Страница 71 из 100
А Старик меж тем лениво покачивался в гамаке под бдительным присмотром верного Антонио, который то и дело таскал ему бутылочки с водой, разбавленной виски. В то утро их набралось целых восемь штук, и когда Антонио отлучался, чтобы принести капитану подзорную трубу, перчатки или снежно-белый носовой платок, Старик безжалостно выплескивал их содержимое в вентиляционный кожух. Зато Антонио, должно быть, узнал много нового о жажде, каковую испытывают моряки нашего флота.
— Несомненно!
— Угу. А не будете ли вы столь любезны, чтобы отыскать нужную страницу и вкратце просветить меня насчет избранной им тактики? — осведомился мистер Пайкрофт и сделал основательный глоток. — Мне бы хотелось знать, как это выглядело с его стороны палубы.
— Как это выглядело? — переспросил я. — Вот: «Едва только земля скрылась из виду, подобно Аввакуму Вольтера...»
— Полагаю, это один из их новых эсминцев, — вставил мистер Пайкрофт.
— «...Каждый из матросов оказался мастером на все руки и действовал согласно собственному разумению. Шлюпки, выпотрошенные и жалкие, спускаются на палубу. Вот кто-то кричит: «Помогите же мне!» — одновременно размахивая орудием своего труда. Дюжина матросов бросается на помощь, но он принимается отгонять их, заливаясь злобным лаем, словно цепной пес. Выясняется, что он потерял молоток, и его яростный крик означает только это, не больше и не меньше. Восемь матросов отправляются на поиски инструмента, сшибаясь при этом с десятком других; кто-то сидит на корме катера, выдирая с мясом и разбрасывая по палубе его железные внутренности, отчаянно сопротивляющиеся его брутальным усилиям. И посреди всей этой суеты кто-то вдруг отрывается от возни с парусами, досками, болтами и угольной пылью, вопрошая: «Ради чего я все это делаю?»
— М-да, здесь он проявил поразительную наивность. Хотя на самом деле увидел довольно много.
— «...Тут они с ревом набросились на обшивку судна, и это зрелище трудно передать словами. В качестве камердинера капитана, которого я ловко накачивал спиртным с самого момента восхода солнца (узри меня, виночерпий Ганимед!), я ловко сную между ними, слушая и наблюдая. Они требуют распоряжений. Но отдавать их некому. Вот кто-то уселся на корму катера и заунывно тянет на одной ноте «Правь, Британия, морями!» — интересно, надолго ли его хватит?»
— Это был я! Только пел я «Жизнь на океанских волнах», которую ненавижу сильнее, чем любую другую мелодию, поскольку под нее мне пришлось перетаскать на своем горбу чертову пропасть пушек. Да — Номер Первый как раз велел мне заткнуться хотя бы минут на десять, ведь у меня, можно сказать, вообще нет слуха...
— «...А потом появились морские пехотинцы, полуодетые, тщетно искавшие посреди этого хаоса укромное местечко, откуда бы их не прогнали взашей. Капитан, изрядно нагрузившийся спиртным, свалился с гамака и пожелал, чтобы его люди открыли огонь из «максима». Они потребовали, чтобы он указал, из какого именно, но ему было уже все равно. Вкладыш затвора, без которого вести огонь невозможно, куда-то запропастился. Пулеметчики набросились на матроса, который как раз вскрывал бочку с солониной, крича, чтобы он отдал его, а тот, в свою очередь, отправил их к коку, моему вчерашнему начальнику...»
— Да, с Реталликом едва не случился удар. Какой, однако, наблюдательный этот правдолюбец Антонио!
— «...Вскоре вкладыш обнаружился в руках юнги, который оправдывался тем (и они не стали слишком уж сильно ругать его), что нашел его совершенно случайно...»
Я прервался, чтобы заметить:
— Боюсь, мой перевод не слишком точен, мистер Пайкрофт, но я старался как мог.
— Чепуха, у вас вышло прекрасно... Вы запросто могли бы сойти за француза, верно вам говорю. Ну, значит, от меня вам больше ничего не нужно. Все остальное у вас уже есть в этой книге.
— Да, но мне важна ваша точка зрения. Например, здесь есть один пассаж, который мне не вполне понятен. Слушайте: «О владениях, которыми Британия правит с молчаливого согласия и попустительства остальных держав, мой грозный капитан не знал ровным счетом ничего, а его штурман, если это вообще возможно, — еще меньше. От ужасных взаимных обвинений, ругани и безграничного хаоса на главной палубе я поднялся — как всегда, с виски и содовой в руках — на верхнюю палубу, где глазам моим предстало поистине абсурдное зрелище. Вообразите капитана, ссорящегося в открытом море со своим штурманом! Нервный срыв, вызванный чудовищным количеством поглощенного алкоголя, наполнил его рассудок неведомыми причудливыми опасностями. А поскольку воспаленный мозг командира судна был уже неспособен к здравым суждениям и наполнился дьявольскими фантомами, ему вдруг почудились Геспериды под килем и среди них — бесчисленные подводные рифы. Он вдруг принялся придумывать какие-то банки и песчаные отмели прямо посреди Атлантики!» — О чем здесь речь, мистер Пайкрофт?
— А, кажется, припоминаю! Это было после ужина, когда наш штурман швырнул свою фуражку на палубу и принялся плясать на ней. Потом они устроили чаепитие на мостике. Ну и Старик не мог остаться в стороне, разумеется. Он ничего не говорит там о лотовых?
— Вы имеете в виду вот это: «Оскорбленный до глубины души беспричинными подозрениями, штурман сорвал с себя знаки различия, швырнул их под ноги капитану и заплакал. За сим воспоследовало отвратительное, сентиментальное и щедро сдобренное слезами примирение. Но вскоре спор вспыхнул вновь, оба схватились за штурвал, сражаясь с тяжелым опьянением и вопя друг на друга. Очевидно, капитан намеревался отыскать судоходный фарватер к мысу Кейп-Код. В конце концов он поставил на носу матроса, приказав тому криком обозначать глубины — и вручил ему свинцовое грузило, смазанное нутряным салом». — Оно действительно было смазано нутряным салом?
— Ну разумеется, он поставил двух лотовых! А потом заявил, что не знает, есть ли поблизости отмели или нет. Матрос Морган отправился на пост, вооружившись лотом, как и полагается, чтобы не испортить общую картину. Они опускали его добрых двадцать минут, да только никакого нутряного сала не было и в помине — только свечной жир, что вполне естественно.
— «...Лот, смазанный нутряным салом, ушел на глубину в две тысячи метров. Положительно, британский флот превосходно оснащен...» — Что ж, все это прекрасно, мистер Пайкрофт. Не могли бы вы рассказать еще что-нибудь любопытное об этом случае?
— Да там было много чего любопытного, с какой стороны ни возьми. А вот мне хотелось бы знать, что этот Антонио подумал о наших парусах?
— Он всего лишь пишет: «После того как машины вышли из строя, офицер от безысходности затеял прискорбную и бессмысленную пародию на плавание под парусами...» — И добавляет: «Некоторые из них походили на носовые платки в белую и красную полоску».
— Носовые платки! Это были самые настоящие лиселя[58]. Значит, этот бездельник — никакой не моряк. А мы ведь действительно провернули этот фокус. Фу! Я-то думал, что он разбирается в морском деле и понимает, что означает выкроить одиннадцать настоящих парусов из четырех триселей и нескольких полотняных навесов. Пожалуй, он и сам был пьян!
— Не обращайте внимания на эти инсинуации, мистер Пайкрофт. А теперь мне хотелось бы услышать о стрельбе по мишеням и казни.
— О! В тот день мы провели учебные стрельбы — специально для Антонио. Как я сообщил своему расчету — а я был канониром скорострельной пушки на левой скуле, хотя сейчас переквалифицировался в торпедиста, — мы должны были показать, как ловко умеем обращаться со своим орудием в реальном бою. И скажу без утайки — даже разрывы двадцатишестидюймовых снарядов у нас на борту не смогли бы произвести больших разрушений, чем те, что мы сами учинили на палубе. Это было нечто!
В общем, к учебной стрельбе мы отнеслись спустя рукава. Ну, вы меня понимаете — с большой прохладцей, потому как команде было строго-настрого приказано ни в коем случае не рвать жилы.
58
Лиселя — дополнительные паруса, которые ставят в помощь прямым парусам для увеличения их площади при попутном ветре.