Страница 27 из 234
Московские летописцы (возможно, стараясь хоть как-то скрасить тягостное впечатление от поражения) указывают на подавляющее численное превосходство татар (3,5 тысячи — против 1,5 тысячи русских). Наряду с этим они рисуют картину героического поведения Василия II во время Суздальской битвы. «А на великом князе многи раны быша по главе и по рукам, а тело все бито велми, понеже бо сам мужествене добре бился бяше» (20, 65). Хочется верить в личное мужество первого воина тогдашней Руси. (О его достоинствах как полководца и организатора в этой ситуации говорить, конечно, не приходится.) Но как часто придворные льстецы всех времен переписывали историю во славу своего Хозяина! Впрочем, как бы ни вел себя московский князь в это июльское утро — суть дела от этого не менялась. Суздальское похмелье оказалось тяжким. «Царевичи» безнаказанно разграбили Суздаль и всю Владимирскую землю. Не решившись штурмовать Владимир, они простояли три дня под его стенами, а затем ушли в сторону Мурома. Оттуда «поганые» с огромной добычей и множеством пленных вернулись в Нижний Новгород.
Плененный татарами, Василий II подвергся унизительной процедуре. С него сняли нательные кресты. Некий «татарин Ачисан» отвез их в Москву и передал жене и матери великого князя. Этот зловещий «подарок» привел в ужас весь двор. Весть о случившемся мгновенно распространилась и по городу. Началась паника, порожденная слухами о скором приходе татар. Город наполнился беженцами, надеявшимися пережить нашествие под защитой белокаменных стен. В довершение всего на столицу обрушилась новая беда — страшный пожар, вспыхнувший чуть ли не в самый день приезда татарина. «Того же месяца июля в 14 день, в среду, загореся град Москва внутри города в нощи и выгоре весь, яко ни единому древеси на граде остатися, но и церкви каменые распадошася и стены градные каменые падоша во многих местех; а людей многое множество изгоре, священноиноков, и священников, и иноков, и инокинь, мужей, и жен и детей, понеже бо отселе огнь, а из заградия татар бояхуся; казны же многи выгореша и безъсчислено товара всякого, от многих бо градов множество людей бяху тогда ту в осаде» (19, 113). Одних только задохнувшихся в дыму насчитали 1500 человек (37, 87).
Поврежденные пожаром московские стены уже не могли служить надежной защитой. Жена Василия II, княгиня Мария Ярославна вместе с детьми, боярами и свекровью, княгиней Софьей Витовтовной бежали из города и отправились в Ростов. Оттуда в случае опасности они могли быстро выйти к Волге и скрыться от татар в дремучих заволжских лесах.
(Запомнил ли пятилетний княжич Иван эти страшные дни? Сохранил ли в памяти искаженные страхом лица матери и бабки Софьи, треск огня и дикий вой горящих заживо людей? Кто знает… Но ясно одно: эти памятные июльские дни стали первым звеном в той длинной череде ужасов и страданий, которые с раннего детства обступили Ивана. В этом адском горниле постепенно выплавлялся его характер, выковывалась личность, ставшая шедевром русского Средневековья.)
В июле 1445 года в Москве повторилось то, что она уже пережила в августе 1382 года при нашествии Тохтамыша. Не привыкшая к татарским набегам, да к тому же и оставшаяся вдруг без правителя, столица оказалась во власти паники. Страх перед татарами и обезумевшей толпой заставил знать бежать из города. Теперь его защита перешла в руки охваченного яростью отчаяния простонародья. Горожане, которым некуда и не на чем было бежать, стали спешно приводить в порядок поврежденные огнем городские стены. Даже уцелевшие от пожара дома превращались в своего рода укрепления. Люди готовы были до конца защищать свое родное пепелище.
К счастью, страхи москвичей оказались напрасными. «Царевичи» и не думали идти на Москву. Кажется, они и сами порядком перетрусили, ненароком пленив Василия II. Обычный грабительский набег оборачивался чем-то гораздо более серьезным. На выручку великому князю Московскому должна была прийти вся боевая сила Северо-Восточной Руси. Опасаясь погони, Мамутяк и Ягуп со своей невиданной добычей — великим князем Московским — поспешили вернуться в Нижний Новгород к своему отцу Улу-Мухаммеду.
«Вольный царь» также решил, что теперь на него ополчится вся Северо-Восточная Русь. На всякий случай он в конце августа 1445 года перебрался из Нижнего Новгорода в Курмыш. Только там, на юго-восточной окраине нижегородских владений, рядом с родной степью, хан почувствовал себя в безопасности. Теперь он мог не спеша обдумать сложившуюся ситуацию.
Не вполне понимая характер отношений между внуками Дмитрия Донского, хан решил для начала выяснить позицию Дмитрия Шемяки. Он отправил к нему в Углич своего посла Бигича. Враждебный Юрьевичам московский летописец так описывает этот эпизод. «Он же (Дмитрий Шемяка. — Н. Б. ) рад бысть, и многу честь подасть ему (ханскому послу. — Н. Б. ), желаше бо великого княжениа; и отпусти его со всем лихом на великого князя, а с ним послал своего посла Феодора диака Дубенского, чтобы князю великому не выйти на великое княжение» (19, 113).
Неизменно лаконичные летописцы показывают лишь авансцену истории. То, что происходило за кулисами, скрыто мраком неизвестности. И все же мы едва ли ошибемся, если предположим, что в эту тревожную осень 1445 года, когда в Степи вновь решалась судьба Василия II, московская знать «подставила плечо» своему незадачливому князю. Практически каждый из «сильных людей» в Москве имел свои собственные, сберегаемые на крайний случай «выходы» на ордынских вельмож. Эти связи часто носили семейный, родовой характер и передавались по наследству как ценнейшее достояние. Теперь настало время привести в действие все эти сокровенные механизмы власти. Приход властного и дерзкого Дмитрия Шемяки на московский престол грозил разрушить складывавшийся десятилетиями баланс сил и интересов при московском дворе. Осознав общую опасность, московские бояре на время забыли о своих распрях и объединили усилия с целью вернуть Василия II на трон. Одновременно с этим была приведена в действие вся система московской секретной службы, издавна отслеживавшая ситуацию не только в Орде, Литве или Новгороде, но также при дворах великих и удельных князей.