Меня зовут Шон

— Какого цвета у нее волосы? У твоей жены?

Ты не хотел отвечать и сказал не сразу:

— Темные. Черные.

В те месяцы, пока мы с тобой встречались, я все чаще подумывала, что было бы неплохо, если бы она о нас узнала. Тогда мы могли бы перестать прятаться, перестать притворяться. Мне, разумеется, не пришло бы это в голову, если бы все складывалось как-то иначе, но ведь оно было так, как есть. Я думала о постыдных вещах. «Случайно» послать тебе сообщение, когда ты точно должен быть дома. Даже написать письмо ей самой. Но как мне с ней связаться? Что я о ней знала? Только фамилию, если предположить, что она взяла твою, да то, что у нее черные волосы. Ты даже имени ее не называл.

Когда мы были вместе — как же редко это случалось, на самом деле! — я иногда задавала вопросы о твоей жизни. Невинные на вид, вроде: «А в твоем доме есть лестница?» Ты замолкал и смотрел на меня так, словно я устраиваю тебе ловушку. Пожалуй, так и было. Но ты ловко ускользал от прямого ответа. Впрочем, мне все равно удалось ухватить некоторые детали. Я знала, что в твоем саду растет дерево с красными листьями — ты даже как-то прислал мне его фотографию, романтично сравнив их цвет с цветом моих волос. Я знала, что подъезд к твоему дому вымощен брусчаткой, потому что однажды тебе пришлось специально звонить, чтобы ее почистили. Камни брусчатки покрылись мхом, а твоя жена боялась поскользнуться, потому я решила, что она слабая, хрупкая. В статье о твоей смерти, которую я нашла в сети, говорилось, что ты жил в Гилфорде (не там, где говорил, разумеется), на Карнейшн-драйв. Я была вполне уверена, что смогу отыскать твой дом, если приеду туда.

Становилось слишком холодно, все тело болело. Распухшие щиколотки, надувшийся живот, ощущение, будто воздух никак не может наполнить легкие. В «Плюще» не горело ни единой лампочки, и я удивилась, куда это подевалась Нора и почему она не сказала, что куда-то собирается. Я почувствовала смутную обиду от того, что меня бросили здесь одну. Как смешно! Подходя к дому, я с удивлением обнаружила, что жалюзи подняты, а в окнах горит свет. Это я сделала перед уходом? Или Ник вернулся? Хотя еще слишком рано — всего три часа, правда, уже начинало смеркаться. Но пульт сигнализации светился красным, не в режиме «дома». Значит, Ник не мог вернуться. Озадаченная, я осторожно ввела код — ошибочно нажатая клавиша не пискнула ни разу — и вошла в дом. Внутри было тепло, уютно, все лампы горели, играла мягкая музыка. Неужели это я все сделала перед уходом? Я попыталась припомнить все свои действия: как надевала куртку, как искала плащ, как включала сигнализацию. Я не могла вспомнить и поспешила выключить все, чтобы избавиться от навязчивой мелодии.

«Сьюзи… Сьюзи…» В тишине кухни разнеслось мое имя. Звенящий, электронный голос, по которому невозможно было определить, мужчина это или женщина, машина или человек. Боже, как же я ненавидела эту штуку!

Разумеется, поехать в Гилфорд оказалось непросто. Машины у меня не было, и приходилось объяснять необходимость каждой поездки. Снова предлогом послужил ребенок. Я хотела поехать взглянуть на кроватки, колыбельки и прочие подобные вещи. Я притворилась, что собираюсь в Лондон, потому что Ник решил бы, что ехать в такой далекий город довольно странно.

Ник вытирал тарелку полотенцем. Он начал тянуть с ответами на мои слова о том, куда я собираюсь (я не должна была спрашивать разрешения, но по сути делала именно это).

— Лондон. Опять?

— Просто хочу подготовиться. Нам понадобятся вещи для ребенка! Много вещей!

— Но я хотел бы поехать с тобой. Чтобы мы вместе выбирали. — Я знала, что он может так ответить.

— Понимаю, но я просто хочу съездить немного заранее. Не отказывай мне в возможности посуетиться! И ты же меня знаешь, я могу целую вечность выбирать! — Конечно, пустоголовая глупышка Сьюзи. — Помнишь, как мы с тобой по выходным ходили на рынок Спиталфилдс?

Он улыбнулся, вспоминая, какими мы были в те золотые лондонские воскресенья, когда покупали всякий старый хлам в нашу крошечную квартиру, выкладывая по пятнадцать фунтов за тост с авокадо и кофе.

— Ага… Ну, хорошо. Только сильно не убегайся.

Я взяла вытертую им тарелку, едва не вскинув руку в победном жесте. На этот раз я его поймала. Утром он уехал, оставив мне побольше наличных. Я оделась чуть тщательнее, чем обычно. Это было нетрудно: выбрала новый джемпер и джинсы для беременных. Потом расчесала волосы. Я даже глаза накрасила. Я не знала почему, но сердце в груди забилось сильнее. Пришлось напомнить себе, что тебя там не будет. Никогда. Тебя больше нет.

В Гилфорде было ужасно людно. Сезон рождественских покупок был в самом разгаре, и остатки снега под ногами прохожих превратились в серую кашу. Прошлым вечером, раз уж у нас намечалось примирение, Ник впервые заговорил о праздниках и, как я и предполагала, предложил пригласить его мать (моя, к счастью, собиралась в круиз). Я подумала об очередной неделе, когда Джоан будет вставать в пять утра, чтобы послушать «Радио-4», перемывать за мной посуду и постоянно протирать столы; опять придется искать достопримечательности, которые она еще не успела посетить, и отказаться от просмотра тех телевизионных программ, которые мне интересны, потому что она начнет неодобрительно качать головой при любых признаках жестокости, секса или сквернословия. Придется подумать еще и о подарке для Ника, хотя я представить себе не могла, что ему нужно. Это утомляло. Я подумала было вызвать такси или «Убер» до твоего дома, но ощутила смутный приступ паранойи — Ник может проверить, как-нибудь просмотреть через сеть и увидеть, что я поехала туда, где мне совсем не положено быть. Это было не так уж и невероятно. В городе я, не раздумывая, купила несколько вещей — распашонки и шарф для Ника — на случай, если потом буду слишком расстроена, чтобы заниматься шопингом. Только нужно будет спрятать чеки с адресами магазинов. Женщина из «Детских товаров» улыбнулась, взглянув на мой живот:

— Когда рожаете?

— А… — Почему-то у меня в голове не сложилось, что я покупаю распашонки для собственного ребенка, что скоро я буду натягивать этот мягкий хлопок на крошечные ручки и ножки — моя жизнь была в подвешенном состоянии, и все это казалось таким абстрактным. — В феврале.

Господи, как же это скоро! Почему я позволила всему этому так затянуться?

— Как здорово! Весенний ребенок.

Я даже представить себе не могла, что когда-нибудь наступит весна. Буду ли я жива и с Ником?.. Я скривила губы в улыбке, больше напоминавшей гримасу, и покинула магазин.

Бумажные пакеты стучали по бедру, когда я зашагала в сторону Карнейшн-драйв. Город закончился, и вокруг было так скучно, так провинциально. Фасады в стиле «под Тюдоров», по две машины на площадках, снег, убранный в аккуратные кучки. Угловатые живые изгороди, мощеные подъездные дорожки. Я начала уставать, и мне очень захотелось в туалет. Только не сейчас! Я спросила себя, зачем мне все это, какой прок от того, что я увижу твой дом. Я понятия не имела. Просто мне казалось, будто что-то здесь не так. Я не могла смириться с тем, что ты погиб как раз тогда, когда я, судя по всему, носила в себе твоего ребенка, который теперь давил на мой мочевой пузырь.

Я не знала номера дома, поэтому искала тот, перед которым были дерево с красными листьями и дорожка, выложенная брусчаткой. И нашла его в середине улицы. На дереве еще оставалось несколько листьев. Твой ли это дом? Он казался таким обычным, таким аккуратным — подстриженная изгородь, свежая краска. Стал бы ты, такой страстный и жизнелюбивый, жить тут? Дверь была черная. Почтовый ящик и ручка блестели хромом. Перед домом стояла табличка «Продается». Машины не было.

Почему-то мне это раньше не приходило в голову. Твоя жена, вернее, твоя вдова решила переехать. Слишком больно. Или, возможно, ей не хватало денег — ты несколько раз упоминал, что она не работает.