Что-то остается

Вот и кончится глупый бессмысленный бунт, вот и станет Энидар тем, кем хотел…

Лица, лица, лица кружились передо мной в странном танце.

Мама — вздыхает:

— Ах, Ирги, Ирги…

Отец — усмехается:

— Да будет тебе известно, арвараны — эмпаты. Впрочем, от ошибок никто не застрахован.

Великолепный Алуш — улыбается, как всегда:

— Не грызи себе печенку. Что было — было, что будет — впереди.

Эгвер — молчит. Хмурится неодобрительно.

Рыжий новичок:

— А мешок зачем?..

Зачем, зачем, зачем… Зачем ты спросил, мальчик? Зачем — нож в руке моей? Зачем оседаешь ты в пыль, и удивленно распахнуты твои глаза?..

Зачем все, зачем?..

Ну вот, кажется, и приехали. Мой мешок снимают и несут. Я слышу голоса:

— …неплохо спрятался.

— Да уж. Пришлось повозиться.

— Хозяин уже здесь?

— Со вчерашнего вечера.

— А знаешь, он все-таки не утерпел. Оброс.

— Ну да? Женой, детишками?

— Нет. Собаками и тварью какой-то. Представляешь — вроде как человек, только с во-от такими крыльями.

Собаки. Значит, их тоже… Ун, Редда… И закипает внутри бессильная ярость.

Меня вытряхивают из мешка, ставят у стены. По бокам — Тан и Даул.

Открывается дверка, и входят Рейгелар, Ойлан, его подручный. И, конечно, Энидар. Хозяин. Глава Семьи.

Энидар важно кивает и усаживается в глубокое кресло.

Рейгелар сочувственно качает головой и кладет на низенький столик обтянутый черной кожей ящик.

— Значит, Сыч-охотник? — говорит он, — Ну что ж, Сыч-охотник, побеседуем?

И открывает ящик.

Альсарена Треверра

Все-таки Этарда знала, что делает, приставляя к стангреву нашу троицу. Ильдир и Летта слишком загружены, чтобы всерьез заниматься находкой. До мая им надо успеть переделать уйму дел. И сразу, после экзаменов, получив вожделенные наколки, обозначающие принадлежность марантинскому ордену, девушки отправятся в мир вершить добрые дела. И стангрев попадет прямиком в руки Малене. В загребущие ее ручонки.

Остаюсь я. Здесь две версии — или Этарда вообще не принимает меня в расчет, так, нянька-сиделка при пациенте, или же наоборот, дает мне шанс проявить себя. Хм. Не знаю. Но своего не упущу, будьте уверены. Что бы там не предполагала Этарда.

И чего я вообще ломаю себе голову над таинственными действиями нашей настоятельницы? Окстись, Альсарена. Это в тебе кровь предков буянит. Повсюду мерещатся заговоры и провокации.

Вот и Сыч тоже. Не тот, за кого себя выдает. Почему не тот? Не местный, ну так он и не скрывает, что не местный. Говорит, что тил. Посмотрите на него — тил и есть. Здоровый, косматый, дикарь дикарем. Два слова связать — проблема, больше мычит и хмыкает. Однако, акцента никакого, у меня и то акцент заметнее. Выходит — не местный, но не из таких уж далеких краев. Здесь, на севере Альдамара, в основном альды живут, но с тех пор, как на трон в Арбеноре уселся тощий найлар, от южан-язычников вот уже двести лет нет никакого просвета. А где найлары, там и тилы. И арвараны. Странно, почему я еще не видела в Косом Узле ни одного арварана?

Экую широкую дорогу протоптали в Долгощелье. Целый проспект. То-то Сыч радуется. Однако, сдается мне, не злой он человек, вопреки первому впечатлению. Рявкнул для острастки, а мы и перетрусили… Надо сперва было помощь предложить, а не деньги совать. Но Летта сама ведь говорила — знаю его, мол, до денег, мол, жаден…

Все, праздные размышления побоку. Переложив папку и флягу с альсатрой в левую руку, я постучалась. Из глубины дома коротко взгавкнул кто-то из собак. Сыч не откликнулся. Я постучала погромче. Дверь едва заметно качнулась. Открыто?

Открыто. Наверное, вышел куда-нибудь ненадолго. Приоткрыв входную дверь, я шагнула в темные сени, на ходу ощупывая развешанные по стене предметы. Слышно было, как в комнате взлаивают и колотят лапами собаки.

— Редда, Ун, это я.

На всякий случай. Кто знает, как поведут они себя в отсутствие хозяина?

Тут я споткнулась. Потеряла равновесие, стукнулась локтем. И пребольно. Ч-черт… Под ногами путалась какая-то вялая груда. Справа я нашарила ручку двери и с силой толкнула. Дверь в комнату распахнулась. Кувырком выкатились собаки, и — уф-уф! — ав-ав! — бесцеремонно затолкали меня носами, затоптали лапами, оттеснили в сторону и принялись теребить валявшуюся на полу кучу одежды. Я ничего не понимала и старалась удержать в руках папку, флягу и футляр с письменными принадлежностями. Потом одна из собак метнулась к входной двери и забарабанила лапами. Другая продолжала возиться с тряпьем, а из-под тряпья показались два огромного размера меховых сапога.

Ай, мамочки!

Тут я пороняла все свое барахло и бросилась к сапогам. Сыч! Господи Боже мой, Сыч, ничком на полу, целиком заваленный старой одеждой и пустыми мешками. И абсолютно мертвый…

Нет, вроде бы не совсем мертвый… или совсем? Путаясь в шевелюре и бороде, я пыталась нащупать биение пульса под челюстью. Есть? Есть! Живой!

Ну и напугал же он меня. Теперь я расслышала дыхание. Легкое-легкое — эльфы так дышат, а не здоровенные мужиканы. Что с ним такое? Ранен? Я пошарила, скидывая дурацкое тряпье. Нет, чисто. Может, сердце? Пульс… Отличный пульс, чуть-чуть, правда, замедленный. Да что с ним, Боже ты мой! Летта бы сразу определила, а я вот… Здесь темно! Ничего не видно! Собаки еще мешают… И вообще, мне кажется, он спит.

Спит? Набрался, что ли? Я принюхалась. Нет, не пахнет. Косматый пес, поскуливая, тыкал хозяина носом. Другая же собака, остроухая Редда, прыгала на дверь и явно просилась наружу. Я перестала тормошить Сыча и попыталась собраться с мыслями. Надо срочно привести его в чувство. Окатить водой? Нашатырь? Уксус! В аптечке, оставленной для ухода за стангревом, должен быть уксус. Я вскочила и кинулась в комнату. Ун заскулил мне вслед.

Я завернула за печь… Постель пуста. Одеяло откинуто, простыня смята, стангрева нет. Чашки, плошки и бутылочки, расставленные на табурете возле постели, смотрелись пронзительно одиноко. Прогоревший фитилек в светильнике прыскал искрами и грозился обвалиться.

Где больной?!

Сбежал? Только-только вывели его из сна, а он сбежал? Стукнул хозяина чем-то тяжелым по голове… Да нет! Тяпнул своими зубищами. И сбежал. Почему? Почему?

Я механически сняла нагар. Нашарила среди бутылочек склянку с уксусом, вернулась в сени.

— Эй, Сыч. Хозяин, проснись.

Уксус не действовал. Сыч только вздохнул поглубже и продолжал спать.

Куда эта тварь его укусила? В шею? В руку? Точно, вот две ранки на ладони. Никакой благодарности у твари! Выхаживали его, столько мороки… А он очухался и сразу — цап! Словно скотину безмозглую… О! Кольну-ка я Сыча иголкой. На Черноуха, помнится, подействовало безотказно.

Я отстегнула фибулу. Булавка проткнула рукав и вошла в плечо. Сыч слабо вздрогнул.

В следующее мгновение перед лицом у меня взметнулась пара сапог, ворох тряпок прокрутился колесом, я шарахнулась и неловко села на собственные пятки. В темноте коридора что-то ухнуло, треснуло, из угла веером полетело барахло. Я зажмурилась.

— …ты?

— А?

— Черт!

Ну и булавка у меня. Лежало тело бездыханное и — на тебе — фейерверк…

— Черт, черт! — Сыч озирался, смахивая с плеч обвалившиеся ремни, мотки веревок и лыжные палки.

Потом уставился на меня:

— Парень где?

— Не знаю. Сбежал. Тяпнул тебя и сбежал.

— Баф! — рявкнула Редда, кинулась от двери к хозяину, потянула за рукав. В рукаве затрещало.

— Редда?

— Ваф!

Сыч поднялся, цепляясь за стену. Его шатнуло.

— Погоди… Тебе плохо? Голова кружится?

Он потрогал стену рядом с собой и ухмыльнулся вдруг.

— Вишь… К печке привалил… Силенок-то хватило — в сени затащить да к печке привалить… Чтоб не замерз, сталбыть.

— Кто?

— Я, сталбыть.

— Кто привалил?

— Кто? Парень, козявка крылатая… Где этот недоумок, Редда?