Страница 22 из 35
— А это — Окуни, мастер по перевоплощениям в женщину! — резко жестикулировал Урагири, представляя творцов.
Тот самый Окуни!
Времена, когда его труппа была жива…
— Подождите, — Окуни смутился, — а не сидит ли перед нами Харуко, Танцовщица Тысячи Туманов, покинувшая сцену?
— Вы знакомы? — удивился живописец.
— О ней грех не знать! — воскликнул актёр, — Настоящий, не побоюсь этого слова, самородок в искусстве Кабуки!
— Спасибо, — Харуко прятала смущение за чашкой саке.
— Та самая? — в беседу вклинился другой театрал, — А ну-ка проставьтесь им за мой счёт! Увидеть легенду сцены во плоти, какая же удача!
— Быть не может! — поддержал ещё один, — За мой счёт закусок!
За устроенную встречу с почитателями сердце Харуко тот час должно было растаять, что и случилось, если судить по её взгляду, изрядно затуманенному алкоголем. По девушке можно сказать сразу — она давно не отдыхала, не выпивала. Да, в общем-то, редко покидала семейное гнездо, поэтому подобная разрядка ощущалась как большущий праздник, и… Урагири также уловил это. После душевных разговоров в идзакае Харуко осталась ночевать у писателя. Ожидаемо.
Следующее утро.
Гакёдзин обнаружил себя в одной постели с женатой женщиной. Она не спала, а сидела рядом, сокрушаясь от своего поступка. Писатель аккуратно начал:
— С тобой всё впорядке, Харуко?
— Не знаю, — её голос был пронизан неопределённостью, — Мне нужно идти… К семье.
Писатель как никто другой понимал, что в их отношениях случился переломный момент, теперь надо дать девушке недельку-вторую на размышления. Одновременно с этим, Урагири был полностью удовлетворён собой, его рассказы никогда не писались с такой лёгкостью, а проблема с картинами не донимала изрубленные руки.
Творец чувствовал себя превосходно.
Спустя некоторое время он отправил письмо от имени Окуни, где аккуратными иероглифами вывел: «Жду у большого моста на улице Годзё».
Хитро.
Урагири манипулятивно изматывал её, оставив наедине с мыслями об измене. Она не могла не явиться в назначенный день, девушка просто бы сошла с ума в неведении. Продолжая свою игру, первым, что робко произнёс Гакёдзин на мосту, было:
— Ты та женщина, с которой я хочу встретить старость, Харуко-чан.
— … — она облегчённо выдохнула.
Теперь эти двое любовники.
Но меня мучает вопрос — как она скрывала все их следующие встречи от семьи? Я, конечно, понимаю наплевательское отношение Рюу, который для виду может дать кому-то по лицу, понимаю также маленького Кена, который в силах только интересоваться: «А где матушка?», — но чтобы настолько… В любом случае, добрых полгода у парочки были регулярные свидания: Урагири водил свою даму по роскошным местам, знакомил с почитаемыми лицами, дал понять общественности — сердце великого художника уже занято.
Осенний клён.
Ключевое воспоминание.
— У тебя опять синяки… — расчесывая волосы Харуко, Урагири провел взглядом по оголённому торсу девушки.
— Каждый приход к тебе… Стоит мне дорого.
— Сколько это может продолжатся? — развернув любовницу, он прижал её к своей груди, — Мне надоело быть бессильным перед твоими проблемами.
— Говоришь так, будто можешь что-то изменить.
— Могу. Я в состоянии подарить Кену настоящую отцовскую любовь, а не честный литр саке и пьяные дебоши. Я в состоянии осчастливить тебя в фамильном доме, не ограничиваясь свиданиями в городе.
— И что предлагаешь сделать?
— Нет человека — нет проблем, Харуко-чан.
— Что ты?… — она вырвалась из объятий Гакёдзина, — Как ты можешь о таком думать?! — девушка возмущённо засверлила писателя взглядом, — Нет! Я не пойду на убийство человека! Не пойду…
Первая реакция не могла быть другой… Но её согласие это вопрос времени, тут Урагири идёт по накатанной — оставляет любовницу наедине с раздумьями, выжидает, пока она не увидит, что предложенное — лучших исход для их отношений. Рюу самостоятельно никогда не покинет дом и не бросит семью, ему попросту некуда пойти, гордыня не позволит. При следующих встречах живописец наседал на своём, поднимал тему покушения на мужа, найти доводы было вовсе не сложно — всего-то вспомнить всю грязь из рассказов Харуко, постараться «открыть ей глаза».
Весной Урагири получил письмо в котором было украдкой написано: «У большого моста на улице Годзё».
* * *
Когда я попытаюсь сложить всю картину воедино получается следующее: творец, у которого не выходит зарабатывать деньги любимым делом — написанием повестей, решает соблазнить удачно подвернувшуюся девушку, забрать себе её хозяйство, семью, и остепенится вдали от цивилизации.
Хм, но возникает нестыковка.
Коль Урагири прославленный художник, то почему нельзя выбрать кого-то, с кем бы не было столько мороки? В их случае надо пойти на убийство человека, хоть и не шибко хорошего… Но, как ни как, это — лишение жизни.
Ответов немеренно.
Урагири могли наскучить светские компании, например, а связывать судьбу с захолустной крестьянкой ему не пристало из-за характера. Харуко хоть и отдалена от больших городов, но очень хорошо знается на положенных книгах, искусстве, ну и выглядит порядочно, смахивая на дорогую гейшу.
В общем — идеальный вариант для Урагири.
Вероятно, он решил, что она стоит смерти Кё.
Причины и следствия складываются охотно, и личный мотив против Рюу имеется: прощать унижения художник не собирался, намереваясь отплатить обидчику.
А Кена тут использовали как средство дешёвой манипуляции.
На его интересы, конечно, внимания не обратив…
Так и произошли полные эгоизма события, погрузившие жизнь уроженца семейства Кё в пучину пятнадцатилетнего бродяжничества. История наконец-то сложилась.
Но тайну смерти Урагири я не узнал.
Чувствую, как потихоньку просыпаюсь.
Задание… Не выполнено?
Сказания
«Повесть о Журавле»
— Ты в этом уверен?
— Ну, а что ещё делать? Если не будет молчать — придётся заткнуть. Мы тут хвостами рисковали!
— Хм, не думаешь, что его смерть навлечёт на нас ненужную беду?
— А кто узнает?
— Неплохо бы предостеречься.
— Убивать будем не мы! Правда, наёмник?
Меня зовут Норайо, что значит: «Человек принципов», — но, по словам многих, мой главный принцип — это деньги.
— Мгм, — выдохнув клубок дыма, кивнул я.
— К этому складу попробуй докопайся — частная, ведь, территория! — продолжил контрабандист.
— Тише! Идёт, походу.
Вошёл Хоккори-сенсей.
— А вы вовремя! Минута в минуту! — засмеялись бандиты.
— … — Богомол поклонился, — Приветствую, господа. По какому делу стоило звать меня в столицу?
— Дело касается вашего молчания, — отсёк первый.
— Назовите цену, — дополнил второй.
— Вы оказали неоценимую помощь клану Сенши, доставив современные модели ружей из большой земли, но я испорчу свои отношения с правительством, не сдав вас, — Хоккори-сенсей призадумался, — Тысяча золотых…
— Сколько-сколько!?
— …Ежемесячно.
— Да ты ум похоронил, дедуля!
— Наёмник, кончай с этим! — контрабандист махнул мне рукой.
Потушив кисеру, я достал катану.
С места не сдвинулся.
— Делай дело!
Один нырок — бандиты лежат в собственной крови.
— Дело сделано, — ухмыльнулся я.
— Не теряешь шанса побахвалиться.
— Если есть чем… — вытерев лезвие, погрузил его обратно в ножны, — Почему бы и нет!
— Пойдём.
— Вы поверили, что я вас продал?
— Не-а.
— Признайтесь, Хоккори-сенсей!
— Вызови ты хоть каплю подозрений — в той комнате бы лежало три трупа, — простодушно заключил господин.
— Верю, — перед выходом на улицу, я натянул соломенную шляпу на голову, — Представляете, кстати, этот новичок — Согия, до прихода к нам, никогда раньше не видел пушек!?
— Удивительно, — сыронизировал он.