Конечно, кровь

Впрочем, вокруг забегаловки темнокожего чу-ха роилось традиционно немало оголодавших; почти все — на втором, пешеходном ярусе поверх колёсно-транспортного перекрёстка.

Вообще, конечно, было странно, что кто-то в принципе разрешил Щупу обустроить лапшичную в полой колонне посреди пересечения 9-ой и Ричикино. Но получилось удобно: хочешь — подходи за заказом сверху, через крытые галереи, крест-накрест перекрывавшие небольшую площадь Кана; хочешь — подкатывай по проезжей части, где даже обустроена пара парковочных кармашков.

В одном из таких я и оставил гендо, даже не пристегнув к поручням (символ «Детей заполночи» на кожухе аккумулятора работал лучше противоугонной системы).

Подступил к изогнутой стойке, выходящей прямо на перекрёсток; взгромоздился на высокий барный стул, широкий и глубокий, рассчитанный явно не на человеческую жопку. Сейчас на нижнем ярусе «Каначанкха» я был почти один, и только на противоположной стороне кольцевой стойки допивали суп две молоденькие гулёны.

В метре за моей спиной гудела дорога, проносились гендо и фаэтоны в колёсном режиме. Казалось бы, такое соседство вызывало тревогу и с гастрономическим уютом точно не ассоциировалось; однако по-своему давало иллюзию некой защищённости, не позволяя абы кому подступиться с тыла.

Я не совсем ожидал, что Щуп — первый повар и непосредственный хозяин лапшичной, — окажется на рабочем месте в столь поздний час, но тот неторопливо выплыл из-за варочного котла.

— Куо-куо, здоровяк, — я широко улыбнулся и показал ему скрещённые пальцы, — ты вообще спишь?

— Куо-куо, терю! — он оскалился в ответ, тяжело облокотился о стойку. — Судя по виду, пунчи Ланс, ты тоже бросил это бесполезное занятие!

Мне нравился Щуп. Синевато-угольной масти, он являлся одним из редких известных мне «двойных пасюков», чья кожа под шерстью тоже была тёмной, практически чёрной. Кстати, я ему вроде как тоже нравился. Может быть, потому что Щуп ко всему прочему тоже уродился бесхвостым манксом?

Красные, почти алые с оранжевыми прожилками глаза создавали почти демонический образ. Который, впрочем, сам Щуп едва ли поддерживал — вид зачастую имел разбитной и приятельский, а пят о к легкомысленных золотых колец в левом ухе и вовсе разрушали зловещую картину.

— Неужто всё так плохо? — я невесело ухмыльнулся и удобнее устроился в чашке стула.

— Ну…

Щуп сделал вид, что всерьёз задумался. Даже потёр подбородок крепкой ладонью в россыпи мелких ожогов от раскалённого масла:

— Скажу так: твоя новая одёжка выглядит немного лучше старой. А вот то, что торчит над воротником, весьма напоминает свинячью жопу. Да, точно. Жопу, которая пролежала на солнце. Дней пять, кха-кха!

И он рассмеялся, от удовольствия прихлопнув по стойке.

— Да, пунчи, я тоже рад тебя видеть, — покивал я и протянул кулак, об который он дружелюбно стукнулся своим огромным.

Самое любопытное крылось в том, что Щуп никогда не состоял в казоку. И ни одной не платил, причём весьма давно. Однако, так повелось, темнокожего не трогали. Он стал частью Бонжура, его плотью и духом, и вытрясти с него мзду считалось крамольным даже на уровне предположения.

Сам Щуп, в свою очередь, платил району тем же юном, раз за разом кормя казоку-йодда любой масти очень простой, но очень вкусной едой, и никогда не сдирая за это втридорога.

— Ну так что, Ланс, ты по моей морде соскучился, или всё же пожрать?

— Пожрать, пунчи. Давай две своих самые вкусные порции в кисло-сладком. И побольше специй.

Он с пониманием кивнул.

— Варим как обычно?

Я изогнул бровь в демонстративном недопонимании. Уточнил:

— А Бонжур — лучшее место Юдайна-Сити?

Щуп снова рассмеялся, кивнул, а потом важно причмокнул.

— Я бы ответил тебе, терю, но только если бы мог сравнить.

Полированные когти повара зацокали по отверстиям стоечного клавиатона, отдавая распоряжения в глубину колонны, где пряталась пропахшая специями кухня.

У меня засосало под ложечкой. Можно было не сомневаться, что заказанная лапша будет просто запредельной, в консистенции шикошико, как и полагается — чуть недоваренной, сочной и упругой.

— Десять минут, пунчи. Бросай рюкзак, поешь без спешки.

— Я ненадолго. Дела. Прихвачу с собой.

— Ла-адно, — с внезапной обидой кивнул хозяин «Каначанкха». — Ладно, Ланс, это твоё право — использовать старика, как пищевой комбайн. — На его морде тут же появилась улыбка, широкая и плотоядная, а в пугающих красных глазах запрыгали смешливые искорки. — Рассказывай, что нового?

Я пожал плечами.

— Про «Шутов» уже слышал?

Повар разом помрачнел. Но я не дал ему прокомментировать или ответить.

— В общем, пусть улица знает — Нискирич не даст ублюдкам воли.

Темная бровь Щупа с интересом взметнулась:

— Твой отчим сам так сказал?

— Отвечу так, пунчи: если бы у выродков было крыльцо, вчера утром на нём бы разбили не одну тарелку.

— Кха-кха, рад слышать!

Лапы темнокожего нырнули под стойку, с проворством фокусника извлекая кувшин и пару пиал. Он отточенными движениями плеснул две порции паймы, себе без мяты, мне со щепотью. Клал траву бережно, сжав самыми кончиками когтей — как и прочие чу-ха, он не очень-то любил её чистый запах.

Мы отсалютовали друг другу, выпили.

В динамиках «Каначанкха» заиграла безликая песня «Восьмого цвета радуги». Щуп торопливо проглотил пайму, издал странный звук и торопливо сделал погромче. Самочки на другой стороне стойки радостно взвизгнули.

— Отличная, кстати, песня! — со знанием дела прокомментировал немолодой повар, доказав мне, что День Удивления и не думает заканчиваться.

— Пунчи! Как старая крыса вроде тебя вообще может слушать этих молокососных писклях⁈

Тот хмыкнул, подался ко мне через стойку.

— Поосторожнее, терюнаши, — вкрадчиво сказал он и прищурился. Пальцы его сжались в кулак, и я в очередной раз задумался, что до приготовления пятнадцати видов лапши красноглазый явно мял тесто совсем иного рода, — в местах, откуда я вышел, это слово считается весьма обидным, сисадда⁈

Но напугать не удалось, как не удавалось ни разу — Щуп тут же расхохотался:

— Ладно, пунчи, не бзди, ты ведь тоже крыса… — Меня окатили привычным оценивающим взглядом. — Хоть и очень странная.

Я устало улыбнулся в ответ, надеясь, что это всё же не так…

Мы выпили ещё по одной пиале, а затем повар мотнул лобастой башкой в сторону динамиков.

— Не знаю, чем ребятки меня зацепили… наверное, и правда старость подкралась. Но на концерт к ним я вырваться попробую. Слыхал, через несколько дней в «Абиман Арене», в честь победителей-штормболистов «Единения боли и радости»? Половина гнезда соберётся, остальные будут смотреть через «мицуху» на площадях. Ух, шумно будет… Я, конечно, хочу на стадион… если, кха-кха, такого как я вообще пустят в Чучсин…

Разумеется, я не удержался от саркастичного комментария:

— Не понимаю, Щуп, как богатенькие безголосые малявки вообще способны собрать самый крупный стадион Юдайна-Сити?

Щуп поджал губу и важно покивал.

— О-о, пунчи, ты недооцениваешь стаю из «8-Ра». — Он понизил голос, украдкой глянул по сторонам. — Знаешь, иногда мне кажется, что их власть над поклонниками куда сильнее власти Смиренных Прислужников…

Я потряс пиалой и скатил на язык последние капли мятной паймы. Искоса взглянул на повара, укоризненно покачал головой:

— Ах, какие опасные слова…

— О, молю, только не доноси на меня в «Лотос»!

И Щуп страдальчески свёл перед собой широкие ладони.

— Ну, пунчи, — мне удалось многозначительно причмокнуть, — я ведь не настолько превратился в крысу, сисадда?

Он шумно расхохотался, я следом. Слушая смех темнокожего манкса — гулкий, зычный и искренний — я вдруг подумал, что в кутерьме последних недель мне явно не хватало такого дружеского общения…

Щуп тем временем утёр прослезившиеся глаза и сверился с дисплеем за стойкой.

— Ещё пару минут, пунчи, и готово.