Семейные тайны

Да, кстати, а Джанибек, что с ним? (Махмуд не знает; впрочем, и здесь слухи не подтвердились.) Говорят, видели его на бульваре, с шагомером в кармане. Видели его... очевидно, и на сей раз обознались, в чайхане (у крепостной стены), где собираются аранцы. Молчит многозначительно.

"Я-то знаю все о вас!..- говорит его взгляд.- Вы все у меня...- и лезет в карман.- Я сейчас кого хочешь достану!.."

Видеть-то видели, а кто - не признается.

Как надоест отмеривать шагами набережную,- справа Волчьи ворота, а слева Овечья долина,- садится перед стопкой бумаги (с водяными знаками), пишет и пишет (соскучился или вздумал царствовать в вымышленном мире?).

И ЖДЕТ. Но понимает, не откажешь в сообразительности: вылезет если из норы - больно ударят по голове, не лезь, мол, в сферы, откуда тебя попросили, а попросту турнули (?), не активничай.

А ведь и вылезет! Впрочем, бить - это замечать, коль скоро склоняется имя.

Корреспондент ему наивный вопрос, и заковырка в каждом слове, твердый такой знак (Ъ), а он, Джанибек, воспринимает, или делает вид, что вопрос как вопрос, настроен на серьезный лад и отвечает с достоинством, дескать, ложь и клевета и про несметные купюры, и про роскошное двухэтажное бунгало (аранцы прочтут как буакер, уходящий на два этажа вниз) с оранжереей, и про... короче, скромен в быту, чай да простокваша, а быт - сельский, с будочкой во дворе, куда царь пешком ходит, и дровяное отопление, тащит чурки на горбу,- и землякам-аранцам кажется, что Джанибек снова замечен, восстановил доверие публики, чей голос выражает пресса,- живут гипноз печатного текста, а тем более еще с фотографиями: Джанибек задумчиво смотрит вдаль, а на коленях - эта самая пресса, реклама в подписную кампанию, Джанибек у чахлого деревца... кто ж читает заумные примечания мелким шрифтом про какую-то туманную феодально-неподсудную власть, которая высту-пает-де развращающей силой, и что не лишен был Джанибек всякого множества соблазнов этой власти, а тем более между строк (или подтексты), что помещаемые ответы Джанибека шиты белыми нитками, и расчет --на легковерных?..

Ирония насчет нулей, ибо нули и есть нули, а Джанибек палочку перед ними, мол, газетчик забыл, а презрение, звучащее в голосе собеседника про "джанибековщину" и что, как сказывают УВАЖАЕМЫЕ аранцы, таких, как Вы, и на пушечный выстрел нельзя подпускать к реальному делу, с наивной легкостью ("смеется", замечает корреспондент) переводит на узкококолейные рельсы (?) разномыслия:

"Аранцам я еще пригожусь!" - И не очень далек от истины, во всяком случае, как саркастически отмечает интервьюирующий, это ближе, чем от Луны, под которой ничто не вечно, до Земли, изрядно замусоренной всякого рода "Вашими выдвиженцами" - деятельными дельцами.

"Вы молоды, и эти вещи (смеется) узнаете потом в жизни,- говорит Джанибек, и ему кажется, что речь идет о друге детства и ГГ, а также Аббасидах, и в этом он абсолютно согласен с собеседником: - Да, мое ближайшее окружение обмануло меня".

Махмуду только бы спросить о Джанибеке (Гусейновиче), знает: скинут или спишут с корабля - сядет в шлюпку. Чем черт не шутит - а вдруг Джанибек и впрямь всплывет? И выстроятся, как прежде бывало, земляки, ведомые старшим братом, в длиннющую очередь, чтоб присягнуть на верность своему кумиру,клянутся, положив руку на Коран, что Джанибек был, есть и будет. Может, болезнь обострила предчувствия, и интуитивная осторожность Махмуда сродни дару предвидения?.. Как в воду глядел Махмуд (из шлюпки).

А о Расуле, тоже по привычке многих лет,- ни слова в трубку: опасается, что побегут докладывать: дескать, Расула похвалили, а коль так - значит, в пику Джанибеку или новому какому лидеру. Побежит? Но кто? Кому докладывать? Где он, новый лидер?.. Не успеешь привыкнуть к одному - приходит другой: кто кого переболтает - тому и лавры. Да и помнит ли кто Расула?.. Даже, вот что обидно, забыты его слова, столь модные в те далекие времена, а Асия не вспомнит, не то что иные из сестер и их мужей: "Легко, дескать, что не я (такой-сякой и всякий: перечень эпитетов), а другой и другие (вконец разложили, деформировали, внесли хаос и так далее), и, самовозгораясь от гнева, клеймить. А ты начни с себя!.." Но кто начнет? Если б всем сразу! Но как? И кто подаст сигнал? Такая круговерть, что некогда: в другой раз (а другого раза не будет).

После химиотерапии у Махмуда разыгрывается зверский аппетит. И он предвкушает обильное угощение у своей тещи Марьям-ханум (увы, слегла и не встанет: Агил ее доконал!..), даже Хансултанов, уж на что ненасытен, и тот сытым отходил от ее стола.

- Передайте Марьям-ханум,- говорит по телефону Махмуд (надолго занимает автомат),- что, как выйду, накинусь на ее долму, отведаю плов с каштанами, а потом пусть угостит меня своим особым способом заваренным чаем, с травой куропатки. А перед этим поем пельмени Айны.- Это по заведенному ритуалу: сначала долма, далее плов, а затем уже пельмени, тринадцать штук на ложечку, с виноградным уксусом. И чай, венчающий пиршество.

-- Какой тебе испечь торт? - спрашивает Алия. И называет имена великих полководцев.

- Тебе особенно удается... ну, коржи, и вместо заварного крема - надо же: запомнил! - сметана с орехами!.. Чудо-торт! В пику 'Наполеону!..

- Кутузов?

- Да, да, он самый (как забыть такое?). А еще коктейль!

- Разве тебе можно коктейль? - спрашивает Алия и уже жалеет, что спросила, напомнила о болезни. А он уже в новой своей стихии: о единстве рода толкует. И видится ему, как с портрета, который сам и обнаружил в давние юношеские годы, Кудрат-киши оглядывает довольным взглядом родню, хотя в уголках его рта недоумение: зачем оторвали от группового любительского снимка, где он в окружении боевых друзей,- загнали в раму с золочеными завитушками, будто он бек какой.

- И Асию непременно надо под общее крылышко, хватит ссориться. Я заставлю всех вас крепко-крепко обнять ее, да, да, и тебя, Хансултанов! Мы должны показать! - И пошло: встал на привычную колею, и плавно покатился фаэтон. Любит Махмуд иногда пощеголять, особенно как гости приедут: покатает их на фаэтоне по набережной, угостив предварительно в келье караван-сарая, превращенного в шашлычную, а те любуются, как ожила старина, потом посидят еще в чайхане у крепостной стены (Махмуд, увы, больше не увидит Джанибека), и терпкий чай обжигает язык.

Об Айше б надо сказать, но что? И без того ясно: она почти глава, хотя утрачено что-то важное, и поредели ряды, и жаль, что с Бахадуром пока не выгорело.

- Но ты многого не знаешь,- это Айша Махмуду, и судишь поспешно (к тому же отменили ношение портретов в праздничные дни!).

Легок на помине Бахадур: он только что проехал мимо, подумав, очевидно, мельком о зяте, и одна из волн его эйфории проникла в клинику, уловленная Махмудом, и взгляни он на улицу с той застекленной площадки, откуда звонит из телефона-автомата, непременно б увидел дерзко обгоняющую другие машины "Волгу", нет-нет, не зеленую, ее Бахадур давно с выгодой продал, купив новую, а потом и вовсе поменял то ли на японскую, то ли еще какую, кажется турецкую, собранную по американской лицензии, но редко выводит из гаража, чтоб не сглазили, и пользуется служебной, которая положена ему по штату (и сэкономил при этом на шофере).

Допустимые на проспекте скорости, как известно, высокие, и Бахадур позволяет себе чуть-чуть ее превысить: в Аббасидах жив и никогда не погаснет дух лихачества. Спешит туда, где неистовый рев толпы, о чем уже было, и крылья лидерского восторга... но о том, кажется, тоже было,- так и живем-качаемся, от Джанибека к Джанибеку, недавно выглянувшему из норы, где в ожидании своего часа он копил силы. Свежий ветер воли вскружил голову, былая энергия взбурлила в нем. "Нет, рано меня хороните!.." - и он не спеша двинулся к толпе, а пока шел, негодование ее, "явился, дескать, не запылился!" точно по волшебству, сменилось недоумением, оно, в свою очередь, вытеснилось удивлением, и уже любопытство движет ею, не терпится узнать: "А ну, что нам скажет?.." И он будит в ней прежние инстинкты, подчиняя собственной воле,- пошли за ним, признав в нем атамана, и длинный такой хвост стелется и петляет (съемки с вертолета), а как остановка в пути, волокут ему под ноги откормленного барана,- свалят и зарежут, принося в жертву (и крепя веру), и прямо в верха, где ждут - не дождутся, наслышанные о триумфальном шествии.