Страница 57 из 93
Вид с мостика на океан был чудесен. Необозримыми легионами двигались исполинские волны по следам парохода, как бы нагоняя и подгоняя его. Здесь, на мостике, высоко над палубой, чувствительнее были размахи качки, и можно было наблюдать, сколько сажен по всяким кривым выписывали в воздухе вершины мачт. Кто не знает, кто не слыхал, что существует в народном поверье так называемый «девятый вал», гораздо более крупный, чем все остальные? Может быть, это и так; может быть, это подтверждает и наука, но простому, непосвященному в морское дело наблюдателю это кажется немного иначе. Самые судорожные, самые неожиданные вздрагивания и колебания, захватывающие дух, испытывает судно вовсе не от видимой волны. Если вы смотрите на эти надвигающиеся, изредка перебитые шеренги их, вы приблизительно верно определяете, в какую сторону и насколько накренит вас. Но вот, совершенно неожиданно, без всякого предупреждения, на полпути уже совершающегося крена в одну сторону, качнет вас с титанической силой в другую, вы как будто куда-то глубоко опуститесь и как-то очень высоко подниметесь, вас повалит на бок, как бы потянет опрокинуться. Нет никакого сомнения в том, что это — работа волны, но отнюдь не той, видимой, хотя бы и девятой, а какой-то другой, идущей глубоко под волнами, какая-то совокупность этих волн, сила, не имеющая вида, очертания, имени, но бесконечно большая всех остальных в отдельности!
Был седьмой час утра, когда на мостике стало заметно особенное оживление. По расчету, судно должно было находиться недалеко от входа в Териберскую губу; надо было распознать, отличить вход в нее. Это было нелегко по многим причинам. Во-первых, сам Мурманский берег в этих местах настолько однообразен скалистыми своими очертаниями, что и в светлый день вход в бухту особенно резкими признаками не отличается. Во-вторых, туманная мгла, завеса дождя, облегала берег серой, сомнительной теменью; идти к берегу ближе 11/2 — 2 миль при ветре, сильно наваливавшем к нему, было опасно, а на этом расстоянии от очертаний Мурмана виднелись как бы клочья, то и дело задвигавшиеся туманом и вновь открывавшиеся. Вдали, сквозь туман, местами прорывавшийся, двигались перед глазами будто какие-то осколки, клочки берега. За долгий путь, вследствие вечной, не опускавшейся завесы тумана, мало что удалось видеть от Мурманского берега; оставалось надеяться, что на обратном пути удастся ознакомиться с ним основательнее, и декорация его предстанет с желательной ясностью. К счастью, расчет и на этот раз оказался совершенно верен, и пароход, несмотря на бурю, доставил в желаемую бухту точь-в-точь в свое время. Из-за мглы, тумана и дождя заметно стало на берегу какое-то, будто бы, углубление общего фасада скал: это именно и была Тарабарская бухта, и судно направилось к ней. Териберка — одна из лучших, но небольших бухт нашего Поморья, и хорошие качества её сказались именно теперь, потому что она, будучи почти открытой северо-западному ветру, отлично защищена от подгонявшего судно, северо-восточного, отвесными скалами, поднимающимися с этой её стороны и называемыми здесь, подле этой губы, «Волчками». А зайти в бухту было вполне своевременно: ветер быстро крепчал, и кренометр показывал уже не 30°, а 35° наклонения; команда заметно утомилась; большей частью все продрогли и промокли, да и качки натерпелись достаточно, — пора было отдохнуть. В шканечном журнале всякому ветру, а тем более буре, выставляются, баллы. Той, которая потрепала в этом пути, поставлено 9; должно быть 12 баллов не ставят никогда, потому что судно погибает. Судно входило в Териберскую губу в десятом часу утра. Здесь почти конец нашего Поморья, т. е. той окраины, возвращаясь от которой, поморы «идут в Русь».
Териберская губа.
Вход в Териберскую губу. Путь промышленников на Мурман. Очерк трескового промысла. Шняка. Артель. Ярус. Заготовка трески. Осмотр поселения. Церковь. Зуйки. Санитарная часть побережья. Обход фактории, колонии и становищ. Значение рыбы мойвы. Морозники. Общество «Рыбак». Соляное дело в Поморье.
Отрадно выйти из области шторма и очутиться вдруг в царстве успокоения. Еще приятнее — и в этом последнем чувстве есть даже некоторое злорадство — слышать, как гудит и мечется этот шторм позади вас, словно рычит, сердится на то, что вы спаслись от него, рычит, но уже бессильно, вас не касаясь; в погоню за вами долетают только какие-то клочья вихрей, которые кажутся вам сладкими дуновениями зефира — так они приятны. Вход в Териберку довольно широк; справа скалы отступают назад, словно пятясь от моря; они не высоки и вовсе не закрывают вида на него, так что от западного ветра тут защиты нет; зато слева от северо-востока бухта закрыта темной завесью мрачных, высоких гранитных скал. Входя в губу, пароход держался средины пролива; вправо, по довольно далеким, отступившим назад от общей линии побережья, изможденным глыбам, в черные непроглядные щели их, на совершенно лысые, округленные лбы, со всей мощью ударяла гигантская волна, вкатываясь высоко, и едва-едва поспевала вниз, так как за ней шла новая волна, и эта опять лезла, подбирая, подлизывая остатки прежней, и скатывалась сама, подбираемая третьей. Глядя на эту гигантскую толчею, легко было представить себе, во что должно обратиться любое судно, выброшенное в такую погоду на подобные ленящиеся подушки? Тут не могло бы быть никакого вопроса о каком бы то ни было сохранении судна, — оно меньше чем в несколько минут превратилось бы в мелкие щепы. А что бы было с людьми! Но наши поморы живут и зарабатывают свой хлеб в большинстве случаев в подобных или вблизи подобных грозных явлений природы, и у них в распоряжении не океанский пароход, а утлые суденышки, не компасы и штурманы, а привычка, сметка, чутье.
Скала левой стороны слегка поблескивала по всем выступам и жилам своим струйками дождя; местами светились узкими полосками временно проявившиеся водопады. Белыми пятнами выдавались неподвижные потоки птичьего помета от тех выступов скалы, на которых по бархатистым, пухлым подушечкам мхов гнездились в несметном количестве морские птицы, они только что вывели птенцов и от поры до времени слетали с гнезд. Тут был и черный баклан, и такой же черный чистик, и целые семьи серых и белых чаек и гагар; баклан тянул прямо, чайка кружила в воздухе; замечалась также философы-птицы, остававшиеся сидеть на местах.
«Забияка» бросил якорь на шести саженях глубины, верстах в трех от поселения, видневшегося в глубине бухты я раскинувшегося на совершенно гладком наносе песков, скопившихся за сотни лет усилиями впадающей здесь речки Териберки. Сквозь дождь и туман довольно большое поселение обозначалось не совсем ясно; заметнее других выделялись небольшая новая церковь и домик, занятый больницей санитарного отряда архангельского благотворительного общества, под белым флагом с красным крестом. Бухта, кругловатая по плану, очень не велика, имеет около 40 сажен глубины и, как кажется, одну только песчаную банку, на которой судно и бросило якорь. Она представляется как бы чашей, бока которой состоят из скал 300 — 400 футов вышины, почти совершенно лишенных растительности; только к северо-западу и к океану принижаются они, будто один край этой чаши был когда-то кем-то сломан, разрушен и дал просвет, чтобы открыть свободный доступ северо-западному ветру. Скалы сквозь дождь и туман виднелись не особенно ясными, аспидного цвета, очертаниями, по которым тут и там нависали временные водопады. На одной из этих скал, в самой глубине залива и почти подле вершины её, обратило на себя внимание явление, оставшееся невыясненным: из земли, или, вернее, из скалы, поднимался значительный сноп водяных брызг, клонившихся султанчиком по воле ветра в ту или другую сторону.
Подобные выходы воды из почвы случается видеть в Швейцарии при очень сильных дождях, но только в самой глубине долин; палка, воткнутая в землю и вынутая из неё, дает свободу и место довольно высокому фонтану; здесь явление это замечалось на вершине горы, на скале, и чем могло оно обусловиться — объяснить трудно.