Страница 36 из 64
— Помилуй, Кайтмазов, какая в составе Персии Польша?! Но есть высшая справедливость!
— Э, нет!
— А Юсиф, представь себе, договорился на основе полного доверия! И вернули грузинам христианскую святыню — Христову ризу!
— Ту, что Шах-Аббас вывез из Грузии? И, разделив на четыре части, первую отослал в Иерусалим, вторую в Царьград, третью в Рим, а четвертую в Москву. И ты думаешь, я позволю тебе хоть слово написать об этом? Сия святыня, Фатали, помещена в Успенском соборе, и в честь ее положения утверждено ежегодное празднование почти в день нашего Новруз-байрама!
— Но Юсиф успел вернуть! И никаких праздников!
— Постой, ты уже что-то путаешь: если он вернул, то как же я мог ее видеть в Успенском соборе?
Гладкое-гладкое перо у Кайтмазова, гусь был белый-белый, перышко так и летит, тонко перечеркивая лист.
Так что же Юсиф-шах надумал? Вызвали главного евнуха, должность, прямо сказать, лишняя при таком шахе. Но куда прогонишь старика? Вызвал, и сердце тревожно застучало: Сальми-хатун!.. Юсиф поклялся бы, что зов услышал: «Мой шах, твои заботы никогда не кончатся, а сладостный миг упустишь!» Юсиф сбросил с себя это заманивающее наваждение: Мюбарек ждал его распоряжений. И вдруг, сам того не желая, Юсиф-шах спросил:
— Как там Сальми-хатун?
Мюбарек заметно оживился: шах как бы утвердил необходимость его должности!
— В полной красе возлежит на дарованных послами мехах. И… — помедлив, добавил: — Ждет вас.
— Потом, потом!.. — отмахнулся Юсиф. — А как жена? Евнух сник: — Окружена заботой и вниманием.
— А где везир? Военачальник? Главный молла?
— Могу позвать.
— Нет, нет, не надо! Без кровопийц! Евнух побледнел и еще больше согнулся.
— Да выпрямись! Надо немедленно собрать сюда всех писарей столицы!
— Кого? — не понял евнух.
— Писарей! Пусть являются со своими тростниковыми перьями и чернильницами, а пергамент отыщется в канцелярии, отведи им самую большую залу во дворце, всю ночь работать будут. А где шахский писарь?
— Он ждет ваших указаний!
— Зови!
С какого фирмана начать? О стольких фирманах ночью думалось, а тут улетучились вдруг.
— Мюбарек, а где мои советники? Ах да, ты говорил мне!
Неужто советоваться с ними? И Юсиф вспомнил нескончаемые беседы, которые они вели в дружеском кругу. Накануне того дня, который стал поворотным в его судьбе, сразу после ухода конюха — срочный заказ! — к нему пришли друзья, «пять богатырей», как их прозвали мастеровые, и они провели полдня за долгой беседой. Неужели это было всего два-три дня назад? Рамазан учился с ним в медресе, образован, начитан, а всего лишь помощник моллы в шахской мечети: выбить ковры, подмести двор, следить, чтоб не стащили чусты прихожан во время молитвы. «Эх, если бы я был главным моллой!» — размечтался Рамазан, но его слушать не стали: чего зря языком трепать? Курбан-бек — а Фатали видит Хасай-бека Уцмиева! — никакой он не бек, отличился в битве с султанскими янычарами, еще при отце Шах-Аббаса, — подсказал тысячнику, как ударить янычаров с флангов, и осмелился высмеять приказ военачальника об оставлении Тавриза: мол, лучше отступить, чем дать бой… Спасло от казни заступничество тысячника, который пользовался у шаха особым расположением, а теперь служит у какого-то испанского купца. «Пойду-ка выпущу псов, — сказал он в ту памятную ночь, — чтоб воры не забрались. Вчера всю ночь на звезды лаяли. По их лаю определяю: на воров или на звезды». Часто рассказывал о тупости военачальников: только одна похвальба о былом величии! А чуть что: или отступить вглубь, заманить, а там аллах поможет, или — победа людскими трупами. «Эх, если бы я был военачальником… — размечтался. — И с чего это псы мои на звезды лаяли?!»
Мирза Джалил, почти Молла Насреддин!.. умнейший среди пятерки друзей, тоже с ним в Гяндже в одном медресе учились, и в ту ночь, когда Юсиф бежал, за ним, оказывается, Мирза Джалил гнался, а Юсиф решил, что погоня. Обыкновенный писарь у какого-то невежды хана! «Тебе бы, — часто говорил ему Юсиф, — главным советником, везиром у шаха быть!» А Мирза Джалил рукой машет, мол, что за глупые мечты?
И Заки: дай пересчитать звезды на небе — сосчитает, если ясная звездная ночь.
— Мюбарек, ты можешь одолжить мне один туман? Мюбарек, привычный к неожиданностям шаха, не удивился:
— Казна в твоей власти, шах!
— Я спрашиваю тебя об одном тумане!
— Да, да, конечно, вот он, туман!
— Верни этот туман конюху Вельвели-хана, а я потом тебе верну, заказ его не выполнил, — и показывает на корону: мол, причину сам знаешь.
Вот они — те, кто привел его во дворец по велению звезд.
— Везир, хотел бы услышать о ваших заслугах перед престолом и народом!
— Преданность ничтожного раба высокому престолу ни для кого не составляет тайны, а также общее благоденствие и все короны мира, а также престолы, христиане, иудеи…
— Пиши! Конфискуется наличное золото и камни везира, ибо добыты нечестным путем! Ах ты еще грозишь? — Тот забыл, что Юсиф — шах, а Юсиф уже привык, что все — его подданные. — Вызвать стражей! В тюрьму его! А теперь послушаем тебя, военачальник, поведай о своем полководческом искусстве! — Юсиф сам удивляется: как же быстро он научился так грозно разговаривать с людьми, вчера еще могущественными?
— Я заманивал противника в глубь страны, рушил мосты, сжигал дома, уничтожал посевы. Враг трепетал.
— И это ты называешь искусством?.. — и к писарю: — Шахский фирман о смещении. А, это ты, главный молла! Да, твои дела на виду у всех! Это ты возвел в сан святых шахскую династию, чтоб упрочить свой авторитет. Ты насильно хотел обратить в шиизм иноверцев и разжигал страсти, чтоб отвлечь от насущных бед. Эти погромы… Чего уставился на меня? Пиши! Пиши все, что я говорю! И за это, главный молла, я предаю тебя суду! Эй, стражники! А чем славен ты, казначей? А, вспомнил, это ты придумал не выдавать жалованья чиновникам? И молодец, что не выдавал дармоедам ни гроша! Что еще придумал? На какие нужды вы тратили казну?
— А шахские увеселения? А дары?
— Это тем, с которыми я встречался?
— Лучшие люди империи!
— Ну, ну, еще на что разбазаривали?
— А охоты? А пиры? А содержание шахского гарема? Мой шах, есть еще одна статья, секретная… — Все тотчас вышли. — У нас множество шахских глаз! — И стал перечислять такие страны, о которых, хоть и совершил почти кругосветное путешествие, Юсиф и не слыхал. — И ушей! Слышат, видят и нам докладывают: и у султана, и на северных землях, и в Крымском ханстве, и в ногайских владениях, и в астраханских.
— Чего умолк?
— Еще есть. Среди нашего народа. В каждом квартале, в каждом доме, в каждой семье!
— Дааа… — задумался шах. Казначея надо б уволить, но прежде пусть напишет, у кого какое состояние.
Вошли все.
— Вы не выслушали меня, мой шах!
— А ты кто?
— Я, — гордо выпятил грудь, — главный звездочет империи!
— Ах, это благодаря тебе я на троне.
— Я надеюсь, вы должным образом оцените мои заслуги!
— Да, крупный ты мошенник!.. Хотя не будь тебя («и тупости правоверных», подумал)… Но я, увы, упраздняю должность звездочета, как вредную для народа и государства. Пошлю-ка тебя рядовым учителем астрономии… Хочешь?
— Меня? учителем?!
— Не хочешь, да? — и улыбается.
— В школу?!
— Ну да, крестьянских детишек учить!.. Не согласен? — и за бороду его, волосок остался в руках, тонкий, седой; дунул, а он поиграл с лучами солнца да вылетел в окно.
— Мой шах, писари собраны. Вышел к ним.
— А, и ты здесь!.. Ну да, ты же писарь!
Мирза Джалил был смущен, увидев Юсифа: лицо знакомо, а облик уже иной: шах! Не подойди к нему Юсиф, он бы, пожалуй, не рискнул.
— Куда вы подевались? Неужто это их Юсиф?
— Немедленно пойди и приведи ко мне Рамазана, Курбан-бека, Заки!
Фирманы, фирманы, фирманы!!!
За злоупотребление властью! За тупость и преступное равнодушие к бедам народа! За жестокости и попрание прав! За то, что лицемеры и ханжи! За одурачивание подданных! За ложь на каждом шагу, везде и во всем! Лишить титулов! Чинов! Конфисковать награбленное в пользу казны! В тюрьму! в каземат! в яму!