Иван III

Только учитывая работу этих могущественных, но невидимых миру сил, можно правильно понять весь дальнейший ход событий.

Разумеется, о посольстве Бигича к Дмитрию Шемяке в Москве вскоре узнали. По замыслу Улу-Мухаммеда, миссия Бигича, кроме переговоров с Шемякой, должна была припугнуть Василия II и московскую знать перспективой возвышения ненавистного им Галичанина, заставить москвичей быть более сговорчивыми.

Ханский посол добрался от Нижнего Новгорода до Углича недели за две-три. Там он провел не менее недели, ожидая, пока Дмитрий Шемяка обдумает ситуацию и снарядит свое собственное посольство к хану во главе с дьяком Федором Дубенским. Наконец, обратный путь из Углича в Курмыш по осенней распутице должен был занять не менее трех недель. Таким образом, хан мог ожидать возвращения своего посольства где-то в середине октября 1445 года. Однако уже 1 октября великий князь Василий II, его двоюродный брат Михаил Андреевич Верейский и все находившиеся при них спутники были отпущены на Русь. Их сопровождали многочисленные татарские вельможи, посланные ханом для контроля за исполнением взятых москвичами обязательств. Главное из них — выплата огромного выкупа, относительно размеров которого ходили самые противоречивые и фантастические слухи. Помимо денежной суммы князь Василий, по-видимому, обещал отдать некоторые города «в кормление» ханским приближенным.

Главный успех москвичей состоял в том, что хан не только отпустил Василия II из плена, но и признал его великим князем. Кроме того, дело решилось прежде, чем в борьбу за трон успел вступить Дмитрий Шемяка. Несомненно, он также предлагал хану какие-то весьма заманчивые условия. В летописях есть сведения, что решение в пользу Василия II было принято после того, как Улу-Мухаммеду сообщили, что Дмитрий Шемяка якобы убил его посла Бигича. Возможно, такой слух действительно был пущен сторонниками Василия П. Однако приведенный выше подсчет времени показывает: хан вполне мог ждать возвращения своего посла еще две-три недели. И все же он принял московские условия, даже не поинтересовавшись тем, что предлагал ему Шемяка. Очевидно, для Улу-Мухаммеда как в 1432 году (когда он был на престоле Золотой Орды), так и в 1445 году (когда он вел жизнь бесправного изгнанника) предпочтительнее было иметь на московском престоле более легитимного Василия II, на стороне которого были симпатии основной части аристократии. Поддержав галичан, хан мог вызвать новую вспышку московской усобицы. Это сулило ему некоторые временные преимущества: возможность безнаказанно грабить пограничные волости, захватывать целые города. Однако в перспективе хану гораздо выгоднее было получить поддержку и дань со всей системы великого княжения Владимирского. А для этого требовалась устойчивая, легитимная власть, а не сумятица бесконечной усобицы.

Едва успев выехать из Курмыша, Василий II был окружен своими доброхотами. Один из них, нижегородский воевода Юшка Драница, поначалу даже готовил побег великого князя из ханской ставки. Теперь, когда тот оказался на свободе, верный воевода «паде на ногу его, плача от радости» (29, 152). Он предложил князю сесть на заранее припасенные суда и тайком уйти от сопровождавших его татарских «послов». Однако Василий II отказался от этого заманчивого предложения. Обмануть хана — значило начать с ним новую войну. К этому московский князь был вовсе не готов. Более того, поддержка Улу-Мухаммеда нужна была ему для того, чтобы утвердить свой пошатнувшийся авторитет и пресечь козни своих удельных соперников и в первую очередь — Дмитрия Шемяки.

Приняв решение поддержать Василия II, хан утратил всякий интерес к переговорам с Шемякой. А между тем посольство Бигича и Федора Дубенского уже пустилось в обратный путь из Углича в Курмыш. Судьба вела этих несчастных прямо в руки их московских врагов…

Через два дня после отъезда из ханской ставки Василий II отправил в Москву гонца с вестью о своем возвращении. Летопись сохранила имя посланца — Андрей Плещеев. Он помчался в Москву торной дорогой: вдоль Волги до Нижнего Новгорода, а оттуда вверх по Оке — до Мурома. От Мурома дорога шла лесами до Владимира, а дальше, через Юрьев Польской, на Переяславль-Залесский, Троицкий монастырь, Радонеж — к Москве. (Именно этим путем возвращался домой сам Василий II спустя несколько недель.) Впрочем, Плещеев мог избрать и иной путь: от Мурома вверх по Оке до Рязани и Коломны, а оттуда — в Москву. Но так или иначе, путь его лежал через Муром, перешедший под власть Москвы еще в конце XIV столетия.

Город стоял на высоком, изрезанном оврагами левом берегу Оки, угрюмо поглядывая бойницами своих черных стен в хмурую заречную даль. Внизу катила свои темные воды вспухшая от осенних дождей река. Захлебывались в грязи расползавшиеся по косогорам дороги. Сеяло дождем низкое тусклое небо. Одиноко клинькала монастырская колокольня, созывая на молитву озябших иноков…

Шемякино посольство вместе с ханским послом Бигичем отправилось из Мурома вниз по Оке на судах. Коней погнали табуном вдоль берега. Где-то на полпути между Муромом и Нижним Новгородом великокняжеский гонец Андрей Плещеев столкнулся с этим отрядом и разговорился с главным табунщиком — неким Плищкой Образцовым. Гонец поведал угличанам о том, что Василий II отпущен на Русь и скоро займет свой законный престол. Те кинулись к берегу и передали весть всему каравану. Дьяк Федор Дубенский — возможно, не без тайного умысла — убедил татарина Бигича вернуться в Муром и там дожидаться прибытия Василия II. Между тем в Муроме уже узнали от того же Андрея Плещеева о возвращении великого князя. Местный воевода Василий Иванович Оболенский распорядился схватить вернувшегося в город Бигича и бросить в темницу. На этом обрывает свой рассказ официальная московская летопись времен Ивана III. Однако на деле все было несколько иначе и куда драматичнее…

Отец Ивана III был поистине странным человеком. В его характере угадывалось нечто женское, тревожное и непредсказуемое. Холодноватая кровь флегматичного Василия I причудливо смешалась в его жилах с неистовым темпераментом Софьи Витовтовны. Кажется, что этот человек вечно сражался с самим собой, противопоставляя своей бездарности и неудачливости то безумную отвагу, то изощренное коварство, то почти детскую беспечность. Вот и теперь, возвращаясь из татарского плена, он совершил поступок, который в равной мере свидетельствует как о его беспечной храбрости, так и о холодном коварстве.