Страница 11 из 120
— Куда я годен, с моим сердцем? С моим желудком… Не знаю, если дело дойдет до таких, как я… не знаю… — Вдруг, что-то вспомнив, он сунул руку в нагрудной карман. — Пропади пропадом, не взял лекарства! Фардана, на-ка рецепт, сходи в аптеку. Куда я положил эти чертовы грамоты? — Порывшись в кармане, он вытащил какие-то бумаги и быстренько спрятал обратно. — Пропади пропадом, оставил в кармане другого пиджака. Иди быстрей, Фардана, шевелись!
Фардана не спеша направилась в аптеку.
— Зайди по дороге к Исаку Соломоновичу, — крикнул ей вслед Фуат, — пусть он поговорит с комиссаром. Скажи, что, мол, все равно из Казани вернут обратно. Да шагай же быстрей!
Но Фардана, точно не слыша, все так же степенно шествовала по улице.
— Чертово племя! — выругался Фуат. — Тьфу!
Камиль посмотрел на его искаженное злобой лицо и невольно призадумался.
В это время сотрудник комиссариата начал выкликать прибывших.
Рифгат, Миляуша и другие школьники окружили Камиля. Он с улыбкой повернулся к ним — с молодежью было легче. Вскоре мобилизованных построили. Послышалась команда, и они зашагали к зданию военного комиссариата.
9
На следующий день, в предрассветных сумерках, мобилизованных повели на пристань. Парохода еще не было. Берег Камы, обычно тихий, был заполнен провожающими. Дебаркадер, лестницы, лежавшие на берегу бочки и кучи толстых канатов, даже прибрежные камни были густо усеяны людьми.
Люди, связанные узами родства или дружбой, разбились на группы. Некоторые устроились на берегу у воды и в ожидании парохода, разостлав скатерти, расставили закуски. Другие, усевшись поодаль, вели тихие разговоры. Слышались звуки гармоник, песни. Кто-то задорно плясал.
Камиль и Фуат стояли рядом.
— Задержалась ваша Фардана, — сказал Камиль.
— Видимо, уже забыла меня. Не успел уехать из дома, а уже забыла, — злобно сказал Фуат. И добавил — Чертово племя!
— Вы это всерьез? — удивился Камиль.
— Мне не до шуток. — У Фуата задергалась щека, — Эх! Ты еще не знаешь женщин!
— Видимо, не только женщин, но и мужчин как следует не знаю, — рассердился Камиль, Он в упор посмотрел в глаза Фуату. — Хотя бы в эти последние минуты поостерегся говорить такие слова. Стыдно, Фуат! Фардана не такая женщина…
— Вон ведь, — перебил его Фуат, — посмотри, как она вышагивает! Точно красотка, вышедшая пофигурять по скверу…
По дороге к берегу не спеша спускалась Фардана.
— Да еще скалит зубы, — добавил Фуат.
Они пошли навстречу Фардане.
— С праздничком! — язвительно сказал Фуат, когда поравнялись.
Фардана ответила ему в том же духе:
— Не спеши, вернешься из Казани — тогда будет праздничек. — И повернулась к Камилю. — Ну, Камиль, остались бы еще на денек, я бы успела вас поздравить.
— Что случилось? — встревожился Камиль.
Фардана улыбнулась:
— Проводила вашу Санию в больницу.
Камиль побледнел.
— Как — в больницу?
— Ну да, в родильный дом.
— Почему вы так улыбаетесь! С ней плохо? Говорите правду!
— Будьте спокойны, ничего с ней не сделается. Если хотите знать, рожать ребенка — это одно удовольствие. Труднее не рожать… В общем, Сания велела вам не беспокоиться. Приказ.
«Сания велела» — эти слова успокоили Камиля, Словно он увидел Санию, услышал ее голос.
— А Хасан где?
— Не беспокойтесь. Пока не вернется Сания, я буду ему матерью.
Тут Фуат неожиданно начал успокаивать Камиля:
— Не беспокойся, Камиль, Фардана сладит с ним.
— Спасибо вам, Фардана. Сания ничего больше не наказывала?
— Как же! Приказала беречь себя.
— Похоже на нее, — сказал Камиль как бы про себя.
Погрузившись в свои мысли, он замолчал. А Фардана повернулась к Фуату:
— Ну что ты губы надул? На что злишься?
Камиль почувствовал, что ему лучше уйти. Сославшись на то, что ему хочется пить, он направился к ближайшим ларькам.
Тяжело ему было.
Ожидание ребенка всегда тревожит отцовскую душу. В эти минуты все чувства как бы обостряются. И мелочи, мимо которых в другое время проходишь без внимания, приобретают особую значимость. Так было, когда он ждал первого своего ребенка. Он долго сидел тогда в саду около родильного дома.
Родильный дом был построен недавно, вокруг раскинулся настоящий лесной участок. Камиль вышел на заросшую цветами полянку и сел на скамью, механически жуя сорванную былинку.
Вдруг он почувствовал на ногах легкие укусы. Оказывается, рядом находился муравейник, и потревоженные муравьи густо облепили его ноги.
Случись это в другое время, Камиль яростно смахивал бы их, давил ногами… Но в эти минуты тревожного ожидания он был добр и полон нежных чувств.
— Кусайте, милые, кусайте, — говорил он, глядя на суетившихся муравьев.
Наконец вышла сестра в белом халате и поздравила с сыном. Сказала, что Сания жива и здорова.
Велика была его радость.
А сейчас?..
С высокого берега, опершись локтями на ограду, Камиль смотрит вниз, на столпившийся около дебаркадера народ.
Кого только не было в этой облепившей пристань, тревожно гудящей, как пчелиный рой, толпе. Какие чувства бушевали в ней, какие роились мысли, сколько лилось горьких слез! Был ли тут хоть один человек, который с болью в сердце не чувствовал, как дороги ему пришедшие проводить люди и как сам он бесценен для них? Не могло быть такого! Ведь каждый человек сам по себе — это целый мир, и для кого то он дороже всего на свете…
Казалось, громада чувств таится в этой толпе и не может найти выхода. Какое-то странное, торжественное спокойствие царило над колышущейся толпой, над глухим изломом голосов…
И вдруг все вздрогнуло — протяжный гудок парохода напомнил о приближении разлуки. На берегу поднялась суматоха. Неожиданно Камилю послышалось, что кто-то его окликнул. Он увидел на дебаркадере Рифгата. Около него стояли его мать, Гульсум-ханум, с Миляушей. Оказывается, окликнула Камиля Миляуша, — она махала ему рукой.
Камиль стал проталкиваться к ним, они тоже двинулись к нему навстречу.
— Тоже уезжаешь, Камиль? — спросила Гульсум-ханум. Ее приветливое, всегда готовое к улыбке лицо стало серьезным, глаза увлажнились.
Чтобы поднять настроение старой учительницы, провожавшей сына, Камиль постарался сказать бодрее:
— Почему мне не уезжать, Гульсум-апа? Чем я хуже других?
Но шутка не удалась, никто даже не улыбнулся.
— Где Сания? — спросила Гульсум.
Камиль, нахмурившись, рассказал о положении Сании и закончил просьбой:
— Надеюсь, вы позаботитесь о ней.
— Надейтесь! И я на вас надеюсь: пожалуйста, не упускайте из виду моего Рифгата.
— Не беспокойтесь, Гульсум-апа, Рифгат за себя и сам постоит.
— Ведь мальчик еще! — Глаза ее наполнились слезами, дрогнули губы. — Дитенок!..
— Ну уж, мама, зачем ты так…
Гульсум обняла Рифгата.
— Все, все, не буду!
Миляуша, стараясь не замечать смущения Рифгата, повернулась к Камилю:
— Камиль-абый, если будет время, пишите нам письма.
— Постараюсь, Миляуша. Но не забывайте и сами писать.
— Разве мы вас забудем!..
Дебаркадер покачнулся — это причалил пароход. Шум и суета усилились. Послышались рыдания, начались прощальные объятия, поцелуи. Каждый кричал, словно стараясь, чтобы все услышали только его голос, Резкие слова команд перекрывали этот шум.
Камиль, решив оставить мать и сына в последние минуты наедине, торопливо попрощался и поднялся на палубу, обращенную к дебаркадеру.
Пароход дал второй свисток, на дебаркадере все смешалось, слышен был только душераздирающий плач женщин.
Камилю стало не по себе. Что же это такое? Точно провожают навеки…
Из толпы выделился седобородый, с красным лицом старик. Подняв над головой маленький жилистый кулак, он что-то яростно кричал.
Камиль узнал в нем бессменного рабочего пристани Ялантау, потомственного водника Бабайкина.
— Бейте проклятого! — кричал старик. — И возвращайтесь с победой!