Огибая свет

Меня так и подмывало прихватить в бега ещё и «Копилку боли» с её дюжиной едва не прикончивших меня фанга, но её пришлось оставить в шкафу. Как минимум потому что внутренний голосок гадко нашёптывал, что совсем скоро она могла элементарно переполниться…

Заново одевшись, я вытянул из кармана пальто трехконцовый галстук. Задумчиво повертев, надел, подтянул хвосты и зафиксировал увесистым зажимом. Пусть лучше болтается на шее и превращает Ланса Скичиру в модника, чем ещё раз помешает ему быстро использовать кастет.

После этого я вынес увесистую сумку к двери и надёжно застегнул так, чтобы приклад ассолтера выпирал как можно незаметнее. Ещё раз осмотрелся, машинально проверил уведомления гаппи… и бесшумно присвистнул: меня приветствовал целый ворох безответных вызовов от Нискирича фер Скичиры, один от синешкурки, пяток с незнакомых профилей (наверняка от Хадекина фер вис Кри или его ненормального братца), а ещё… два пропущенных с помеченной ячейки Пуговичника.

И новая запись, пересыпанная буквально несколько минут назад.

Я вздрогнул, в груди ёкнуло. Может, от выпитой паймы (допустим, в пиале было солидно больше глотка для смазки губ), а может и нет. Прекрасно осознавая, что сейчас не время и не место, я тем не менее наблюдал за собственным пальцем, тянущимся к сенсорной панели «болтушки». Вот он помедлил над ней, а вот ткнул в значок записи, запуская свето-струнное изображение над запястьем.

В заушнике тут же раздался знакомый хриплый голос:

— Ты ссышься говорить со мной, бесхвостый трус⁈ Трус-натружусь. Тогда я порадую тебя так, мешок внутри мешка…

На слепке снова проступил знакомый стол, однако на этот раз стулья и привязанные к ним мёртвые самки оказались отодвинуты к стенам полутёмной комнаты. На овале столешницы виднелось тело, и мне потребовалась всего пара секунд, чтобы разглядеть девочку-подростка. Вероятнее всего, ту самую, что ещё утром извивалась в мешке…

Самочка оставалась неподвижной, и было совершенно невозможно разглядеть, спит она или убита — лапы вытянуты вдоль тела, морда отвёрнута в сторону.

— Ты плохой враль, Ланс… Гадкий недостойный, и я не верю, потому что две пустоты переполняют… — продолжал ублюдок по ту сторону записи. Запнулся, будто поперхнувшись воздухом, и продолжил уже спокойнее: — Но я всё ещё хочу позвать тебя в гости. Среди настоящих, да. Потому что ступень в ступени, если понимаешь, а я ещё больше хочу тебя разоблачить. Разоблачить-ублажить. Чтобы для всех.

Когда Пуговичник двинулся в знакомый обход, стол неестественно заблестел. А в следующий миг я всё понял… Заметил низкие бортики по краю столешницы. Оценил блики. Разглядел тончайшую матовую корку по периметру. И понял, что девчонка лежала в огромной луже крови. Ещё свежей, только начинающей подсыхать.

— Ничтожество, Ланс Скичира, — срываясь на придыхание, пробормотал борф на записи. — Чтожество-ничтожество. Жеч-нич-тоже-вотс! И я сделаю, чтобы ты объявил об этом на всё гнездо. Скажешь! Возглавишь превозглашательство! Сучкин сынишка Ланс, про тебя говорили, что ты посланник высших сил, да⁉ Ну же, гадкий трус, опровергни это, чтобы была правда… Настоящие у меня!

Тяжело дыша, он подступил к голове юной пленницы. Приблизил камеру, позволяя разглядеть глаза жертвы: один всё ещё настоящий, остекленевший, бездумно уставившийся в стену, и второй — крупную зелёную пуговицу.

А ещё я заметил, что веки девчонки слегка подрагивали…

Голос в заушнике стал твёрже, будто его обладатель спохватился и сменил роль:

— Кстати, Ланс… ты, наверное, мог решить, что всё это я делаю ради тебя?

В кадре на миг появилась узкая лапа с серой шерстью запястья; плавным жестом обвела комнату и неподвижные силуэты на стульях вдоль стен.

— Не льсти себе, убогий мутант. Я имел сласть-власть над этим городом задолго до тебя! Настоящую, неуловимую и неизбежную для моих деток… Как пузырь в пузыре, сисадда? Но в последние годы мне всё чаще не даёт покоя мысль, что таковым же себя считаешь и ты… Враль, вор, трус, комната в комнате! А когда улица зашептала, что теперь ты работаешь на крупнозубых из самого Тинкернальта⁈ Ну… прости-извини-помилуй, ворюга, тут я сдержаться уже не смог…

Он всё ещё двигался вокруг стола, но я уже не смотрел, глубоко задумавшись.

Юдайна-Сити всегда мог гордиться своими безумцами, их самым разнообразным набором. Вся его атмосфера, его воздух, его давление, неугасающие огни и непрерывный шум, смех, визг и крики — весь этот опасный коктейль день за днём переплавлялся в идеальный пресс для штамповки спятивших самой разной масти, от мирно поплывших безнорых тихонь до массовых отравителей газом на станциях сквозного транзита.

Да вот только подобного «вызова» мне ещё не бросали ни похитители детёнышей, ни серийные резчики по живой плоти, ни какие-либо иные психи…

— Даю тебе три дня, Ланс, — прохрипел невидимый Пуговичник, пощёлкивая когтем по гаппи и, вероятно, настраивая запись на уничтожение после просмотра. — Три дня, дня три, днятрня, сисадда? В каждый из которых у меня будет появляться новая игрушка. Игрушка-послушка. Мицелиум безграничен, безграничен-симпатичен. Но ты всё равно найди меня, предвидь меня, поговори-говопори. Победи колдовством, которого не существует. Или убей себя. Чтобы все знали…

Слепок над запястьем погас, мой основной гаппи сообщил об ожидаемом удалении пакета.

И тогда в тишине уже брошенной, оставленной, почти забытой, но ещё не знающей об этом норы я вдруг услышал собственный голос; приглушённый, сиплый, словно после недельного перепоя, но шепчущий в пустоту с пугающим жаром:

— Найду, мразь… Не знаю, сука, что у тебя с мозгами, но я обязательно найду и всё поправлю…

Я встряхнулся всем телом.

Несвоевременность, своенравная дрянь, со всей очевидностью становилась моей неразлучной спутницей…

Найди меня, предвидь меня. О, я с огромным удовольствием сделал бы это в любой другой день… Может быть, даже в одиночку, без подключения к вопросу «Детей заполночи», но сейчас…

Каскады музыки в голове утихли. В ней осталась лишь гнетущая тишина, не предвещающая ничего доброго, гулкая, будто в подземелье.

Тогда я вышел из норы и запер дверь. В последний момент не удержался, и зачем-то погладил створку, гладкую, пыльную и изрисованную шпаной.

На этот раз вышагивать с обнажённым башером было не так удобно, поэтому я закинул увесистую сумку на левое плечо поверх рюкзака, а правой рукой ухватился за её лямку, чтобы была поближе к оружию. Вероятнее всего, если бы моё возвращение засекли, за порогом норы бы уже ждали, но всё же…

В лифте снова задумался.

И ткнул обломком хаси вовсе не в подвальную ячейку клавиатона.

Я должен сказать ей. Лично. Даже если попаду в объективы вездесущих камер. Она так много сделала для меня за эти годы (а теперь ещё и для Ч’айи), что иначе я поступить просто не мог…

На первом этаже комплеблока неторопливо двинулся через знакомый холл — просторный, но неопрятный и местами откровенно загаженный. Кивнул ребятне в дальнем углу у ростовых окон на 13-ю улицу — знакомец Пятка и его дружки играли в «сдвинь шар», шумно позвякивая и ещё более шумно комментируя. Прошёл к чингайне, миновал раздвижные двери.

Как обычно, внутри было шумно и пахло едой. Обитатели «Куска угля» спускались выпить чашку крепкого варева или сожрать нехитрую закуску, старики рубились в моннго, редкие залётные клиенты жались к окнам-витринам, наблюдая за спортивными гуляниями снаружи.

У длинной стойки собирали заказы парочка самок в форменных фартуках. Одна при виде меня улыбнулась и подняла скрещённые пальцы, но вторую я не знал — новенькая зыркнула на терюнаши с суеверным ужасом и предпочла убраться протирать круглые столы.

— Куо-куо, малышка, — улыбнулся я в ответ и оправил сумку, — будь ласкова, позови Сапфир. Это важно.

Та нахмурилась, мохнатые уши прижались к голове. Заставили меня нахмуриться:

— Что-то не так?

— Госпожи нет на месте.