Что-то остается

Сколько же на бедняге синяков, царапин и ран! Слава Богу, не слишком глубоких. Мы с Иль, вымывшись, вооружились изогнутыми иглами и принялись штопать. Надо успеть, пока раны сухие.

Ага, началось. Летта «отвязала» пациента. И теперь потихонечку отпускала поводок. Все тело его словно бы оттаяло. Вдох-выдох, неровно заходила грудь, и внутри, там, в клетке из ребер, что-то негромко, но устрашающе захлопало. Кожа меняла цвет, как у какого-нибудь осьминога. Жуткая зелень наливалась теплотой, будто железо в горне. Плоть под нашими пальцами стремительно нагревалась. Засочилась, закапала кровь.

Сыч шумно вздохнул у нас из-за спин. Я подхватила губку, отерла кровь. Капает — не страшно. Это выходит та, застоявшаяся, несвежая. Да и выходит ее всего ничего.

На правом боку у стангрева — старые раны, несколько параллельных глубоких борозд. Сейчас, стараниями Этарды, они снова открылись. Однако, по некоторым приметам можно определить — получены они около двух недель назад…

— Снежный кот, — буркнула Ильдир.

Похоже на то. Выходит, бедняга пытался охотиться в горах, прежде чем наведался в деревню. Что-то они не поделили со снежным котом. Стангрев ли выбрал хищника в качестве жертвы, или наоборот, неизвестно. В любом случае, кот за себя постоял.

Старые безобразные шрамы — особая задача. Тело помнит, как формировался рубец и пытается повторить ту же работу. Телу в общем-то наплевать, как оно выглядит.

Пока Ильдир колдовала над метками снежного кота, я еще раз обтерла пациента губкой. В теплую воду были добавлены уксус и мед, эвкалиптовое и миндальное масло. Теперь куском полотна — насухо.

— Переворачиваем. Осторожно, не сдвинь ребра. Вот так.

На спине несколько ссадин, большая рана на пояснице и на бедре, ближе к колену. Я приготовила широкие бинты, нарезанные из плотной ткани по косой, что позволяло им немного тянуться. Сломанные два ребра совместили, корпус стангрева затянули в тугой жесткий корсет. Впрочем, с этим пришлось помучиться: перепонки крыл занимали всю возможную длину спины — от основания шеи почти до самых ягодиц. Стыки перепонок и туловища густо опушены, скорее мехом чем волосами, хотя, уж не знаю по каким причинам, волосяной покров на теле стангрева оказался весьма умеренным (если, конечно, не считать не очень опрятной, но поразительно обильной шевелюры, с которой нам еще предстояло разбираться).

Потом мы взялись за крылья. Правое помято, но в порядке, а вот на левом в двух местах сломан один из пальцев — на человеческой ладони он считался бы средним. Нет, вру, этот палец — безымянный. Указательный и средний срастались во второй фаланге, видимо, добавляя крылу необходимую жесткость.

Мы приладили лубки — две длинные ясеневые рейки, обмотанные полотном. Сломанный палец накрепко зафиксировали, на всякий случай подвязав и обездвижив все остальные. В локте и в… хм… плече крыло оставалось свободным. Насколько я поняла, возможность двигать крыльями, даже сложенными, была для стангрева необходима.

Мерзкая вещь обморожения. Почти такая же мерзкая, как ожоги. Плотная черная кожа перепонок глянцевито поблескивала: ее покрывал тонкий восковидный налет, вероятно, вырабатываемый особыми железами. Служил он, должно быть, для защиты от влаги и переохлаждения, но длительных испытаний, увы, не выдержал. По черной коже тут и там расползались отвратительные мокнущие пятна, которые только и ждали возможности превратиться в язвы. Мы с Ильдир приложили все усилия, чтобы этого не произошло. Кроме того, пятна обморожений имелись на пальцах рук и ног, а также на лице. Если специально составленная для подобных случаев мазь подействует на стангрева так же, как на других больных, то никаких следов не останется.

Однако, работая, я все время ощущала неуверенность. Мы лечили его как человека, а он не был человеком. Последнее дело — не отличать одно создание Божье от другого. И внутренние отличия могут быть гораздо более глубокими, чем внешние.

Если Иль и думала о том же, то вслух ничего подобного не высказывала. Мы забинтовали стангреву пальцы на ногах и руки — от ногтей до самых запястий. Руки у него были страшненькие — кроме обморожений, ладони оказались в лапшу изрезанны, кое-где почти до кости. Хватался за лезвие, бедняга. Такие раны плохо заживают.

Ну, теперь голова. На темени — ссадина и обширный кровоподтек. Волосы уже выстрижены — Сыч поработал. Череп цел, а сотрясение, конечно, вещь неприятная, но не смертельная. Ничего, отлежится, отоспится. Насчет последнего Летта постарается. Мобилизует стангревскую Тень на выздоровление, и жизненной энергией щедро поделится. Летта у нас одна из лучших. Если у больного есть хоть малюсенький шанс, Летта его вытащит. А у стангрева шансов достаточно.

Ну вот, вроде и все. Ильдир разогнулась. Я еще раз прошлась губкой по не забинтованным участкам, почистила подстилку и насухо все вытерла. Мы уложили пациента на правый бок, аккуратно разместив крылья вдоль тела. Сложенные, они все равно оказались дюймов на десять больше расстояния от пяток до плеч, и, наверное, при ходьбе царапали землю. Расправить же их хотя бы наполовину не представлялось возможным — места не хватало. Я только могла гадать, какой размах они имеют, эти крылья.

Я складывала аптечку, Ильдир вполголоса наставляла Сыча, когда Летта наконец открыла глаза. Выглядела она измучено.

— Ну, — спросила я, — как там дела с Тенью?

Она нагнулась, рассматривая стангрева, словно впервые увидела.

— Забавно, — прошептала она, — Такой на вид заморенный, слабенький. Кожица прозрачная… — погладила его по щеке и хмыкнула: — Ишь, мотылек.

— Так что Тень-то?

— Какая может быть Тень у молодого парня? Нормальная Тень. Неистовая, сильная, жадная.

— Значит, все в порядке?

— Н-да, — Летта снова погладила стангрева по щеке, и вдруг двумя пальцами раздвинула ему губы, — Видела?

Ну, видела. Однако, крылья меня волнуют гораздо больше.

— Погляди, какой у него рот. Словно поцеловать кого-то собирается. Губы красивые.

— Ну и что?

— Собственно, ничего.

— Летта?

— Мне надо подумать, — она поднялась и похлопала меня по руке, — Так сразу не объяснишь.

Какие-то проблемы. Я упаковала аптечку. Стангрев спал, укрытый до подбородка одеялом. Лоб пересекает повязка, смоляной кляксой — разметавшиеся волосы, оливковая кожа, чуть выдвинутая вперед нижняя часть лица, очень впалые щеки — необычно, но вполне терпимо. Молодой парень, мой ровесник, может, немного помладше. А, может, и постарше, трудно сказать. Увидев такое лицо в толпе, я вряд ли запомнила бы его надолго. Если бы он не вздумал, конечно, улыбаться.

— Собралась, Альса?

— Да.

Сыч, несколько ошеломленный, проводил нас до дверей. Он что-то пробормотал насчет горячего чайка, но мы хором отказались. Летте требовалось кое-что посущественней чайка. Она была бледна, заторможена и цеплялась за Ильдир. Мы распрощались, пообещав явиться на следующий день.

Леттиса всю дорогу угрюмо молчала. Лишь когда миновали Косой Узел и начали подниматься к монастырю, она проговорила:

— С мотыльком придется повозиться.

Такое случается. Когда живое существо измучено настолько, что уже не в силах бороться за свою жизнь. Даже Тень, самовластная неукротимая Тень, последний оплот жизненной силы, даже она сдает свои позиции и допускает до себя смерть.

— Ты же говорила, у него нормальная Тень!

— Тень и Свет суть две части единого. Глупо рассчитывать на одно и упускать другое, — Летта вздохнула, — Да, Тень у него сильная. Но парень забрал в голову какую-то ерунду. Я это почувствовала. Все то время, пока он болтался по окрестностям, он целенаправленно загонял себя в гроб. Словно наказывал сам себя за какой-то грех. И сам себя ненавидел за то, что страстно хотел жить.