Страница 4 из 21
– Я знаю, – негромко, но твёрдо сказал Лотарио, и глаза его недобро прищурились.
– Ты?! Знаешь?! – вскинулся кардинал-епископ и всем туловищем повернулся к собеседнику; кожаное сиденье под ним скрипнуло.
– Да, – кивнул Лотарио, – знаю.
– И… И что же?!
Лотарио взглянул на него.
– Давайте не будем торопить события, ваша милость. Я, разумеется, всецело вам доверяю, но… Поймите меня правильно, я просто не хочу давать преждевременных обещаний. Заранее обнадёживать. Мне надо ещё раз всё тщательно проверить и… И подготовить. Так что… Вот дьявол!!..
Каррука накренилась столь сильно, что попутчиков кинуло друг на друга – повозка свернула с центральной, гладко вымощенной Сакра Вйа на улицу, ведущую к Септизониуму, и сейчас же запрыгала, заскакала по ухабам и рытвинам, с плеском вваливаясь в глубокие ямы, заполненные чёрной жирной водой. Деревянный кузов повозки болезненно застонал, заскрипел всеми своими суставами. В окне, загораживая собой серое небо, тошнотворно закачалась, кренясь из стороны в сторону, мрачная громада Колизея.
– Так это серьёзно, мой мальчик?!.. – хватаясь за всё подряд руками и всё равно на каждом ухабе неизбежно соскальзывая с сиденья, воскликнул Октавиано. – Ты… Ох, дьявол!.. Ты действительно знаешь, как э-э… как найти управу на Йоханнеса?!
– Да, ваша милость!.. – Лотарио успел уцепиться локтем за подоконник, и потому его положение было гораздо устойчивей, чем у кардинала-епископа. – Знаю!.. – он упёрся ногой в обитую дорогим узорчатым дамастом стенку повозки и недобро усмехнулся в усы. – Я знаю, о чём можно по душам поговорить с кардиналом Йоханнесом! С этим добрым пастырем с Целийского холма…
Зал для выборного консисториума располагался на третьем, самом верхнем, этаже Септизониума в южном, наиболее сохранившемся, крыле здания. Эта часть древнего нймфеума, построенного, по преданию, тысячу лет назад императором Луцием Севером, меньше всего пострадала от набегов варваров и ещё несла на себе следы былого великолепия эпохи расцвета Великой Ромы. Стены и высокие сводчатые потолки залы были расписаны искусными фресками, пол украшала ажурная мозаика, выполненная из кусочков цветного мрамора и смальты. Впрочем, стены были изрядно закопчены, а роскошная мозаика местами грубо поцарапана и даже выкрошена, но общего впечатления от залы это, как ни странно, не портило. Не портило его даже отсутствие статуй в многочисленных и также отделанных мозаикой экседрах. Напротив, последнее обстоятельство оказалось как нельзя кстати для пёстрой многочисленной толпы кардинальских охранников, слуг и прочей челяди, к назначенному часу заполнивших зал. Вошедшие в помещение слуги сразу же кинулись занимать ниши, сваливая в них принесённые с собой пожитки: стулья, складные ширмы, корзины с едой, кувшины с вином и чистой водой, посуду, одеяла, одежду Экседр было двадцать четыре – по двенадцать вдоль каждой длинной стороны зала, кардиналов-выборщиков – двадцать два, и, казалось бы, места для всех должно было хватить с лихвой, но некоторые из наиболее многочисленных кардинальских делегаций попытались захватить себе сразу две ниши, а слуги кардинала Грегорио Бобоне – напыщенные и надменные, как и сам их хозяин – сразу три, поэтому ор и ругань в зале стояли несусветные; самую малость дело не дошло до драки.
Хозяину дома, дону Грациано Франгипани, с большим трудом удалось навести порядок, распределив экседры между кардиналами и выгнав с помощью своей охраны из зала всех лишних. В конечном итоге порядок в помещении был наведён, и общее расположение присутствующих к началу консисториума выглядело следующим образом: перед каждой нишей было установлено кресло, в котором располагался кардинал-выборщик; за ним, на поставленных в ряд стульях, сидели три его помощника – секретарь и двое слуг, за спинами которых, за ширмой, в лишённой статуи экседре, было разложено принадлежащее данной делегации добро: продукты, питьё, тёплая одежда и прочий, необходимый для длительного заседания, скарб.
В дальнем от входа конце зала были установлены два стола. На левом, малом, столе, покрытом драгоценной парчой, стояла оставшаяся без своего хозяина папская тиара: высокая, остроконечная, опоясанная искусно выделанной золотой диадемой. Рядом лежало папское евангелие в золотом, инкрустированном жемчугом и драгоценными камнями, окладе. Второй стол – длинный, застеленный простой льняной скатертью, – был завален писчими принадлежностями: стопками чистых листов бумаги, пучками отточенных гусиных перьев, мотками тонкой бечёвки, медными иглами; в центре стола, на низкой плитке с масляной горелкой, стояло ведёрко с горячим воском, рядом лежал изящный серебряный черпачок; здесь же толпились несколько больших бронзовых чернильниц с откидными крышками. К столу были придвинуты шесть стульев, но сидел за столом пока только один человек – примицёрий Апостольской канцелярии Альберто Савелли: тучный, оплывший, в своём белом облачении цистерцианского монаха более всего напоминающий подтаявший, осевший под солнцем, весенний сугроб. Обширная лысина на его плоской, тыквообразной голове, с успехом заменявшая тонзуру, глянцево поблескивала, отражая свет двух больших светильников, установленных по обеим сторонам стола.
В зале было холодно. С полсотни факелов, расположенных по периметру зала, довольно сносно освещали большое помещение, но отнюдь не согревали его. Присутствующие не без зависти поглядывали на престарелого Грациано Паганёлли, кардинала-протодьякона, слуги которого, единственные из всех, догадались принести с собой жаровню и сейчас суетились вокруг неё, то старательно раздувая угли деревянным веером, то пододвигая жаровню поближе к ногам своего хозяина, то отворачивая и пряча под кресло полы подбитой мехом кардинальской мантии, оберегая её от случайной проворной искры.
Наконец в помещении установилась относительная тишина и подобающий высокому статусу собрания порядок. Дон Франгипани, напоследок о чём-то переговорив с камерарием и учтиво раскланявшись с кардиналами-епископами, сопровождаемый многочисленной свитой своих охранников и слуг, также покинул зал. Начальник папской стражи, выставив с наружной стороны двери внушительный караул, запер за вышедшими дверь на засов, после чего повернулся к ней спиной и замер, заложив руки за спину и отрешённо глядя поверх голов туда, где на дальней торцевой стене залы, между выдающимися вперёд парными колоннами, парили в голубом небе полуобнажённые фигуры не то языческих богов, не то древних героев.
– Миссери!.. – выйдя на середину залы, обратился к присутствующим камерарий. – Миссери! Прошу внимания!.. Тишина, миссери!.. Благодарю вас!.. Миссери, мы начинаем выборный консисториум, и я, на правах блюстителя папского престола, хочу начать процедуру…
– Я прошу прощения!.. – раздался в тишине негромкий властный голос, и со своего места поднялся Октавиано Паоли. – Я прошу прощения, брат Ценцио, но ведение консисториума отнюдь не является прерогативой папского камерария. Равно как и архиканцлера Святой Церкви. Как тебе, наверное, известно, в отсутствии декана Священной Коллегии кардиналов его э-э… обязанности исполняет старейший из кардиналов-епископов. Поэтому сердечно благодарю тебя за добросовестно проведённую подготовку консисториума, а также за… э-э… за наведение надлежащего порядка в зале и прошу: займи своё место, – он сделал паузу, небольшую, но достаточную для того, чтобы двусмысленность последней фразы дошла до присутствующих, после чего повёл рукой в сторону пустующего кресла Ценцио Савелли.
На лице камерария отразилась сложная гамма чувств. Он сильно покраснел и даже открыл было рот, готовый вступить в полемику, но, натолкнувшись на жёсткий непримиримый взгляд кардинала-епископа, потупился и, неловко поклонившись, молча проследовал к своему месту.
Октавиано Паоли дождался, когда камерарий умостится в кресле, после чего подошёл к столу с тиарой и Евангелие и повернулся к собранию.
– Миссери! Я не стану много говорить. Слова – пыль, которую носит ветер. Каждый из вас знает, зачем он пришёл в этот зал. Мы собрались здесь для того, чтобы исполнить свой священный долг и, ведомые лишь своей совестью и… э-э… волей Божией, избрать из нашей среды достойнейшего. Того, кто возложит на свои плечи тяжкий, но почётный крест и, продолжая дело Святого Петра, возглавит нашу Церковь… Миссери! Следуя регламенту, я прошу и требую, чтобы каждый из присутствующих принёс клятву на этой Святой Книге… – кардинал-епископ положил руку на евангелие и, ещё раз внимательно оглядев присутствующих, возвысил голос: – Мы, допущенные к таинству выборов Великого Понтифекса, как каждый по-отдельности, так и все вместе, под страхом отлучения от церкви клянёмся соблюдать тайну относительно всего, что каким-либо образом касается выборов понтифекса, а также… э-э… всего, происходящего во время выборов. Мы даём обещание и клянёмся никоим образом не разглашать этой тайны, как во время, так и после выборов… ежели только на то не будет исключительного дозволения нового понтифекса. Мы даём обещание и клянёмся не благоволить никакому влиянию или противодействию выборам со стороны… э-э… стремящихся вмешаться в процесс избрания… – он замолчал и, выждав несколько мгновений, сделал шаг назад от стола. – Прошу присутствующих в порядке старшинства принести клятву на евангелии!