Страница 23 из 96
Так вот, об Ильдрыме, чье имя всплыло-таки, причем дважды:
в первый раз, когда Аскер Никбин, пируя с толстогубым в сахарно-белом домике на густом лесистом склоне, где, как ненастоящие, ибо столичным горожанам только кажется, что перевелись, раскинули свои ветви могучие грабы, чинары и дубы, декламировал, импровизируя, подобно далекому предку-ашугу (и придумал ему биографию: хан ослепил (?!) поэта-певца за дерзкие стихи), но, увы, без трехструнного саза, строки еще не оконченной поэмы об Ильдрыме; и во второй, когда Асия, приехав к себе, позвонила Лейле - и тоже об Ильдрыме. Но сначала Асия сказала Лейле о том, как Расул выглядит: измотан, устал, неухожен, одни лишь слова.
"Что за..,- после паузы, брезгливо,- неухоженность?" - недовольно спросила Лейла, и Асия рассказала (именно с ее слов и пошло), что не могли нужную фотографию Расула подобрать для какого-то удостоверения, где надо выглядеть с оптимизмом,- фотограф долго мучился. |
"И что ты предлагаешь? - спросила Лейла.- Чтоб я приехала в его глушь?"
"Но какая красота!" - не унималась Асия, сама не понимая, зачем позвонила.
"И хорошо,- подумала Лейла.- Ни слова об Ильдрыме".
Но снова звонок. Лейла думала, что на сей раз - Расул, а это опять Асия: "Да, главное я тебе забыла сказать!"
Что-нибудь с Ильдрымом! "Тебе что, деньги некуда девать?"
"Ничего, премию получила... Ссора тут у нас".
"С кем?"
"С Ильдрымом!"
"Во сне?" - Надо ж твердо сказать однажды.
"При чем тут сон? - отрезала Асия.- Наяву! Приходит ко мне ночью и говорит: "У вас, сестер, никто замуж по любви не выходил". Я ему возразила, а он: "Кроме нас с тобой". "А Лейла?" - я ему... Ты меня слышишь, Лейла?"
"Надеюсь, он согласился с тобой?" - спросила Лейла.
"Молчал,- ответила Асия.- А я приставала к нему, пока не уломала. Договорились как будто, а он вдруг снова: "Да, никто из твоих сестер замуж по любви не вышел, и неведомо никому это чувство". А спорить уже сил нет, обиделась, отвернулась и уснула". Асия оборвала разговор, повесила трубку, будто Лейла - это Ильдрым.
А Расул зачастил к Джанибеку. И пошли домыслива-ния (его зама): зачастил долго не усидит здесь, а потому лучше с Расулом не сближаться; или хочет создать видимость близости к Джанибеку; и версии насчет жены: Лейла-де неспроста не приезжает к Расулу, вечно один,- наверняка сбежит скоро! выждать, чтоб не погореть, когда придет новый (заменив Расула).
Да, котировались, как в далекой истории, трое (и Расул шел как танк).
Но в нужную минуту у Больших Ушей (чтоб ни один шорох, шепот чтоб ни один не прошел мимо, а был уловлен,- самый-самый вхожий к Самому) оказались губы Шептавшего, ну, и он назвал Джанибека.
А все потому (разве только это? Поговаривали о цитрусовых, лимон - это ясно, миллион, но есть и иные, грейпфрут, к примеру, и его содержимое трудно поддается исчислению), что Шептавший помнил, как с Джанибеком,- о!., тут пошло такое, что шифровальщики голову ломали!., и, как эстафета, передавалось из уст в уста,- и пусть сметливые растолкуют, что сие значит: ВТОРЫЕ, но на ПЕРВЫХ ролях (в ведомстве Джанибека, а такого рода ведомств - раз-два, и обчелся, чертова дюжина), да, помнил Шептавший, как с Джанибеком ели стратов, птичек-невеличек, особо приготовленных в вине, а потом стреляли в горных козлов, они же туры, из пистолетов, которые с виду как пугачи пугачевских времен, и бухают, как пушкис семичастное эхо в горах неделю бьется меж утесов, с одного склона на другой катится, пока не задохнется (и однажды охотились с вертолета).
А потом, как утихнет эхо, засеменят по альпийским лугам яркокрылые птицы: "Цви-цви! Цви-цви!" - поют и вторят им, будто птичьи дозоры на перекличке, быстрые белогрудые птицы: "Гу-гу! Гу-гу!" - и цвигают, и гугают, пока снова не станут бухать". И егерь, и конский лекарь, кому имя коновал, в их свите.
А ныне на широкой поляне-поляночке, что меж гор, неспокойно. Вдруг - чу! выстрел,- новые охотники, и неведомо в кого рикошетом.
И еще хобби у Шептавшего: старинное серебро, пояса, рукоятки, кубки и прочее, даже сабли,- их видимо-невидимо на Кавказе с шамилевских времен (и кое-что еще). Однажды Шептавший в узком кругу о хобби рассказывал, что продлевает жизнь, и Расул приглашен был, слышал.
"Есть стремление к чему-то, и это мобилизует, ни одного лишнего жирка на сердечной мышце, и душевное удовлетворение после суетной и хлопотной службы!"
Один-де коллекционирует шариковые ручки, рыщет по загранице, специальные ящики с бархатной основой, где прячет их, с пикантными подробностями: повернешь язычком вверх и видишь лысую голову государственного мужа, а вниз повернешь, ой-ой, какие формы! - хохочет.- А кто автомашины, в миниатюре и в натуральный рост, смотря по возможностям. Ну, медали или другие знаки отличия дарят, сняв с груди, ибо чем стать игрушкой в руках внука, не понимающего боевое прошлое деда,- пусть лучше в коллекцию, а она описана и взята на учет, ибо здесь и ордена золотые, с саблей и крестом, тех, кто когда-то орудовал на дальних восточных границах.
А кое-кто,- кто ж говорил? Расул не вспомнит,- фотографии знаменитых представителей своей нации развесил на стенах квартиры: к своим отнесен и Азим (он же Айзик) Азимов, ну да, фантаст, чуть ли не внучатым племянником доводится народному художнику Азимзаде и троюродным племянником революционеру Азими, чья жизнь - авантюрный роман или детективный сериал, никто не додумался (под Москвой в Переделкине, кажется, похоронен).
А потом с чего-то министра культуры (действующего!) вспомнил, тоже, дескать, коллекционирует: книги с дарственными надписями. Как полки переполнятся, аккуратно отрывает страницы с автографами (по алфавиту) и, никому это дело не доверяя, сам переплетает. "А что книги?" - спросил кто-то. "Книги на выброс.- И после паузы: - Уж лучше, - я ему,- в сельскую подшефную школу их подарить, а он мне: "Следы автографов видны, неудобно".
Расул прежде воспринимал Шептавшего спокойно, ГДЕ БЫЛА ОШИБКА? а теперь стал замечать за ним и косноязычие. И он, только сейчас Расул заметил, слеп, оказывается, на правый глаз, утрачено объемное видение, и все для него плоские фигуры на плоской стене. И как постарел, давно его Расул не слушал, а тут пригласили выступить. Подбородок трется о широкий узел голубовато-малинового галстука, и он стирается. И листы, с которых вычитываются фразы, обкатанные до блеска, небольшого формата, так принято, и особая машинка с крупным шрифтом. Увы, так и остался в роли шепчущего, нет, до старости ещё далеко, и шансы есть; отсюда пойдет к любовнице, а от нее позвонит домой: "Дорогая, я задержусь еще..." - это его, Шептавшего, крылатый афоризм, когда ему кто-то из оправданных сказал, что "был прав", и все пришли к его правде - "Лучше ошибаться со всеми, чем быть правым одному". И еще (к слухам, которые распускаются): пока не принято решение - это слухи (случалось - сбывались), а когда принято решение - это уже банальность. Кстати, шефа Расула пригласили к высокому начальству, может, речь пойдет о нем, ЗАСИДЕЛСЯ. Но ведь сказано: потолок! О боже, как он издергался, жалеет его Лейла. Но как помочь? Может, думает Расул, кое-какие идеи, из затаенных, особым психохимическим составом, А РАЗВЕ БЫЛО ЧТО?! выявленные, стилистами по айсберговой системе? И специальные сейсмокосмические аппараты, нацеленные?.. Три широких, с двойными рамами, окна на улицу с односторонним движением, а одно - во двор, где буйно разрослись кустарники (крапива?), и не продерешься.
А ведь не всякий и шепнет! И не каждый услышан будет!
Свояки они, Шептавший и Большие уши. Более того: Шептавший, вроде Аскера Никбина, на старшей женат.
"Что? Никакие они не свояки! - скажет потом Расулу Махмуд, будто не он Расул, а Махмуд по одной с ними УЛИЦЕ ходит, и знать бы подробности не Махмуду, а Расулу.- Я ведь при Устаеве был вхож к Шептавшему!..- Ох и любит трепаться Махмуд! - Что? Не веришь? Вспомни или спроси у Лейлы, она тогда в театральном училась, должна помнить. Ты забыл, мне ж хотели поручить, ну вспомни, когда Экспериментальный театр открыли, "Носорог" Ионеско поставить".