Пепел Клааса

Дверь открылась, и, к моему вящему удивлению, ввели Ле­ню Ципина с сопровождающим его сотрудником ГБ. Двадца­тилетний Леня был известным экстремистом и не выходил из милиции. Нас стало четверо.

— Ну ладно, вы меня не выпускаете, а его зачем держите? Вы знаете, что он почетный член общества «Бейтар»? — спро­сил я.

Сотрудники ГБ развеселились:

— Леня! Да мы из тебя человека сделали! Приедешь в Из­раиль, а там тебе белого коня подадут!

— Да! — пробурчал Леня. — Лучше бы вы меня выпустили. Я и сам устроюсь.

Уже после моего отъезда Леня публично заявил, что был обманут сионистами, забрал назад свое заявление и стал вы­ступать с обличениями. По слухам, он даже учился чуть ли не в Институте международных отношений. Воцарилось убеж­дение, что он с самого начала был стукачом. Близкие его друзья это отрицали и думали, что он просто сломался. Вспо­миная полдня, проведенные с Ципиным в одной комнате, я не могу припомнить ни йоты фальши в его поведении, и если правда, что он был стукач, то он был великим артистом и его ждет славное будущее. Но тот факт, что ГБ сочло нужным подсадить его ко мне, и излишняя веселость гебепшиков ука­зывают, пожалуй, на то, что в мае 1974 года Леня уже работал на ГБ. Вероятно, целью этой операции было вызвать во мне доверие к Лене, а заодно проверить профессиональность его реакции.

Часов в девять вечера поступило пополнение: Валера Крижак с «хвостом». Валера уже имел на руках разрешение. Он был известным штурмовиком и частым гостем милиции и ГБ. Валера пришел в новых ботинках, вызвавших живой интерес у сотрудников ГБ. Те стали интересоваться, сколько они сто­ят, чьего производства.

Часов в одиннадцать отпустили Валеру, потом Леню. До­шла очередь и до меня. «Александров» вышел меня прово­жать.

— Извините, Михаил Самуилович! Это работа. Вы, конеч­но, уедете, но нам еще не раз придется видеться, — ухмыль­нулся он.

129

В Москве ожидали Никсона. Начались, как было приня­то, превентивные аресты. Уже сидело человек 16, но меня не трогали. Я не очень верил в свой арест и свободно переда­вал письма и информацию. Корреспондент Си-Би-Эс Маррей Фромсон предложил мне дать телевизионное интервью для его специальной бригады, которая несколько раз в году приезжала в Москву из Брюсселя. В остальное время его об­служивал советский оператор. Виталий Рубин был взят под домашний арест, но Нина свободно передвигалась, и я при­гласил ее участвовать в интервью. Я предложил Маррею про­вести его в подмосковном лесу на Калужском шоссе, где од­нажды был на пикнике вместе с Бобом и Риком. Интервью было показано в Америке с комментариями Уолтера Кронкайта.

Для меня это были очень тяжелые дни. Всесторонне тя­желые. 25 июня я получил повестку явиться назавтра в ОВИР в одиннадцать утра. Первой мыслью было, что это разреше­ние. Смущало лишь, что я должен был придти в ОВИР в воскресенье. Опасаясь подвоха, я взял с собой Тату, попросил ждать ее в приемной и, если бы я был арестован, она должна была передать об этом корреспондентам.

Вместо сотрудников ОВИРа меня принял мой «старый друг» Леонтий Кузьмич, а вместе с ним рыжий детина, ко­торый представился Игорем Митрофановичем Сазоновым. И это имя я слышал. Про него говорили, что он не то пол­ковник, не то генерал. Говорил он, а Кузьмич лишь стоял на стреме, так что создавалось впечатление, что главный — Сазонов, но в Израиле знающие люди объяснили, что главным был Кузьмич.

— Я большой друг Давида Семеновича Азбеля, — неожи­данно начал Сазонов.

— ?

— Вы помните, что он несколько раз откладывал голо­довку?

— Помню.

— Это было по моему совету. Хороший человек, и у него настоящая семья. Знаете, что с ним случилось в Вене?

— Примерно знаю, — ответил я, соображая, зачем он мне все это говорит.

— Приехал он туда, ему израильское посольство номер в роскошной гостинице устроило, красивую израильтянку при­ставили, а он ночью из гостиницы тайком в Рим уехал. Трудно ему будет — всегда помогу.

Мне стало ясно, что Сазонов зачем-то проводит операцию дискредитации Азбеля, в явном расчете на то, что я всем об этом расскажу. Я, конечно, решил этого удовольствия ему не доставлять.

— Мы просим вас, — повернул разговор Сазонов, — уехать из Москвы до конца месяца и не принимать участия в семи­наре.

На это время Воронелем был затеян научный семинар, где я подрядился делать доклад.

— Нам очень не хотелось бы прибегать к вашему аресту.

— А что особенного? Можете арестовывать.

— У нас есть на это свои соображения. А вы что, хоти те на белом коне в Израиль въехать?

— Я не хотел бы никуда уезжать из Москвы.

— Мы пошлем вас в командировку.

— Я же внештатный сотрудник! Внештатных в команди­ровки не посылают.

— Не беспокойтесь, мы это уладим. Если же не поедете, потеряете работу.

— В этом случае мне лишь остается подчиниться. Своей во­лей я не поеду. А после вашего звонка в ВИНИТИ меня отту­да не выгонят?

— Не волнуйтесь, — сказал Сазонов, выходя из кабинета. Минут через пять он вернулся: — Все в порядке. Послезавтра вы едете на две недели в командировку.

Не помню, в какой связи я сказал, что всегда говорю пра­вду.

— Да, — согласился Сазонов, — вы действительно говорите правду, но не договариваете... Что верно, то верно.

Далее посыпались комплименты. Выяснилось, что я и че­ловек с принципами, не как другие. И зарекомендовал себя как хороший наблюдатель.

— А с какой целью вы объединили меня с Ципиным? Что это за игра?

— Хотели посмотреть, что у вас общего с таким человеком, — не моргнул глазом Сазонов.

Сазонов и Кузьмич нагло похвастались тем, что отлично знают, что, например, происходит у меня дома. Я пропустил это мимо ушей. В дверь постучали. Сазонов вышел. Через не­сколько минут он вернулся:

— Что это за интервью вы дали?

— А его уже передали?

— Да, — соврал Сазонов.

Интервью, как потом я выяснил, передали через два дня.

— А о чем вы говорили?

— Если его передали, вы же узнаете!

— Так, в двух словах.

Я пересказал содержание интервью.

— А кто вам его организовал?

— Это что, формальный допрос?

— Нет! — засмеялся Сазонов.

— Тогда на этот вопрос я не хотел бы отвечать.

Сазонов дал мне свой телефон и предложил пользовать­ся им в случае надобности. Потом я узнал, что у некоторых отказников был его телефон, но они об этом друг другу не говорили. Когда я уходил, Сазонов напомнил, что в ВИНИТИ меня будет ждать командировка.

Татка все еще сидела в приемной ОВИРа. Мы пошли от­туда пешком к Виталию Рубину, жившему неподалеку. Его квартира несомненно находилась под оперативным подслу­шивающим контролем, и все, что там говорилось, особенно в эти дни, становилось сразу известно. Зная это, я рассказал в общих чертах мой разговор, намеренно и с чувством опре­деленного сладострастия полностью опустив эпизод с Дави­дом Азбелем, который, по расчету Сазонова, я должен был как сенсацию передать Рубиным: «А вы знаете, что он мне рассказал о Давиде?» — и пошло бы гулять. Представляю, как Сазонов разозлился на меня, ибо это умолчание показывало всю меру моего недоверия к нему.

Не успел я вернуться в Беляево-Богородское, как заметил из окна моего девятого этажа, что к подъезду подъезжают три битком набитые «Волги». Я сразу все понял. Они были в не­котором недоумении лишь относительно моего этажа. Высу­нувшись из окна, я помахал им рукой:

— Сюда!

Те заулыбались. Я заранее открыл дверь квартиры. Из лифта вышло двое молодых ребят в штатском: один высо­кий и широкоплечий, а другой среднего роста, худощавый, по виду типичные инженеры. Тогда в ГБ усиленно брали именно таких.

— Заходите! — пригласил я.

— Да нет, что вы, мы постоим. Понимаете, Игорь Митро­фанович с вами хочет еще раз поговорить...

— Переодеваться?

— В общем, да, — хихикнули они.

Я надел джинсы и взял две книги, одну на английском, а другую — новое издание Шатобриана на французском.