него?
– Нет-нет, – ответила я. – Ничего страшного. И к тебе это не имеет отношения. Не нужно оставаться снаружи, Берта, я заметила и оценила твою любезность. – Сложив письмо, я засунула его в шкатулку и вышла ополоснуть водой моё пыльное, а теперь ещё и пылавшее лицо.