Страница 13 из 58
По пятницам с утра Ирина сопровождала самых неуемных постояльцев на уличные акции протеста и следила, чтобы дело не дошло до рукоприкладства: девушка также участвовала в собраниях борцов за правое дело и посещала клуб вязальщиц: все женщины, способные держать в руках спицы (за исключением Альмы Беласко), вязали жилетки для сирийских беженцев. Самой животрепещущей темой оставался мир: можно было рассуждать о чем угодно, только не о мире. В Ларк-Хаус собрались двести сорок четыре разочарованных демократа: они проголосовали за переизбрание Барака Обамы, но осуждали президента за нерешительность, за то, что он не закрыл тюрьму в Гуантанамо, за высылку латиноамериканских эмигрантов, за дронов… в общем, у них хватало причин для составления писем и президенту, и в конгресс. Полдюжины республиканцев Ларк-Хаус опасались возражать в полный голос. Ирина также отвечала за возможность отправлять религиозные культы. Многие постояльцы, воспитанные в религиозном духе, находили прибежище в вере, пусть даже в течение семидесяти лет они и отрекались от Бога; другие же искали утешения в эзотерических и психологических изводах Эры Водолея[7]. Ирина последовательно снабжала таких людей пособиями и учебниками по трансцендентальной медитации, белой магии, И Цзин[8], развитию интуиции, каббале, мистическому таро, анимизму, реинкарнации, психической восприимчивости, универсальной энергии и внеземной жизни. Ирина отвечала за проведение религиозных праздников — это было попурри из ритуалов разных верований, чтобы никто не чувствовал себя обделенным. В летнее солнцестояние она отправлялась с группой старушек в близлежащий лес, и они водили хороводы под звуки бубнов, голые, в разноцветных венках. Лесники их уже знали и не отказывались сфотографировать, как старушки обнимают деревья, общаясь с Геей — матерью-землей — и со своими покойниками. Ирина перестала внутренне над ними посмеиваться, когда услышала своих бабушку с дедушкой в стволе секвойи, одного из тёх тысячелетних гигантов, что соединяют наш мир с миром духов, как объяснили ей восьмидесятилетние плясуньи. Костеа и Петрута при жизни не были большими говорунами, внутри секвойи они тоже не сделались болтливее, но и того немногого, что они сообщили своей внучке, хватило, чтобы девушка убедилась: они ее хранят. Перед зимним солнцестоянием Ирина раздумывала, как провести ритуал под крышей, потому что Кэти предупреждала; что если выйти в лесную сырость и ветродуй, то пневмонии не избежать.
Зарплаты в Ларк-Хаус обычному человеку едва хватало бы, чтобы сводить концы с концами, но запросы Ирины были столь скромны, а расходы столь умеренны, что у нее иногда оставались деньги. Доходы от мытья собак и от секретарства при Альме, которая всегда изыскивала причины, чтобы заплатить ей побольше, помогали Ирине чувствовать себя богатой. Ларк-Хаус превратился в ее дом, а постояльцы, с которыми она виделась ежедневно, заняли место бабушки с дедушкой. Эти медленные, неуклюжие, взбалмошные малосильные старики были такие трогательные… Она всегда была готова решать их проблемы, ей не портила настроение необходимость тысячу раз отвечать на один и тот же вопрос, ей нравилось катить инвалидное кресло, подбадривать, помогать, утешать… Она научилась перенаправлять жестокие порывы, которые иногда налетали на этих стариков, словно кратковременные бури, и ее не страшили ни скопидомство, ни мания преследования, которыми кое-кто страдал от одиночества. Девушка пыталась постичь, что означает влачить на плечах зиму, не доверять своему следующему шагу, путать слова, потому что их плохо слышно, жить с ощущением, что остальная часть человечества все делает впопыхах и говорит слишком быстро; понять, что такое хрупкость, усталость и безразличие ко всему, что не касается тебя лично, включая детей и внуков, чье отсутствие уже не тяготит так, как раньше, и приходится делать усилие, чтобы про них помнить. Ирина ощущала нежность к морщинам, узловатым пальцам и плохому зрению. Она воображала саму себя пожилой, старой.
Альма Беласко к этим категориям не относилась: ее не нужно было опекать — наоборот, Ирина сама себя чувствовала опекаемой и была благодарна за предоставленную ей роль беззащитной племянницы. Альма была женщина прагматичная, агностик и даже неверующая — никаких магических кристаллов, зодиаков и говорящих деревьев, при ней Ирину отпускала ее вечная неуверенность.
Девушка хотела быть такой, как Альма, жить в управляемой реальности, где у проблемы имеются причина, следствие и решение, но не бывает чудовищ, которые таятся в снах, и похотливых врагов, поджидающих за углом. Часы в обществе Альмы были для нее как сокровище, девушка согласилась бы работать с ней бесплатно. Однажды она так и предложила сделать. «У меня деньги лишние, а тебе не хватает. И больше об этом ни слова», ответила Альма так резко, как почти никогда с ней не разговаривала.
СЕТ БЕЛАСКО
Альма Беласко неторопливо наслаждалась завтраком, смотрела новости по телевизору, а потом отправлялась на занятие по йоге или на часовую прогулку. По возвращении она принимала душ, одевалась, а когда, по ее подсчетам, должна была появиться уборщица, уходила в клинику помогать своей подруге Кэти. Лучшее средство от боли — это чтобы пациенты были увлечены и подвижны. Кэти всегда нуждалась в волонтерах для своей клиники, она попросила Альму давать уроки росписи по шелку, но для этого требовалось много пространства и материалы, которые здесь никто не смог бы оплатить. Кэти не согласилась с предложением подруги взять все расходы на себя, потому что это плохо отразилось бы на самооценке участниц: как она сказала, никому не нравится чувствовать себя объектом благотворительности. И тогда Альма решила воспользоваться опытом, полученным на чердаке Си-Клифф, и принялась выдумывать театральные постановки, которые ничего не стоили и вызывали бури смеха. Трижды в неделю она ходила в мастерскую работать с Кирстен. В столовой Ларк-Хаус Альма бывала нечасто, предпочитая ужинать в близлежащих ресторанах, где ее уже знали, или у себя, когда невестка присылала к ней шофера с ее любимыми блюдами.
Ирина держала на кухне необходимые продукты: свежие фрукты, молоко, ржаной хлеб и мед. В ее задачи также входило разбирать бумаги, писать под диктовку, ходить в прачечную и по магазинам, сопровождать Альму при посещении юриста, заботиться о коте, следить за календарем событий в небогатой светской жизни хозяйки. Альма с Сетом часто приглашали Ирину на обязательный воскресный обед в Си-Клифф, когда вся семья воздавала почести старейшей представительнице рода. Для Сета, который раньше выдумывал самые разные предлоги, чтобы явиться только к десерту (мысль о том, чтобы вовсе прогулять, ему даже не приходила), присутствие Ирины окрашивало этот ритуал всеми цветами радуги. Он упорно преследовал девушку, однако, поскольку результаты оставляли желать лучшего, гулял и с подружками из прошлой жизни, готовыми терпеть его непостоянство. С ними Сет скучал и не мог заставить Ирину ревновать. Как говорила бабушка, нечего палить из пушки по индюкам, — это была одна из загадочных пословиц, имевших хождение в семье Беласко. Для Альмы такие сборища всегда начинались с радости от встречи со своими, особенно с внучкой Полин (ведь Сета она видела часто), но заканчивались, как правило, душевными ранами, потому что любая тема могла послужить поводом для ссоры — дело было не в отсутствии любви, а в привычке спорить по пустякам. Сет искал предлоги, чтобы бросить вызов или позлить родителей. Полин всегда выступала за какое-нибудь правое дело и пускалась в подробные объяснения, что происходит, например, при женском обрезании или на скотобойне. Дорис лезла из кожи вон, расписывая свои кулинарные эксперименты, украшающие стол, но к концу неизменно плакала, потому что ее блюда никому не нравились, — только Ларри занимался словесной эквилибристикой, силясь избежать скандала. Бабушка использовала Ирину для снятия напряжения за столом, ведь Беласко при посторонних вели себя цивилизованно, даже если рядом находилась скромная работница Ларк-Хаус. Для девушки особняк Си-Клифф был диковинной роскошью: шесть спален, две гостиные, библиотека, где из-за книг не видно стен, двойная мраморная лестница и раскинувшийся вокруг сад. Она не ощущала упадка этого столетнего великолепия, с которым не могла совладать бдительная неусыпная Дорис. Хозяйке едва удавалось держать под контролем ржавчину на ажурных решетках, кривизну потолков и стен, переживших два землетрясения, скрип перил и следы термитов в деревянных частях. Дом стоял в привилегированном месте, на холме между Тихим океаном и бухтой Сан-Франциско. На рассвете густые клубы тумана ватной волной полностью укутывали мост Золотые Ворота, но за утро туман рассеивался, и тогда на фоне усыпанного чайками неба возникала стройная конструкция из красного железа — так близко от сада семьи Беласко, что хотелось прикоснуться рукой.