Страница 1 из 20

Золотые анклавы

Новик Наоми

Наоми Новик

Золотые анклавы

Naomi Novik

THE GOLDEN ENCLAVES

This translation published by arrangement with Del Rey, an imprint of Random House, a division of Penguin Random House LLC

Глава 1

Юрта

Напоследок этот гад успел сказать: «Эль, я так тебя люблю».

А потом он вытолкнул меня за ворота Шоломанчи, и я приземлилась плашмя в раю, на зеленой полянке в Уэльсе, которую видела последний раз четыре года назад. Деревья были покрыты свежей листвой, сквозь которую сочился солнечный свет, и меня ждала мама. Мама. В руках она держала цветы. Маки знаменовали отдых, анемоны – преодоление, лунник – забвение бед, вьюнок – новое начало. Обычный приветственный букет, который должен был изгнать из моей памяти пережитые ужасы, наполнить душу покоем и исцелить раны, – но, едва мама протянула ко мне руки, я дико взвыла «Орион!», вскочила, и цветы полетели во все стороны.

Несколько месяцев – целую жизнь – назад, когда мы лихорадочно тренировались на полосе препятствий, одна девчонка из миланского анклава подарила мне латинское заклинание перемещения, очень редкое, которое можно наложить на себя, не рискуя разлететься на кусочки. Предполагалось, что с его помощью я буду прыгать с места на место в выпускном зале и спасать других – таких, как девчонка из Милана, потому-то она и дала мне заклинание, за которое в иных обстоятельствах пришлось бы заплатить пятилетний запас маны. Обычно им не пользуются для перемещения на большие расстояния, но время мало чем отличается от пространства, а в Шоломанче я была десять секунд назад. Я отчетливо, как на чертеже, представляла себе зал вкупе с кошмарной тушей Терпения и ордой голодных злыдней. Я встала у ворот, точно там же, где стояла, когда Орион меня толкнул, и принялась за дело.

Но заклинание не желало накладываться, оно сопротивлялось, словно выставляя на пути предупреждающие знаки – стоп, тупик, дорога размыта. Я настаивала, продолжая вкладывать в него ману, и заклинание наконец дало сдачи, свалив меня с ног. Казалось, я влетела лицом в бетонную стену.

Я встала и повторила – и снова рухнула наземь.

В голове стоял оглушительный звон. Я кое-как поднялась на ноги. Мама помогла мне устоять – она что-то говорила, удерживала меня, пыталась успокоить, но я прорычала: «На него напало Терпение!» – И она бессильно опустила руки: в ее памяти встал оживший кошмар.

После того как я вылетела за ворота, прошло уже две минуты. Две минуты в выпускном зале – это очень много, даже когда он не набит под завязку чудовищами со всего света. Но, сделав передышку, я перестала тупо биться головой о ворота. Я задумалась – и попыталась наложить на Ориона призывающее заклинание.

Большинство магов не способны призвать ничего крупнее резинки для волос. Но призывающие заклинания, которые я отнюдь не по доброй воле коллекционировала в школе, сплошь предназначались для того, чтобы притащить несколько беспомощных, пронзительно вопящих пленников в жертвенную яму (которую я почему-то не удосужилась вырыть). У меня было десятка полтора вариантов, и один из них позволял увидеть нужного человека в любой зеркальной поверхности и потребовать его к себе. Очень эффективно, если есть огромное заклятое зеркало рока. К сожалению, свое я оставила на стене школьного дортуара. Но я обежала полянку и нашла меж двух корней маленькую лужицу. В норме этого не хватило бы, но во мне бесконечной рекой текла мана – ее поток еще не прервался. Я вложила в заклинание силу, сделала грязную лужицу гладкой как стекло и, пристально глядя на нее, позвала:

– Орион! Орион Лейк! Я призываю тебя… – Я подняла голову, впервые за четыре тоскливых года увидев солнце и небо. Но посетила меня одна лишь досада: рассвет, полдень или полночь были бы гораздо полезней. – Призываю тебя в час прибавления света: приди ко мне из темных залов, повинуясь моему слову.

Скорее всего, придя, он будет под действием чар повиновения, но эту проблему я решу позже, после того как он окажется здесь…

На сей раз заклинание сработало: вода превратилась в серебристо-черное облако, в котором медленно и неохотно возник размытый силуэт – возможно, вид Ориона со спины, всего лишь смутные очертания на фоне непроглядного мрака. Я сунула руку в темноту, потянулась к нему, и на мгновение мне показалось – я была уверена! – что ухватила его. Я ощутила неимоверное облегчение: ура, все получилось, сейчас я вытащу Ориона… и тут я заорала от ужаса, потому что мои пальцы погрузились в плоть чреворота, и он заметил меня.

Тело приказывало мне немедленно убираться. Более того – как будто дело обстояло еще недостаточно скверно: чреворотов оказалось два, и они оба цеплялись за меня. Очевидно, Терпение не до конца переварило Стойкость. Сто лет чужого сытного питания – это очень много, и Стойкость в процессе тыкалась в разные стороны, пытаясь утолить собственный голод, пока ее саму пожирали.

В выпускном зале мне было абсолютно ясно, что я, скорее всего, не справлюсь с этим объединенным ужасом, пусть даже меня питала мана четырех тысяч человек. С Терпением мы могли сделать то же, что и с Шоломанчи, – столкнуть обоих в пустоту и надеяться, что они сгинут навсегда. Но видимо, Орион был со мной не согласен, раз кинулся драться, пока вся школа висела на волоске у него за спиной. Как будто он боялся, что Терпение вырвется, и в его тупую голову закралась мысль, что он может его удержать, если останется и еще разок изобразит героя. Мальчик против цунами. Никакой другой разумной причины я не могла себе представить, и даже без выталкивания меня за ворота это было глупо, поскольку из нас двоих только я раньше сражалась с чреворотом. Орион поступил по-идиотски, и я страстно желала, чтобы он спасся, чтобы он был здесь – я бы охотно на него наорала, подробно объяснив, какой же он кретин.

Ярость придавала мне сил. Ярость позволяла держаться, несмотря на зловонную тяжесть чреворота, обволакивающую мои пальцы и пытающуюся пробиться сквозь защиту, как ребенок пытается разгрызть карамель, чтобы добраться до сладкой начинки. Чреворот хотел добраться до меня, всосать целиком, пожрать, превратив в глядящие с отчаянием глаза и вопящий рот.

Ярость – и ужас, потому что он собирался поступить так с Орионом, который остался наедине с чудовищем в зале. Поэтому я не отступала. Глядя в лужу, я швырнула убийственное заклинание поверх его полуразмытого, едва видимого плеча – свое лучшее, самое быстрое смертоносное заклинание. Я произносила его снова и снова и чувствовала, как вокруг моих рук плещется гниль, и вскоре мне с каждым вздохом приходилось подавлять тошноту, и каждый раз «A la mort!», скатываясь у меня с языка, звучало все менее внятно, пока само мое дыхание не стало веять смертью. Я не разжимала рук, я по-прежнему пыталась вытащить Ориона. Даже если это значило, что я выволоку Терпение в мир вместе с ним и ненасытное чудовище окажется на зеленой валлийской лужайке, у маминых ног, в мирном краю, о котором я не переставала вспоминать в Шоломанче. В конце концов, потом просто останется добить тварь.

Пять минут назад это представлялось совершенно невозможным – настолько, что я сама бы над собой посмеялась, – а теперь чреворот казался лишь мелким пустяковым препятствием: ведь уступить монстру значило отдать ему Ориона. Я хорошо умела убивать. Я уж что-нибудь придумаю. В голове у меня уже начал разворачиваться план – стратегические шестеренки мерно двигались где-то на заднем плане, как в Шоломанче, где они четыре года не останавливались ни на секунду. Мы с Орионом вместе сразимся с Терпением. Я буду его убивать, а Орион – извлекать ману и передавать мне; мы замкнем бесконечный круг и не прервемся, пока тварь наконец не сдохнет. У нас получится, все получится. Я уверилась в этом. Я не отпускала.