Восточные сюжеты

«С пустыми руками ты не вернешься, Зарифа!»

— Я, Севда, знаешь, в деньгах не нуждалась.

«Знаю! От отчима, от первого мужа немало добра вам осталось!»

— А что говорит твоя мама, Зарифа?

— Что она может сказать? Ей и жить-то, бедной, осталось недолго… И это она виновата, что у меня так вышло! Сказала, выходи за него, поезжай с ним, приедете, привезете чемоданы денег… Ну и что? Мне моих денег хватит на сто лет. И специальность имею, но… счастья у меня нет, Севда, счастья.

«С тех пор как я ее видела у нас на свадьбе, она не изменилась. Только чуть поправилась. Красивая! Толстые косы собрала короной — это очень ей идет… Как можно не влюбиться в такую? И я бы влюбилась! Но что поделаешь: никого осчастливить не может и сама счастья не найдет. Интересно, где сейчас Сулейман? Может быть, с ним она была бы счастливой?..»

— Севда, ты совсем меня не слушаешь!

— Прости, что-то сегодня я рассеянна… Прошу тебя, пойдем на кухню, скоро мои придут, а у меня еще не все готово. Ты рассказывай, а я буду тебя слушать и заниматься своими делами.

— Институт окончила?

— Не спрашивай, Зарифа!

— Да, затянулось у тебя с учебой.

— В этом году во что бы то ни стало закончу. Зато муж меня обогнал — в прошлом году защитил диссертацию.

— Я знаю. Вчера по телевизору увидела твоего мужа.

«Ах, вон оно что! Увидела и примчалась!..»

— Что ты так на меня смотришь? Или ревнуешь?.. — Смех как горох рассыпался по квартире. «Когда Зарифа так смеется, мне хочется закричать на нее. Вспоминается мне Сулейман…» — Не бойся, мужа не украду! Севда перестала чистить картошку, зло взглянула на Зарифу.

— Я шучу, Севда, — Зарифа тотчас стала серьезной, грустной. — Как ты проводишь время, с кем вы встречаетесь, дружите?

— Я очень занята, Зарифа. Пишу диплом. Каждый день хожу в лабораторию. Мама смотрит за детьми, ведет хозяйство… А вообще, мы часто видимся с товарищами мужа по работе…

— Ах, Севда, как я одинока! Хочется мне встретить хорошего, чистого человека. Я бы полюбила его всей душой, ничего бы ради него не пожалела. Я мечтаю о большой, глубокой, настоящей любви. Я молода, красива, но одинока, нет у меня никого близкого, с кем бы мне было хорошо и покойно… Но ты меня не поймешь, Севда!

— Что я могу сделать, Зарифа, для тебя? — «Неужели мне стало жаль Зарифу? Захотелось помочь ей, утешить».

— Протяни мне руку помощи!

— Но как?!

Зарифа, будто ей не хватало воздуха, глубоко вздохнула, в поисках нужных слов задумалась, прошлась по кухне.

— Я скажу, только не отвергай мою просьбу… Рядом с твоим мужем в телевизионной студии сидел молодой ученый, кажется, или ослышалась, его имя Сулейман… «Вот оно что! Подумать только, о чем она размечталась! Одного отвергла, был бедняком, другого, обманув, обчистила, а теперь мечтает о «большой любви»? Смотри какая ловкая!»

— А как твой Сулейман? Вспоминаешь ли ты его?

— Сулейман? — Зарифа опешила. — А что?

— Да так, просто спросила.

Зарифа молчала.

«Я еще ни разу ее такой не видела. И как она узнала, как почувствовала, что тот молодой ученый чист и умен? Но почему не почувствовала этого в том, другом Сулеймане? Да, этот Сулейман тоже чистый, хороший, умный. И к тому же холост! Но я никогда, слышишь, никогда не познакомлю вас!»

— О чем это ты опять задумалась, Севда?

— Молодой ученый, о котором ты говоришь, женат. У него чудесная семья.

— Жаль!.. Я бы его полюбила!.. — задумчиво произнесла Зарифа. В ее глазах были и надежда и разочарование. — Но я не говорю, чтобы обязательно с ним. Пусть будет другой. Только обязательно из ваших знакомых!

— Любовь по знакомству?

— Не смейся надо мной, Севда. Я знаю, что ваши знакомые люди особенные.

— Спасибо!

— Нет, правда, я серьезно… Познакомь меня с хорошим человеком из вашего круга.

— И это все?

— Я буду всю жизнь тебе обязана!

Севда сняла крышку со сковородки, помешала ножом жарящуюся с шипением картошку. Подрумяненные дольки поднялись наверх. «Что сказать Зарифе? Отвергнуть ее просьбу?» Накрыла сковороду. Положила нож на стол. Помолчала. Гюндуз, притихнув, сидел на руках Зарифы.

— Только мужу о моей просьбе не говори ни слова!

Звонок прозвенел: раз, два, три.

— Это мои!

Севда побежала к двери. На стуле лежали забытые розы Зарифы. Закрытые целлофаном цветы завяли. Севда взяла розы, открыла дверь.

— О, ты меня встречаешь цветами! Это очень неплохо. Только розочки, кажется, того… — Фархад, заметив в конце коридора Зарифу с Гюндузом на руках, осекся. Севда помогла дочке раздеться. Муж повесил кепку.

— Здравствуйте!

Гюндуз, увидев сестру, стал вырываться из рук Зарифы. Она осторожно опустила его на землю, протянула руку Фархаду.

Севда насупилась. «И улыбаться как надо умеешь, Зарифа. В любом положении не теряешься!» Севда услышала голос мужа:

— А вы, Зарифа-ханум, совсем не изменились…

То ли сказал так из вежливости, то ли высказал то, что думал, — но Севде стало неприятно, будто положили ей на сердце холодный брусок железа.

Фархад с сыном на руках прошел в комнату.

Зарифа дотронулась рукой до плеча Севды:

— Я пойду… Муж твой устал. — Она сказала это шепотом.

Севда вспомнила шепот в тупике. «Нужно предложить ей остаться, но нет, не могу». Севда открыла дверь.

— А почему у вас на этаже такая тьма? Ох уж эти новые дома! — уже громко и весело говорила Зарифа.

Севда вспомнила яркий свет, горевший на их балконе.

— Лампочка испортилась. Надо вкрутить новую.

…Вечером следующего дня на этаже остановился лифт, в квартире раздался звонок.

Лифтерша позвала Севду:

— Вас к телефону!..

1963

Перевод М. Гусейновой.

ПЕСНЯ

Мы встретились с женой в университетском сквере на бывшей Моховой улице. Не часто выпадают вечера, когда некуда спешить: сын в гостях на даче у школьного товарища, и дома нас никто не ждет.

Обогнули «Националь» и вышли к устью улицы Горького. Теплый вечер подхватил нас и бросил в людскую реку. Мы нырнули в подземный переход и вынырнули, а река течет и течет. Отголоски чьих-то веселых разговоров, обрывки фраз, постукивание каблучков по тротуару, шуршание шин по асфальту. И тополиный пух, чуть дуновение, летит, щекочет ноздри, скользит на щеке. Клубится, собираясь в колобки, белый и невесомый. В театрах спектакли уже начались, и на улицах: города остались такие же блаженно гуляющие, как мы. Людской поток кружил вокруг Пушкина и Маяковского и растекался по бульварам и Садовому кольцу. У входа в «Софию», терпеливо ожидая своей очереди, перешептывалась стайка длинноногих девчонок в мини-юбках, не обращая внимания на глазеющих прохожих вроде меня.

После площади Маяковского идти стало просторнее, но у Белорусского вокзала толпа снова взяла нас в плен.

Ярко горели юпитеры над «Динамо». Из чаши стадиона, как из огромного улья, поднималось жужжание, иногда взрываемое ревом.

Засветились огни Аэровокзала. Мимо нас проносились жаркие троллейбусы, и мы не выдержали — шутка ли, сколько прошли! — и последние три остановки проехали на троллейбусе, встав на круге между двумя отсеками, где дуло в щели.

На скамье у входа в подъезд рядом с лифтершей, накинувшей на плечи тулуп, сидели двое наших друзей.

— И оба тебя спрашивают, а не мужа, — с довольным видом сказала лифтерша жене, скользнув при этом взглядом по моему лицу; однако в этот вечер я был далек от тех чувств, которые пыталась разбудить во мне лифтерша.

Белобровое, нежнокожее лицо младшего гостя залилось ярким румянцем. Он поднялся со скамьи и сразу же стал выше всех.

— Я за вами.

— Что-нибудь случилось?

— Нет, — Ваня поправил золотистые волосы. — Хотя, да, случилось…