Страница 7 из 120
Начавшаяся война уже подчиняла все своим беспощадным законам.
Не только люди, но и безмолвные дома, даже камни и те казались сейчас другими. Совсем другими стали кусты сирени в палисадниках, и стройные тополя на бульварах, и липы с густыми кронами в городском саду.
Все казалось в эту минуту живым, способным думать и чувствовать.
И во всем как будто была какая-то смешанная с тревогой печаль.
Камиль с Санией дошли до сквера и свернули налево, к себе.
Молодая женщина в цветастом сарафане брала воду из колонки. Камиль удивился ее беззаботному виду. Поставив ведро под кран, она стояла, упершись в бока крепкими руками. Когда ведро наполнилось, не спеша закрыла кран, подцепила ведра на коромысло и, покачивая бедрами, спокойно зашагала вдоль сада.
Эта женщина казалась Камилю глухой.
На центральной улице на скамеечке у ворот сидела толстая женщина и вязала кружева. Не носки, не варежки, а кружева!..
И эта тоже показалась Камилю глухой.
Ему хотелось поскорей оказаться дома. А вдруг там его уже ждет повестка из военкомата…
Но он понимал, что нельзя торопить Санию. Должно быть, она заметила его нетерпеливый взгляд и остановилась.
— Погоди, Камиль, — сказала она неторопливо. — Посидим немного. — И, не ожидая ответа, опустилась на скамейку у ближайших ворот. Посадила рядом и Хасана.
Камиль, глядя на нее, подумал с удивлением, что у Сании такой же спокойный вид, как у той, вязавшей кружево женщины.
— Что с тобой, Сания?
— Ничего. А с тобой что?
— Скорей бы домой! Ведь, видишь ли…
— Вижу, Камиль.
— Папа, война долго будет? — спросил Хасан.
— Не знаю, сынок, — рассеянно сказал Камиль, — кто может сказать?
— Папа, а ты поедешь на войну?
— Поеду, сынок, — сказал Камиль и искоса поглядел на жену: лицо Сании, как и до этого, было вполне спокойным. — Да, — продолжал Камиль, — в самом деле, Сания, может быть, меня уже завтра не будет тут.
— Не удивительно.
Камиль не ожидал от Сании такой твердости. Ему казалось, что она не выдержит тяжести этого признания.
— Давайте пойдем! — сказала Сания, вставая, и пошла неспешной походкой.
Дошли до площади Ленина. Это центр города. Здесь соединяются шесть улиц. Перед входом в сад построенная из досок, только недавно выкрашенная в голубоватый цвет трибуна. В саду, среди цветочных клумб, — памятник Ленину, Обычно Камиль замечал все это в праздничные дни, когда трудящиеся Ялантау, выстроившись колоннами, проходили через площадь. На трибуне в такие дни стояли местные руководители. И бронзовая фигура вождя на гранитном постаменте казалась живой, будто он видел всех собравшихся на площади.
Сегодня фигура Ленина показалась Камилю особенно живой, особенно выразительной. Каждому, кто проходит через площадь, он словно говорит: «Ну, дорогой товарищ, ты доказал любовь к родине своим честным трудом. Настал день проверки твоего патриотизма в огне величайшей войны. Готов ли ты к этому?»
Кажется, он устремил строгий взгляд через площадь на здание городского Совета. И Камиль, словно повинуясь его взгляду, повернул туда.
Двухэтажный каменный дом в связи с приближением юбилейного праздника Татарстана всего несколько дней тому назад был побелен. Сегодня он показался Камилю совершенно новым, странно изменившимся: ведь в его простеньких, давно знакомых Камилю комнатах сейчас решают дела громадной важности.
Перед большой дверью городского Совета Камиль, будто что-то вспомнив, вдруг остановился.
— Иди-ка домой, Сания. Я зайду в РОНО.
— И мне надо повидать Газиза-абый, — сказала Сания. — Иди, сынок, домой один. Ключ у Гашии-апа. На вот, отнеси это.
Хасан обычно не любил отрываться от родителей, но сегодня не стал спорить. Подхватил ведро с сумкой, сказал «ладно» и ушел.
— Тебе лучше бы вернуться, — сказал Камиль жене.
— Нет, зайду. Может, депутатов тоже собирают.
Но тут в дверях показался председатель городского Совета Газиз Баязитов.
В будни он всегда ходил в скромном темно-сером костюме, в суконной кепке. А сегодня на нем новенькая коверкотовая толстовка и белые брюки с зеленым пятном от травы.
Камиль, видя, что председатель спешит, коротко спросил.
— Слышали?
— Слышал, — сказал Баязитов. Он не остановился, но, увидев, что Камиль с Санией идут за ним, немного замедлил шаг.
— Мы были на берегу Камы, — сказал Камиль, — и не слышали, что передавали по радио…
— И я не слышал, — сказал Баязитов, — тоже был на прогулке за городом. Миляуша была с вами?
— Была. Наверно, сейчас уже дома.
Дойдя до угла улицы, Баязитов остановился;
— Извините, спешу на бюро райкома.
— Газиз-абый, — спросила Сания, — не собираете депутатов?
— Соберем… — Баязитов строго посмотрел на Санию. — А вы, товарищ Ибрагимова, не беспокойтесь. Вы ведь в отпуске, сидите дома. Если нужно будет, вызовем.
Он ушел.
Камиль хорошо знал председателя горсовета, отца одной из своих учениц — Миляуши. Нет, это был уже не тот Баязитов. Он всегда был спокойным человеком и выглядел старше своих сорока лет. Даже люди, старшие rto возрасту, почтительно величали его «Газиз-абый». А сегодня? Нет, сегодня никак не подумаешь, что человеку стукнуло сорок. Как-то весь он подобрался, помолодел…
Да, все в Ялантау вдруг изменилось с этого часа. Вчерашний день ушел в далекую историю. Кончилась мирная стройка, продолжавшаяся более двадцати лет. Началась военная страда — Великая Отечественная война.
Камиль в эту ночь спал плохо. О чем только он не передумал! Но сколько ни думал — приходил к одному выводу: да, нужно быть на фронте.
Наутро он пошел в военкомат и попросил зачислить его в ряды Красной Армии. Военный комиссар посоветовал не спешить.
— Нужно будет — сами вызовем, — сказал он.
Камиль вернулся. Но сейчас он не мог ни о чем думать, и дом казался ему какой-то временной станцией на его фронтовом пути. Прочитав в газете последние телеграммы, решил зайти в райком.
Секретарь райкома Башкирцев встретил его по-обычному спокойно.
— Здравствуй, дружище! Как дела?
— Дела-то ничего, да вот… — начал было Камиль.
А Башкирцев как ни в чем не бывало продолжал расспрашивать о житье-бытье.
Камиль заговорил о том, с какой просьбой он пришел сюда.
— Я коммунист. Здоров, крепок. Считаю, что мое место на фронте, — закончил он.
Башкирцев деловито задал вопрос:
— На кого оставляете школу?
— Когда уходят в армию, разве спрашивают о том, кому оставить свое место?
— Тебя ведь еще не призывают?
— Будто не найдутся люди на должность директора школы!
— Ты, Камиль, наверно, знаешь Антона Семеновича?
— Какого Антона Семеновича?
— Макаренко.
— Как не знать…
— Видный педагог, а?
— Конечно.
— Недавно я прочитал одну его статью. Там он приводит интересный эпизод. В коммуне для беспризорных ребят он работал шестнадцать лет. И вдруг его переводят на другую работу. Нужно уезжать. Услышав об этом, коммунары начинают плакать. Макаренко и самому нелегко расставаться… Он говорит своим коммунарам последние, прощальные слова, И вдруг его взгляд падает на рояль. На рояле пыль. И Макаренко, прервав свое прощальное слово, спрашивает: «Сегодня кто дежурный?» Ему сообщают. «Под арест на пять часов», — говорит Макаренко. Ну, что скажешь?
— Интересно! Я об этом не знал.
— Не сказал: «Я ухожу, а вы что хотите делайте», а?
Камиль понял, на что намекает Башкирцев, и попытался оправдаться:
— Так это было в мирное время…
Голос Башкирцева стал суровым:
— Вот так, Камиль. Желание твое понимаю. Наступит очередь — уедешь. Но все-таки не забывай: ты сегодня директор школы. И если самому придется уехать, на кого оставишь школу? В каком состоянии оставишь?
Слова Башкирцева отрезвили Камиля Словно рассеялся туман, и он начал видеть все вокруг. Вот и кабинет секретаря райкома, оказывается, все такой же, каким был всегда. Та же светлая, просторная комната, тот же покрытый красным сукном длинный стол, и у стола давно знакомая пальма.