Преступник

Глаза Джевдета наполнились слезами. Он сел на корточки у стены «Перили Конака», обхватил руками голову и заплакал. Перед ним возникло лицо отца в овальных очках. Ихсан-эфенди улыбался: «Ты часто грубил мне и не слушался. Сейчас меня уже нет в живых. Ну и как? Теперь ты спокоен? Вспоминаешь нас с матерью?»

Как и раньше, над почерневшей от времени черепичной крышей «Перили Конака» висел огромный диск луны. Ни Джевдет, ни Джеврие не замечали его. Джеврие опустилась на корточки рядом с Джевдетом и, так же как он, обхватила руками голову.

Они встали. Спустились от «Перили Конака» к бараку старой Пембе. Старуха рассердилась, увидев рядом с девочкой Джевдета, но промолчала и только зло посмотрела на «внучку». Джеврие догадалась, что мог означать этот взгляд. Ну и пусть злится! Все равно они скоро уедут в Америку!

Старуха пригласила Джевдета войти, а сама, отозвав в сторону девочку, шепнула:

— Ты зачем притащила его сюда, бесстыжая?

Джеврие обняла бабку и поцеловала в морщинистую щеку. Старая Пембе не поддалась на эту хитрость.

— Он что, хочет всегда жить у нас?

— Нет, бабушка. Несколько дней.

— Несколько дней, говоришь?

— Пусть поживет, бабушка? Ладно?

— А потом куда пойдет?

— Не знаю.

— Ах, сумасшедшая, ах, непутевая девчонка! У нас нет постели, нет даже одеяла! Где мы его положим? Чем ты думала?

Джеврие опять обняла ее.

— Да устроится как-нибудь… Ты не беспокойся, бабушка! Никого нет на свете лучше Джевдета-аби!

— Устроится-то устроится. Да вот боюсь, он здесь надолго застрянет.

— Не сердись, бабуся! Не надо!.. Ведь ты у меня самая хорошая! Я тебя очень люблю. Знаешь, что я сделаю?

— Ну, говори!

— Накрашу губы, надену туфли на высоких каблуках и пойду просить деньги. Принесу тебе много-много денег! Вот посмотришь!

Лицо старухи, освещенное желтым светом уличного фонаря, падавшим через приоткрытую дверь, расплылось в довольной улыбке.

— Посмотрим, — сказала она. — Посмотрим, негодница!

Джеврие снова бросилась к ней на шею и принялась целовать.

Хотя они говорили шепотом, Джевдет все слышал. Он снова надел лоток. Джеврие вошла в комнату и, увидев его с лотком на шее, удивилась:

— Чего же ты не сядешь, Джевдет-аби? Сними лоток.

— Нет, я пойду!

— Куда?

— Сам не знаю.

— Что с тобой, Джевдет-аби? Почему?

— Твоя бабка не хочет, чтобы я здесь оставался.

У Джеврие сердце так и замерло: он слышал их разговор!

Джевдет, воспользовавшись ее растерянностью, вышел из барака и, даже не взглянув на возившуюся в углу двора старуху, выскользнул за ворота.

Луна, еще совсем недавно робко выглядывавшая из-за темной крыши «Перили Конака», теперь неподвижно висела на усыпанном звездами чистом небе. Все вокруг было залито лунным светом. Джевдет медленно поднимался по склону холма к «Перили Конаку». Уже подойдя к старому дому, он вдруг заметил позади себя чью-то тень. Это была Джеврие, она шла за ним. И какой у нее был виноватый вид!

Оба остановились.

— Кто тебя просил идти за мной?

Ответа не было: Джеврие плакала.

— Ну, говори?

— Я пойду с тобой… Куда хочешь пойду. Хоть в ад!

— Нет, нет! Сейчас иди домой, встретимся завтра!

— Разве я виновата, Джевдет-аби?

— Нет. Ты совсем не виновата.

— Где же ты сегодня будешь ночевать?

— У Кости! — бросил Джевдет.

— Правду говоришь?

— Конечно.

— Поклянись, что ты не уедешь без меня!

— Уеду? Куда уеду?

— В Америку.

Джевдет улыбнулся.

— Не уеду, глупенькая, не бойся, никуда без тебя не уеду!

— Скорей бы уж…

Чтобы успокоить Джеврие, он прошел с ней до берега моря. Здесь они распрощались, и Джевдет повернул назад. Он знал, где ему провести ночь. Проходя мимо квартальной кофейни, он остановился. По вечерам еще было прохладно, поэтому окна не открывали. Джевдет долго всматривался в двигающиеся на стеклах тени, но никого не мот узнать: окна запотели.

Неподалеку темнел «Перили Конак». Да, он переночует здесь!

Джевдет не боялся этого мрачного дома. Еще с детства он привык к нему. Его не пугали рассказы о стонущих привидениях, закутанных в белые саваны, не страшили тараканы, скорпионы, сороконожки. «Перили Конак» был ему родным, как и сказки о нем, которые он слушал, сидя у матери на коленях. У розоватых стен «Перили Конака» когда-то он проводил целые дни. В жару прятался в их спасительной тени. «Иди, иди ко мне, дитя мое! — словно призывало его в свои объятия старое, всеми покинутое здание. — Не бойся, я не обижу тебя, как другие. Ты можешь оставаться у меня сколько захочешь. Ведь я тебе как мать!»

Он поднял голову: пустые черные глазницы окон и похожая на огромный беззубый рот дверь мрачно зияли в темноте ночи.

Он медленно вошел внутрь.

20

Всю ночь сон не шел к Джевдету: в его воображении один за другим возникали планы побега в Америку. А когда уже под утро он забылся в тяжелой дремоте, снаружи вдруг раздались звонкие детские голоса: «Хиттин-Саба! Мани-об ка-стари, мы дем-ж!»

Джевдет открыл глаза. Сел. Бок, на котором он лежал, был сырым и даже заледенел. Он потянулся, зевнул. Ребята прокричали опять.

Джевдет улыбнулся.

Раньше товарищи точно так же вызывали его, чтобы не догадался отец, злившийся, когда он, Джевдет, убегал играть в футбол: «Дет-Джев! Мани-об ка-стари, мы дем-ж!» Что в обратном порядке означало: «Джевдет! Обмани старика, мы ждем!»

Отец, грозный и вспыльчивый, — Джевдет помнил, что в те времена сослуживцы называли Ихсана-эфенди Бомбой — приходил домой поздно, пьяный, и избивал мать, его дорогую мать. А он был бессилен защитить ее. В эти страшные минуты никто не решался перечить отцу.

Снова послышались мальчишечьи голоса:

— Мы дем-ж я-теб, хиттин-Саба!

Кто же этот Сабахиттин? Может, и у него такой же непутевый отец и тоже злится, когда сын играет в футбол? Может, и его отец возвращается с работы пьяным и бьет мать?

Джевдет встал. Поднявшись на цыпочки, выглянул в проем окна. Ребят, вызывавших Сабахиттина, не было видно — они, должно быть, стояли внизу, у самой стены. Перед ним был родной квартал. Красные черепичные крыши ветхих домиков, покосившиеся дворовые ворота еще, казалось, спали, залитые ярким утренним солнцем. Взгляд его упал на дорогу. А вот и Сабахиттин, которого звали ребята! Это, оказывается, внук Мюфита-эфенди, бывшего чиновника Управления оттоманского долга. С корзинкой в руке он плелся позади своего отца — огромного человека с усами. Они шли на рынок. Когда Джевдет был уже признанным заводилой в квартале, Сабахиттин был еще совсем маленьким. Так вот кто, значит, занял его, Джевдета, место?

Сабахиттин с отцом скрылись за углом дома, а в памяти Джевдета продолжали мелькать картины прошлого. «Владения» перед «Перили Конаком» никогда не оставались беспризорными. До него здесь распоряжался Зеки-аби — рыжеволосый, голубоглазый парень. Никто не мог так быстро бегать, так высоко прыгать и так ловко дурачить девчонок. Он вырос и поступил в военный лицей Халыджиоглу. Тогда стал верховодить Шадан-аби. Однажды Шадан-аби тоже куда-то пропал, и заводилой сделался он, Джевдет. А вот теперь…

Мысли Джевдета прервал разговор мальчиков, возившихся внизу, у стены, с футбольным мячом.

— Эх ты, не можешь заправить сосок!

— Что-то никак не входит.

— Был бы здесь Сабахиттин…

— Теперь отец его не отпустит.

— Не отпустит? Да будь хоть пятьдесят таких отцов, Сабахиттин все равно убежит!

— Сыграли бы до начала уроков.

— А ты возьми да помоги. Чего стоишь как столб!

Голоса ребят затихли. Джевдет догадался: сейчас все вместе пытаются заправить сосок под покрышку. Точно так же когда-то это делали и они. Ни Эрол, ни Кайхан, никто другой не мог заправить сосок так ловко, как Джевдет. Хуже всех получалось у Эрола! «Не лезет, никак не лезет…» — сокрушался он, весь красный от натуги. Его даже одно время прозвали «Эрол-не-лезет».