Преступник

Вскоре они привыкли к этому шуму, и грохот машин их уже больше не пугал.

— Наверное, отплываем, — сказал Джевдет.

— Через сколько дней мы будем в Америке?

— Через месяц.

— Месяц!

— А что?

— Целые дни сидеть здесь в этой тесноте?

— Зато потом… Подумай только — Нью-Йорк! Небоскребы! На улицах толпы народа! Статуя Свободы! Я говорю тебе: «Подожди-ка меня всего одну минутку, мисс, я схожу проститься с капитаном!»

— Ты ведь не знаешь американского языка.

— Ерунда! Сколько раз я тебе говорил: все капитаны знают турецкий язык!

— Я забыла, Джевдет-аби.

Где-то далеко ударил колокол, потом послышались отрывистые низкие гудки парохода.

— Отчаливаем, — сказал Джевдет.

Джеврие не ответила. Она подумала о своей бабке. Что она, бедная, сейчас делает?

— Бабушка… — прошептала она.

— Уже соскучилась? — спросил Джевдет.

— Что ты, просто так.

— Я тоже думаю о наших.

— О ком?

— О Хасане, Кости, адвокате… Глупые! Эх, и удивятся, когда узнают… Кости пожалеет, что не с нами. Но теперь уже все, поздно. А Хасан? Хочет, чтобы я работал на фабрике! Довольно! Очень надо! Слушайся там всяких мастеров. Ну, а адвокат…

— Правда, почему ты не пошел к нему?

Джевдет даже задрожал от негодования.

— Я ему не слуга!

Джеврие молчала.

— Они думают, что я неблагодарный. Ну и пусть! Я им докажу, что это не так! Все узнают, какой я. И Эрол, и Кайхан, и Айла… С Айлой особые счеты! Она назвала меня грязным уличным торговцем. Вот вернусь в Стамбул Храбрым Томсоном и покажу ей, что такое «грязный торговец»!

— Ведь мы вернемся уже взрослыми, да?

— И еще какими! — Он помолчал. — Я во всем ковбойском! Узкие брюки, широкополая шляпа, за поясом два длинноствольных пистолета… Э-э-х!

— А я? Какой буду я?

— Ты? Такой, как Прекрасная Нелли!

— И волосы у меня будут светлые-светлые, да?

— Конечно.

— А в чем я буду?

— В шелковом платье!

— В голубом, да? Какого ни у кого нет?

— Конечно.

— Я буду очень красивая?

— Ага!..

— Даже красивее Айлы?

— Конечно!

— В Америке все становятся красивыми, да?

— Да.

Вдруг послышался свист, потом тяжелые шаги. Испуганно схватившись за руки, Джевдет и Джеврие юркнули за бочки. В трюм кто-то вошел. Насвистывая незнакомую мелодию, человек направился прямо к тому месту, где они спрятались. Джеврие сжалась от страха. В какое-то мгновение, когда свист был совсем рядом, она даже зажмурилась. Вот-вот их схватят и выволокут из-за бочек. Большие, страшные люди начнут болтать на своем непонятном языке, ругаться, кричать на них.

Свист неожиданно оборвался. Послышалось бормотанье. Незнакомец стоял теперь совсем рядом, но ни Джевдет, ни Джеврие не знали, какой он, — они боялись даже пошевелиться. Человек продолжал бормотать себе что-то под нос. И вдруг запел веселую, задорную песню.

Джеврие открыла глаза. Ей уже не было страшно. Разве может человек, распевающий так весело песню, быть злым? И песня, хотя слова ее непонятны, напоминает их песни, турецкие. Значит, этот человек такой же, как они.

Джевдет тоже уже не боялся, что их схватят и сдадут в полицию. Он осторожно высунулся из-за бочки и пытался разглядеть поющего. Ба!.. Да ведь он где-то уже видел этого человека. На подушке, которую они недавно приметили, покоилась крупная рыжеволосая голова. Во рту незнакомца была огромная трубка.

Джевдет заволновался. А есть ли у него борода? Голубые ли у него глаза? Может, это тот самый капитан, которого он видел недавно на борту парохода? Нет, это не капитан. Место капитана на самом верху, в рубке. Рыжеволосый человек, наверно, простой матрос.

Это и в самом деле был матрос. Старый норвежский матрос. Как и каждую ночь, он был рад, что, наконец, добрался до своей постели. Закрыв глаза, он попыхивал трубкой.

Пароход, миновав Ахыркапы[70], направился в Эгейское море. Матрос страшно устал и мечтал об одном — поскорее добраться до постели. Правда, могли нагрянуть приятели с картами. Ну что ж, и это неплохо. Ведь они несколько дней гуляли по Стамбулу, не вылезали из трактиров. Им уж, конечно, есть что порассказать. Может, они даже принесут с собой турецкую водку — ракы. Он обожает эту водку. Куда лучше виски! От нее наступает какое-то особенное приятное опьянение.

Докурив трубку, матрос повернулся на левый бок, подложил руки под голову и сразу уснул. Он страшно храпел по ночам и поэтому ложился отдельно от своих товарищей, в этом маленьком отсеке, за бочками, где никого не беспокоил. Ребята обрадовались, что незнакомец уснул так быстро. Джеврие прошептала:

— Мы спасены, да?

— Тише!..

— Но ведь он уже спит, Джевдет-аби.

Джевдет разозлился:

— Да замолчи же, тебе говорят!

Джеврие притихла.

Но старый норвежский матрос уже проснулся, спал он чутко… И кто знает, чем бы кончилась эта история, если бы Джеврие не заговорила, а Джевдет не ответил. Может быть, пароход через день-другой, миновав Чанаккале и Измир[71], вышел бы в Средиземное море…

Но этого не случилось. Матрос открыл глаза и с удивлением стал прислушиваться к непонятному для него разговору.

— Мы плывем, да?

— И полным ходом!

— А если есть захотим?

— Жано и Яник терпели…

— Но я не виновата…

Рыжеволосый матрос, не выпуская изо рта огромной трубки, тихонько поднялся. Говорили на незнакомом языке. И дети… Почему они здесь?

Он заглянул за бочки: правда, дети! Мальчик и девочка!

Старый норвежский матрос вспомнил свое детство. Давно, много лет назад — вот таким же, как эти двое, — он убежал из дому. Не сладко ему жилось. Отчим, пьяница, жестокий и несправедливый человек, бил ни за что ни про что. Вот он и дал стрекача. Спрятался в трюме английского парохода и уплыл…

Он снова нагнулся и внимательно посмотрел на Джевдета: да, в то время он был таким же. А может, и эти… Почему бы нет? Наверно, брат и сестра. Сбежали от пьяницы отчима или от мачехи!

— Здравствуйте! Здравствуйте, ребята! — сказал он на своем родном языке.

Джевдет и Джеврие, закрыв глаза от ужаса, не могли видеть, как приветливо улыбались голубые глаза матроса. Ему самому был знаком этот страх. Еще бы! Ведь если тебя обнаружат, это значит прощай пароход. Такие чувства пережил и он в свое время, когда сидел за грудой бочек и канатов на английском пароходе!

Он опять заговорил:

— Не бойтесь. Бояться нечего! Я вас не выдам. Со мной тоже случилось нечто подобное, когда я был таким же маленьким, как вы. От кого вы бежите, от отчима или от мачехи?

Хотя матрос говорил на чужом, непонятном языке, что-то располагающее было в нотках его голоса, в добродушном, улыбающемся лице, даже в его округлой рыжей бородке.

— Он, наверное, хороший человек, — сказала Джеврие.

— Да, кажется, так, — кивнул Джевдет.

Старый моряк спросил:

— Вы брат и сестра?

— Мы не можем понять, что вы говорите! — ответила Джеврие.

И между ними начался обычный малопонятный разговор, который происходит всякий раз, когда встречаются люди разных национальностей.

— Вы кто такие? — спросил матрос. — Что вы здесь делаете?

— Вы не выдадите нас?

— От кого вы бежите: от отчима или от мачехи?

— Мы поедем в Америку. Как Жано и Яник!

Из всего этого норвежец понял только одно слово: «Америка».

— Америка-а-а? — повторил он.

— Да, Америка. Мы турки. Едем в Америку!

— Ту-ур-рки?

— Да, турки. Я и вот она. Ее звать Джеврие. А меня Джевдет!

— Джеврие? Джевдет? Турки? Америка? Нет Америка, есть Норвегия!

— Норвегия?

— Да, да, сначала Франция, потом — Англия, потом — Норвегия!

— ?

— Этот пароход никогда не ходит в Америку. А знаете, я тоже был таким же шпингалетом, как вы, когда убежал от отчима. И вот с тех пор брожу по свету!

70

Ахыркапы — район Стамбула, расположенный на берегу Мраморного моря.

71

Измир — турецкий порт на берегу Эгейского моря.