Девочка у моста

Однако сон никак не желал приходить, поэтому Конрауд уселся за обеденный стол, на котором были разложены бумаги его отца, и стал размышлять о своей беседе с бывшим учителем – и по совместительству поэтом – обнаружившим в Тьёднине тело той девочки. Вопрос о кукле явно застал Лейвюра Дидрикссона врасплох – ему потребовалось некоторое время на раздумья, прежде чем он ответил, что видел игрушку в руках у матери Нанны в том самом бараке на Скоулавёрдюхольте. Лейвюр принимал как данность, что кукла утеряна, – а точнее, что она давным-давно оказалась на какой-нибудь свалке. Но Конрауд придерживался иного мнения: обычно люди хранили предметы, связанные с подобными событиями. Может, ему стоит прокатиться в Кеблавик и попробовать восстановить последовательность переездов матери Нанны? Вероятно, поговорить об этом с Эйглоу тоже не лишено смысла. После их ссоры в кафе Конрауд с ней так больше и не общался. Ему хотелось вернуться к той теме и донести до Эйглоу свою точку зрения, но он посчитал, что ей необходимо дать время, чтобы справиться с гневом.

В бог знает какой раз Конрауд принялся перекладывать лежащие на столе документы, пытаясь вспомнить, не упоминал ли его отец экстрасенсов или ясновидящих – или даже не рассказывал ли он о своем сотрудничестве с кем-нибудь из таких людей – незадолго до гибели. Ничего воскресить в памяти ему так и не удалось, однако следовало признать, что на его воспоминания о том периоде особо полагаться было нельзя: они в основном были довольно туманными и спутанными. Тогда он пил сверх всякой меры, чтобы заглушить в себе чувство гнева, которое испытывал не только по отношению к отцу, но и к матери, бросившей его, когда он был еще совсем ребенком, и уехавшей жить к своей сестре в восточные фьорды. Помимо ненадежности его воспоминаний, дело заключалось и в том, что отношения Конрауда с отцом в течение года до смерти последнего были далеки от идеальных. Конрауд отца терпеть не мог – он сутками не возвращался домой, ночуя то у друзей, то у очередной девушки, а иногда и на лестничных клетках. В районах Хауалейти и Стоурагерди как раз вырастали новые многоквартирные дома, и если Конрауд вдруг забредал в те края, то он вполне мог прошмыгнуть в какой-нибудь подъезд и отоспаться в нем, пока не протрезвеет.

Одна из последних услуг, что Конрауд оказал отцу, заключалась в том, чтобы съездить с ним к задолжавшему отцу ресторатору и взыскать с него причитающуюся сумму. К тому времени Конрауд уже почти не имел с отцом никаких дел по причинам, о которых было лучше не упоминать вслух. Отец в огромных количествах скупал алкоголь у экипажей торговых судов или у работников военной зоны в Кеблавике, а потом перепродавал его как частным лицам, так и хозяевам ресторанов в Рейкьявике и близлежащих городках. Был среди них и Сванбьётн.

Алкоголь продавался в литровых бутылках, бидонах, вмещавших около четырех литров, или в бочонках емкостью двадцать пять литров. Крепость его порой доходила до девяноста градусов. Конрауд помогал отцу разводить напиток, чтобы снизить его крепость и соответственно выручить побольше денег, а также разливал алкоголь в обычные бутылки, которые затем и реализовывались. Все эти операции в основном осуществлялись в их собственной квартире в цокольном этаже, которая временами напоминала подпольную винокурню. Машины у отца не было, зато у одного его приятеля имелся небольшой грузовичок – дребезжащая развалюха британского производства. На нем-то отец Конрауда и развозил товар клиентам, за что платил хозяину грузовичка процент от выручки.

Иногда отцу приходилось прибегать к жестким мерам: если покупатели вовремя не расплачивались, он требовал с них довольно внушительную неустойку. Сванбьётн запаздывал с платежами не один раз, поэтому в определенный момент терпение у отца лопнуло, и он решил навестить нерадивого клиента, прихватив с собой Конрауда, чтобы научить того, как не позволять всякому сброду садиться себе на шею (именно так он и выразился).

Они поджидали Сванбьётна у одного из двух его ресторанов, который был закрыт в первой половине дня. Отец Конрауда был с ним примерно одного возраста. Сложения Сванбьётн был не слишком плотного, двигался медленно, а темные круги под глазами придавали ему болезненный вид. Он много лет проработал коком на торговом судне, так что ходил пошатываясь, словно не мог избавиться от привычки постоянно переносить тяжесть тела, чтобы удержаться от падения во время качки. Выйдя на улицу с мусорным пакетом в руках, он с удивлением обнаружил дожидавшихся его Конрауда с отцом. Сванбьётн стал оправдываться, утверждая, что в данный момент у него несколько напряженная ситуация с наличными. Однако отец Конрауда ему не поверил и принялся поносить его на чем свет стоит, на что Сванбьётн проблеял что-то насчет того, что проценты слишком уж велики. Это еще больше разозлило отца Конрауда, и тот бросил ему в лицо:

– Заткнись и заплати столько, сколько я сказал!

– Но у меня сейчас нет денег, – ответил Сванбьётн. – Зайдите попозже, и я все выплачу.

– И когда же? Ты пришлешь нам особое приглашение, когда будет удобно тебе? Ты что, считаешь меня идиотом? Плати немедленно, иначе я спалю твой дерьмовый ресторан к чертям собачьим.

– Но пойми же – в последнее время дела… идут не особенно успешно, – замямлил Сванбьётн едва слышно, видимо, понимая, что в гневе отец Конрауда страшен. – Я достану деньги… Через три-четыре дня все заплачу. Обещаю, что…

Предложение он закончить не успел, поскольку получил от отца Конрауда кулаком в лицо.

– Я пришел не для того, чтобы выслушивать эту ересь! – рыкнул тот.

Сванбьётн отхаркнул на асфальт кровь, переводя взгляд с отца на сына:

– Но у меня нет ни кроны. Не надо так.

– Не надо так?! А как надо? Надо, как ты, покупать товар и не платить по счетам? Ты задолжал мне за три поставки. По-твоему, так и надо?

Сванбьётн не отвечал, и тогда окончательно рассвирепевший отец Конрауда набросился на него с кулаками, а потом опрокинул на землю и стал что было мочи пинать. Одному богу известно, чем бы все это закончилось, не вмешайся Конрауд. Он схватил отца за плечи и оттолкнул его к стене стоявшего поблизости дома, а затем сильно прижал его к ней, чтобы хоть таким способом остудить его горячую голову.

Сванбьётн между тем с трудом поднялся на ноги.

– Скотина! – процедил он сквозь зубы. – Ты самая настоящая скотина, чтоб ты сдох!

– А ты – ворюга! Отдай мне деньги! – завопил отец Конрауда, пытаясь освободиться из железной хватки сына, чтобы снова накинуться на своего должника.

– Ты можешь оставить что-нибудь в залог? – вмешался Конрауд, обращаясь к хозяину ресторана.

– Не нужны мне никакие залоги! – пролаял его отец. – Мне нужны деньги! Причем немедленно! Иначе я убью эту сволочь! Отпусти меня, Конрауд. Отпусти меня, я тебе говорю! Отпусти по-хорошему, сопляк!

Конрауд ослабил хватку.

Его отец, едва сдерживаясь и испепеляя Сванбьётна взглядом, проговорил:

– Я вернусь завтра – и попробуй только не отдать мне долг. Усек?

Сванбьётн пробормотал что-то себе под нос, и на этом Конрауд с отцом ушли восвояси. На следующий день отец снова пошел к Сванбьётну – на этот раз в сопровождении нескольких приятелей. Конрауд так и не узнал, что же там произошло, только запомнил, что вечером отец вернулся домой с победоносным видом, размахивая пачкой банкнотов. По его словам, Сванбьётн все-таки почти полностью с ним рассчитался. Отец пребывал в эйфории, а костяшки его пальцев были испачканы кровью.

В тот же самый вечер один из ресторанов Сванбьётна превратился в груду пепла. Газеты писали о поджоге, однако кто его учинил, осталось неизвестно. Отец Конрауда клялся и божился, что он к этому не имеет никакого отношения.

А через пару недель его зарезали.

У Сванбьётна было алиби: на момент убийства он находился у родственников за много километров от Рейкьявика в Оулафсвике.

20

Ласси, ни живой ни мертвый от страха, наблюдал за тем, как его мучители пытаются включить кусторез. Аппарат пару раз издал похожие на икание звуки, и Ласси уже понадеялся, что завести его бандитам все-таки не удастся, но в этот момент мотор оглушительно загудел. То, как они обращались с кусторезом, свидетельствовало об их полной несостоятельности в качестве садоводов: ухватившись за него как за булаву, они всадили инструмент в поленницу, от которой во все стороны полетели щепки. Потом в результате их неловких манипуляций кусторез занесло в сторону, он ткнулся в ножку стола и наконец грохнулся на пол в полуметре от Ласси. Слыша, как полотно инструмента со свистом разрезает воздух, тот больше не мог притворяться, что находится в бессознательном состоянии: приподняв голову, он закричал во все горло, но это еще больше раззадорило садистов. Освоившись с кусторезом, они принялись почти вплотную подносить его к ногам Ласси, его лицу и паху, при этом гогоча как умалишенные. Несчастный продолжал надрываться, зажмурившись и с ужасом ожидая, что полотно кустореза вот-вот превратит его лицо в кровавое месиво, но в этот момент мотор снова забарахлил и через несколько мгновений заглох. Бандиты обменялись взглядами и попытались вновь его завести, но у них ничего не вышло, поэтому они отбросили кусторез в сторону. Ласси почувствовал огромное облегчение, которое, однако, продлилось совсем недолго.