Угловой дом

Пер. М. Давыдова

Я долго стучался в двери прошлого.

Бил и бил кулаком.

Никто не отворил.

Я долго стучался в двери будущего.

Постучу и прислушаюсь, снова бью и бью кулаком.

Никто не откликнулся.

Стою между двумя закрытыми дверьми.

* * *

Вот уже сколько лет я мечтал увидеться с тобой. Желание это то усиливалось, то затихало, да все было некогда. То ли двадцать лет прошло со дня нашей последней встречи, то ли двадцать пять. Я не смел, юнец, говорить с тобой, расспрашивать тебя, а тебе было скучно слушать меня.

Я мечтал встретиться с тобой, а ты — неуловим: ненадолго бросишь якорь, и снова — в путь. И жди, когда вернешься. Ничего не поделаешь — такая у тебя была работа.

Порой я виделся с тобой во сне. И разговаривал с тобой. Ты меня не узнавал. Потому что за эти годы я сильно изменился. Но я тебя узнавал тотчас. Потому что ты был в моем сне. Потому что ты оставался в моей памяти таким, каким был в те далекие годы.

— Неужели это ты?! — спрашивал ты удивленно.

— Да, я.

— Никак не могу поверить, что это ты!

Глаза твои в улыбке щурились и наполнялись слезами.

И я радовался, что стою рядом и говорю с тобой на равных.

— Сколько лет я ищу тебя! — говорю я тебе. — Хочу так много узнать!..

— Подожди, расскажи сначала о себе!..

Твоим вопросам везло, потому что рассказывал я, а мои оставались без ответа.

За секунду можно увидеть сон на целое сказание. Но снами, где мы встречались, я не мог развеять сомнения, узнать о том, что беспокоило меня.

— Успеется, рассказывай! — говорил ты, и я рассказывал и рассказывал.

Когда встречал твоих знакомых, я неизменно спрашивал о тебе. Одни говорили, что ты далеко, другие — что близко, и я думал, что еще есть время, что обязательно встречу тебя, мы поговорим.

Но я забыл о том, что слышал, как поют ашуги длинными вечерами в кругу сельчан: «Мир этот — поле, а смерть — косарь. И люди колосья…»

Ты стоял в том краю поля, что ближе к косарю.

Я больше никогда не увижу тебя.

Кому задать вопросы? Ключи от дверей ты унес.

Говорили, что весельчак ты. Все, что ни заработаешь, — делишь с друзьями, со знакомыми, а то и просто с первыми встречными. Веселился, чтоб доставить радость другим.

Но почему в моей памяти ты остался грустным? Что-то не устраивало тебя. Но что?..

Почему я не могу представить тебя весельчаком?

Помню лишь редкие мгновения, когда лицо твое прояснялось.

Говорили, что гуляка ты. В каждом порту — возлюбленная, в каждом краю — наследники. Мол, из тех ты, что сами гасят свой очаг. «Видит: угли горят, а он топчет их…» Ни дома, ни постоянства, ни привязанности. Где заночевал — там и дом твой, где согрелся — там и очаг твой.

Имя одного из сыновей — Гамлет, имя другого — Отелло.

И дочери: Эсмеральда, Джульетта, Кармен… Знаменитые герои знаменитых мастеров. Не ведающие друг о друге, ни разу не встречавшиеся братья и сестры разных матерей.

Что же гнало тебя из города в город, из края в край?

Отчего же, сломав хребты стольким дорогам, как у нас говорят, ты не достиг своего дома?

Ты всю жизнь чего-то искал.

Но чего?

Что тебе было не по душе? Сердило и ожесточало?

Ты был вспыльчивым. Застряли в ушах моих слова, сказанные тебе моим отцом: «Молчи! Накличешь беду! И следов не останется!»

Почему я не запомнил твоих слов? Только взгляд — хмурый и холодный.

* * *

— Где его могила? — спросил я.

Один ответил: «В таком-то городе».

Другой сказал: «В такой-то деревне».

Слепые двери.

Пластилин*

Пер. И. Печенев

Просыпаясь на рассвете, я чувствую: в комнату через распахнутое окно вливается густой, терпкий, прохладный воздух, от которого слегка кружится голова.

Я не жалею, что вблизи моря арендовал садовый участок.

Впервые приехав сюда осенью, я, по правде говоря, испытал поначалу разочарование: пустынно и голо, ползучие колючки сплошняком покрывают мягкий песок, из него торчат полузасохшие стволы и лозы виноградника, похожие на обуглившиеся головешки, ветер треплет сморщенные бурые листья, словно покрытые ржавчиной. Всего два инжировых дерева украшали мой будущий сад, да и у них листья свернулись от зноя и недостатка влаги.

Лет тридцать тому назад вся округа здесь была под виноградниками: белый шаны, черный шаны, дербенди, пишраз.

На моем участке был колодец, пересохший, наполовину засыпанный песком. Мы с соседом наняли человека, и он с напарником очистил и углубил колодец; воды он давал немного — пятнадцать — двадцать ведер в день.

Осенью и зимой, приезжая из города в субботу или воскресенье, я заставал моего соседа за работой. Мы еще не успели очистить свой участок, а у него не оставалось уже ни одной колючки, золотистый песок поблескивал в неярких лучах солнца.

Я по примеру соседа построил небольшой домик в одну комнату с терраской без навеса, — небольшая цементная площадка на метр от земли. Вблизи колодца и я и сосед вырыли по бассейну для хранения воды. Участки обнесли общей изгородью, чтобы ветер не уносил песок.

С приходом весны мы с женой переселились на дачу.

Утром, босиком, с гантелями в руках, я выхожу на прохладную цементную терраску и делаю гимнастику: руки вперед, вверх, в стороны; наклоняюсь, не сгибая колен, и касаюсь пола гантелями.

Песок чуть влажен от выпавшей под утро росы, на нем от босых ног остаются четкие следы, но лишь на мгновение: верхний слой утекает вниз, струйки желтого сухого песка затягивают след. Я подхожу к колодцу.

В первые дни сосед, как и я, вставал рано и наблюдал, как я делаю зарядку. Опуская в колодец ведро, поднимая его полным, обливаясь по пояс холодной водой, я ощущал на себе его взгляд. Иногда он подходил близко, оглянусь — а он рядом стоит. Это не доставляло особенного удовольствия, но приходилось терпеть: еще в день знакомства сосед сказал, что он скульптор, а потом жена моя сообщила, что «очень известный»… Что ж, коли нужно, изучай мои мускулы.

У соседа на террасе под навесом было рабочее место; на продолговатом столе лежала груда пластилина, похожего на шоколадное масло; он что-то лепил. Сначала из бесформенной массы поднялись три столбика, но вскоре стало возможно различить в них человеческие фигуры. Пластилин пока прятал в себе мускулы их тел, у них не было лиц, но уже угадывалось движение, устремленность. Потом отчетливо обозначились мускулы ног и рук, а однажды они взвалили себе на плечи трубу, и сразу стало ясно, что это трое рабочих с промысла, идут к буровой.

— Эй, Алислам, опаздываешь!

Это кричит моя жена.

После умывания я растираю тело мохнатым полотенцем — кожа горит! Быстро одеваюсь, и к этому времени поспевает самовар. Аромат свежезаваренного чая наполняет комнату. В городе я мечтаю о чае из самовара, но на нашем крошечном балконе ни самовар развести, ни мангал для шашлыка разжечь. Без мангала прожить можно, а как без самовара? Мой помощник на буровой, Зия, советует: «Купи себе электрический самовар!» Можно, конечно, купить, но кто не знает, что из настоящего чай вкуснее.

Вскоре я слышу гудок электрички, немного погодя вдали появляется и она сама — спешит к городу. Через пятнадцать минут подойдет мой электропоезд. Я допиваю чай, жена сует в карман пиджака бутерброды.

К станции Гиласлы я шагаю напрямик через виноградник соседа. Он провожает меня взглядом, попыхивая сигаретой. Сосед жалуется: «По утрам нет аппетита». Скажу откровенно: я противник курения натощак, вместо сигареты взял бы гантели, тогда и на аппетит жалоб не было бы. В городе мы недавно переехали в новый дом, квартира хорошая, одно плохо — потолок низковат. Во время зарядки размахиваю гантелями и боюсь, как бы потолок не проломить.