Страница 79 из 80
— Какое, нафиг, алиби, Алексей Алексеевич⁈ — воскликнул я. — У меня столько обязательств по контра-…
— Какие, к чертовой матери, контракты⁈ — рявкнул Горин. — До тех пор, пока живы Разумовские, у нас у всех одна-единственная цель — отомстить!!! Вопросы⁈
— Один. И одна просьба.
— Выкладывай и то, и то.
— Мои действия?
— Пока не знаю. Но сообщу в течение дня.
— Присмотрите за Таней и Лерой.
— Сделаю все, что в моих силах…
…Следующую… вечность, наверное, я провел в своем зале. Работал на самых тяжелых мешках, вкладывая в бесконечные серии ударов всю ту боль, которая сжигала изнутри. А еще вспоминал девчонок. Такими, какими они были — шебутными, заботливыми, деловыми, безбашенными, нежными. «Система» возникала перед глазами еще трижды, кажется, каждый раз добавляя к красной сфере немного черноты и жути. Впрочем, при ее появлении я даже не понижал темп — продолжал молотить по толстой бычьей коже, видя перед собой то обрывки видений из недавнего прошлого, в котором команда веселилась, строила планы на будущее, отдыхала или грустила, то лицо этой ублюдочной суки Разумовской. И задыхался то от горя и отчаяния, то от безумного желания вернуться в тот миг, в котором держал Морану в удушающем захвате, и додавить. Нет, провернуть голову градусов на двести семьдесят, чтобы было слышно влажный хруст сворачивающейся шеи!
Иногда процесс приходилось прерывать. Первый раз для того, чтобы поздороваться с Докукиным, прибывшим меня охранять, и подтвердить, что никуда выходить не собираюсь. Второй — для десятиминутного стояния с трубкой, из которой раздавались крики, проклятия и угрозы Бахметева-старшего. Третий — для короткого, но чрезвычайно болезненного разговора с девчонками, которых вывозили куда-то к черту на рога. Впрочем, после этого мне самую чуточку полегчало: они были живы, а с тем, что мы увидимся очень нескоро, можно было смириться. А потом на самой границе поля зрения появилась какая-то помеха, но я продолжал вкладываться в мешок. До тех пор, пока сознание не идентифицировало гостя и не заставило опустить руки и повернуть голову вправо. Только посмотреть в глаза отцу Эрики, убитому горем, я так и не смог. Поэтому уткнулся лбом в кожу, покрытую потеками крови, зажмурился и, неожиданно для самого себя, затрясся в беззвучных рыданиях.
— Сынок, расскажи мне все! Пожалуйста… — умоляющие нотки в голосе Филиппа Эдуардовича резанули по сердцу ничуть не меньше, чем его мягкое «Сынок». А от объятий, в которые он меня заключил, стало совсем плохо. Но я все-таки нашел в себе силы оторвать лицо от мешка и выдавить из себя первые несколько слов…
Рассказывал подробно, с момента встречи с Борисычем. Общение с Разумовской передал практически слово в слово. А потом сделал акцент на описании того, что с ней сотворил на прощание, и подытожил фразой, которой признал свою вину:
— Не знаю, сколько времени она провисела в таком состоянии, но взбеситься должна была в разы сильнее, чем от обыкновенного «нет»!
— В ее случае это не так… — криво усмехнулся мужчина. — Больше всего ее выводят из себя именно отказы. Причем в любой форме. И если бы ты ее не связал, то с вероятностью в сто процентов встретил бы в подземном гараже ее охранников, уже получивших приказы. А дальше все пошло бы по накатанной колее: тебе бы всадили по пуле в каждую конечность, упаковали в целлофан, вывезли на дачу к этой твари и принялись распускать на ремни…
— Зато девочки были бы живы… — ничуть не рисуясь, выдохнул я.
Этот аргумент Вильман парировать не смог. Поэтому замолчал. Но совсем ненадолго — справившись со своими чувствами, выдал фразу, которую когда-то любила повторять мама:
— У прошлого не бывает сослагательного наклонения. И изменить то, что уже случилось, тоже нереально. Так что не трать силы на ни в чем не повинный мешок, а сосредоточься на мести! Если, коне-…
— Больше всего на свете!!! — взвыл я, сообразив, ЧТО он мне предлагает. — Но Горин категорически запретил принимать хоть какое-нибудь участие в этом процессе и даже заявил, что уберет меня из Москвы на все время войны с Разумовскими — видите ли, в таком случае на меня повесят всех собак!
— Так и есть! — согласился с ним Вильман, одной-единственной фразой убив проснувшуюся было надежду. — Задержат, как подозреваемого, упекут в СИЗО, а там устроят практически то же самое, что тебя ждало на даче у Мораны!
— Да, но я до-…
— Денис, я тоже задыхаюсь от ненависти и тоже жажду отомстить. Но принимать личное участие в поисках этой твари и всех тех ублюдков, кто так или иначе поучаствовал в гибели Эрики, не собираюсь. Хотя бы из-за того, что у соответствующих специалистов каждый этап этого дела получится в разы лучше, чем у меня!
— Но ведь вы заглянете ей в глаза перед смертью, верно?
Голос Филиппа Эдуардовича лязгнул закаленной сталью:
— Более того, сделаю все, чтобы она умирала достаточно долго и успела пожалеть о каждом мгновении своей никчемной жизни!
— Мне тоже нужно именно это!!!
Вильман сжал меня в объятиях так, что затрещали ребра. Затем отстранился и уставился в глаза:
— Денис, я не знаю, где ты будешь находиться в тот момент, когда эта тварь окажется у нас в руках, но даю слово, что приложусь к Разумовской за тебя и сохраню запись ее казни.
Это было лучше, чем ничего, и я согласился. Безмолвно. Но собеседнику хватило и этого: он последний раз сжал мне плечо, затем полез во внутренний карман пиджака и протянул какой-то конверт:
— Тут карта. На человека, не имеющего абсолютно никакого отношения ко мне, моим компаньонам, Горину и так да-…
— Филипп Эдуардович, я дружил с вашей дочкой не для…
— Я знаю. А еще знаю, как она к тебе относилась, что чувствовала и о чем мечтала. Поэтому считай это ЕЕ просьбой, ЕЕ помощью и ЕЕ вкладом в твое дальнейшее будущее.
— Да я уделял им жалкие ошметки своего времени!!! — взвыл я во весь голос и почувствовал, что по щекам опять покатились злые слезы.
— Ты отдавал им АБСОЛЮТНО ВСЕ СВОБОДНОЕ ВРЕМЯ, которое мы тебе оставляли! — так же громко рявкнул Вильман. — А еще вкладывал в них ВСЮ ДУШУ без остатка и НИЧЕГО не требовал взамен. Поэтому только попробуй отказаться!!!
Я опустил голову, сгорбил плечи и криво усмехнулся:
— Вы должны меня ненавидеть.
— Я ненавижу. До судорог в сжатых кулаках. Но в то же время уважаю и люблю как сына. Просто потому, что жил жизнью Эрики и последние месяцы был по-настоящему счастлив ее любовью к тебе…
…Не знаю, чем жил эти же месяцы Бахметев-старший, но, переступив порог зала следом за Алексеем Алексеевичем и увидев меня сидящим рядом с Филиппом Эдуардовичем, он выдал матерную тираду и изобразил атакующего бизона. Сопротивляться я не собирался — встал с пола, выпрямился и демонстративно убрал руки за спину. Однако по морде так и не получил — «бизон» был остановлен Гориным и Вильман, некоторое время бился в их руках, затем как-то разом обессилел, выдал последний эпитет и попросил, чтобы его отпустили. Пообещав не делать глупостей.
Мужики переглянулись и пошли ему навстречу. Только сначала отвели к столику оператора системы контроля за ведением поединка и усадили в кресло. Понимая, что пришло время для серьезного разговора, я подошел поближе и замер. А генеральный спонсор, неодобрительно оглядев мои разбитые руки и опухшее лицо, негромко заговорил:
— Я просмотрел записи с камер «Акинака» и пообщался с сотрудниками охраны, так что могу с уверенностью утверждать, что Разумовская не стала дожидаться стороннего спасителя и решила выбраться из унизительного положения сама. Что именно она себе при этом повредила, доподлинно не известно, но в «Скорую», которая приехала к клубу в шесть четырнадцать утра, ее спускали на каталке и не в лучшем состоянии — ее лицо было серо-зеленым и постоянно кривилось от боли; лоб, крылья носа и верхняя губа были покрыты капельками пота, а кисти рук, попавшие в поле зрения камер, судорожно комкали простыню.
— То ли еще будет! — злобно процедил Вильман и поинтересовался, куда повезли эту суку.