Хозяйка над бесами

— Твоя, что ли?

— Игнатик! — девочка бросилась к тростнику. Она рухнула в топь, заскользила по илу пятками. Хованья поймала ее. Навий голод накатил вмиг. А добыча ничего не поняла.

— Спасибо, тетенька, — прошептала девочка, прижатая к белому русалочьему платью. Она посмотрела снизу вверх. — У тебя глаза зеленые, как у кота. Хованья подняла девочку на руки. Та не брыкалась. Кукла со шмяканьем рухнула вниз.

— Хорошая, — похвалила Хованья. Она не любила гнаться за жертвой по всему лесу. Девочка молча смотрела на нее. Когда-то так на Хованью смотрела Тавия. Она называла Хованью сестрой. «Я тебе верю, — говорила Тавия поначалу, — и он тоже скоро поверит, вот увидишь»

Под кожей девочки текла жизнь. Кровь — жидкий огонь. От голода кружилась голова, и стучало в ушах, как будто внутри Хованьи тоже билась жизнь. Люди были драгоценным источником. Хованья даже любила их по-своему. Она улыбнулась девочке.

Та таращилась ей за плечо.

Почуяв неладное, Хованья обернулась.

Густой белый туман валил из леса. Вода стала намного холодней. Трава потеряла цвет. Где-то заухала сова. Людское солнце померкло, и над миром воссиял нечеловеческий свет.

— Что это? — прошептала девочка. Теперь она цеплялась за Хованью.

— Навье царство.

— Дивное. Ты здесь живешь?

Все проходили через навь. Для людей это длилось несколько мгновений — перед рождением и после смерти.

Остальные же всегда блуждали по нави. Отсюда запах крови казался слаще. Он манил, он был единственным, для чего стоило жить. Кровь просачивалась в навь, и расцветала здесь алыми горящими пятнами. Заблудший шел по ним и к ним. В серой зыбкой мгле он видел одно истинное — кровь, кровь, кровь.

Ни одна живая душа не должна заходить в навь. В нави живут русалки и бесы.

Кстати о бесах. Вдали стали зажигаться голубые огни. Таким гостям Хованья была не рада.

— Я тоже здесь жить буду? — спросила девочка. Она заметила огоньки. — Так красиво. Как на Купалу.

— Помолчи, — приказала Хованья. Огоньки приближались. В серой мгле проступали рогатые тени. Даже водяной царь не связывался с бесами. Они разорвали на кусочки его жену, царицу русалок. Для них другая нечисть сгодится на закуску. Особенно мавка, которая уже семьдесят весен исправно подкрепляет себя человеческой кровью. Девочка всхлипнула — ее коснулось пепельное дыхание. С другого берега пошел дым.

— Вот что, — сказала Хованья, она была навьей. Всякий раз Явь с трудом впускала ее, — ты должна подумать о своем доме, живо! Иначе они до нас доберутся.

Девочка зажмурилась. С четверть лучины она шевелила губами, затем жалобно посмотрела на Хованью.

— Не могу! Здесь холодно очень.

Она вжалась в Хованью. Как будто это помогло бы. Хованью что-то мазнуло по ноге — обожгло вопреки стуже. Внизу плавала кукла-оберег. От нее расходилось тепло, напоминая о лучах другого, живого солнца.

— Вот, вспомни о том, кто сделал тебе куклу, — Хованья сунула девочке оберег, с него текло, и вода эта была теплой.

— Игнатик, — прошептала девочка. Она тоже нагрелась. Ее кровь застучала у Хованьи под пальцами.

— Думай о доме! — сказала та. Навий голод возрос. Но те, кто прятался за лесом, тоже хотели есть. Их голод оглушал. Им будет мало целого мира.

Воздух вокруг девочки стал теплее. Цвета разгорелись, и кровь прекратила сиять на полверсты. Явь выступала из Нави, пожирая туман и холод.

Солнце запылало жаром. В лесу запел соловей. Теплый воздух растекся над озером. Явь ликовала.

За щедрые дары приходится откупаться.

Хованья поставила девочку на берег и отступила вглубь.

— Иди отсюда. Считай, спас тебя оберег.

Девочка бросилась прочь. Перед тем, как скрыться в чаще, она обернулась.

— Ты добрая! — донеслось до Хованьи, — Спасибо!

Небо было желтым, как перед закатом. Деревенские ребятишки ушли из леса. Голод уже не скручивал жгутом. Он затаился там, где у человеческих женщин сердце.

— Спасибо, — повторила Хованья, поморщившись, — Тьфу!

До того, как земной мороз затвердит воду, надо раздобыть еще жертву. Тогда зиму можно пролежать на дне. И не падать в навь, чей зов с каждой луной усилялся.

***

Русалкам не снились сны. То, что видели дети нави, впадая в забытье, было воспоминаниями. Хованья могла блуждать как по своей памяти, так и по чужой. За это ее прозвали Бродницей — там, в другой жизни, где у нее был гребень.

Хованье путь в водное царство был заказан. Царь изгнал ее навсегда. Дикая навь полна темных страшных существ, которым дочь воды на один зуб. Потому Хованья пряталась и таилась. Она говорила себе, что без пищи русалки могут жить годами. Жизнь эта будет горькой, точно полынь, но все же будет.

Все-таки, надо было съесть девочку. Еще и бесам показалась, так неосторожно. А ведь бесов давно не видели, говорили они спят. Но что-то их пробудило. Силы уходили, и Хованья боялась, что не выстоит в схватке с другой нечистью. А это значило мучительную смерть при должном везении.

Хованья легла на дно. Ил гладил ее по лицу. Рядом спал последний красный молодец. Сил поднять его у Хованьи не было. Она коснулась рыжих волос молодца — красивый парень был, и петь умел. Он привлек ее песнями себе на беду. Мимо проплыл сом. Его ус неодобрительно дернулся. Рыба считала, что Хованья здесь вместо щуки.

Когда голод стал невыносимым, Хованья ушла вглубь памяти. Она знала, что образы начинают копиться задолго до того, как человек рождается. Поэтому ранние воспоминания самые чистые, они не окрашены чувствами и опытом.

Хованья увидела себя младенцем. Мать положила ее под ель. "Прости, Оленька, но кормить нечем" Лицо матери, скуластое и бледное, исказилось. Она не хотела оставлять дитя. Она ничего не могла поделать. Оленька кричала вслед, ей не отвечали. Было холодно, мокро. Ель скрестила лапы. Над Оленькой поднялся туман. Из него проступили черты молодого мужчины. Тогда Оленьке было все равно, она умирала от голода. Сейчас Хованья понимала, до чего красив этот мужчина. Его взгляд горел, словно солнце. Он взял Оленьку на руки. "Тише, тише, — прошептал он, — теперь ты мое дитя" Он поцеловал ее в лоб, и кровь ее стала навсегда холодной. Ее сердце перестало биться, а глаза зажглись.

Хованья вздрогнула.

Где-то рядом текла горячая кровь. Хованья выплыла из воспоминаний. Кто-то стоял на берегу. Кто-то живой и очень глупый. Иссушающий голод скрючил тело, и Хованья впилась пальцами в ил. Вокруг Хованьи забурлила вода. Она словно нагрелась от тока чужой крови. Труп молодца закачался в потоке, рыжие волосы распустились дивным огненном цветком.

Хованья медленно поднялась из глубины.

Небо над озером было темным и звездным. Стояла ночь, воспетая и проклятая смертными.

— Кто нарушил мой покой? — спросила Хованья у бесстрашного глупца. Тот не закричал и не сбежал от ее вида. Не смог бы, конечно. Русалка околдовывает, стоит ей услышать живое сердце.

— Меня Полиной зовут, — на берегу стояла женщина, еще нестарая. Она смотрела на Хованью не так, как другие жертвы.

— Ведьма? — Хованья отступила на шаг. И не поднять утопленников, чтобы защищали.

— Ты мою внучку спасла, — женщина что-то поставила на воду, — взамен я тебе требу принесла. Она заговоренная и намоленная на тебя. Хватит надолго.

Как Хованья сразу не догадалась, похожа была женщина на ту девочку. За женщиной стояла сила, смутно знакомая Хованье. Сейчас сила спала, но ничто не мешало ей встрепенуться, точно сторожевому псу, и напасть. Хованья не взглянула на требу.

— Ты всегда такая пугливая? — спросила женщина с интересом, — Странно. Вроде бы не молодая, не весенняя утопленница. Судя по всему, ты очень голодна, а внучку мою пощадила. Спасибо. Она у меня одна.

Хованья молчала. Она и не знала, что на такое говорить. Женщина вздохнула.

— Жаль, что ты неразговорчивая. Ну да вы ведь редко не боитесь и не хотите убить смертных. А как было бы любопытно с тобой говорить.