Страница 2 из 141
прокладывает воздушные пути, — приобщает человека к вечным вопросам»;
«Самолет — не цель, он всего лишь орудие. Такое же орудие, как и плуг»; «Да, конечно, самолет — машина, но притом какое орудие познания». Запомним эти
слова, они помогут нам лучше понять книги М. Галлая..
Долгие века путешественник и мореплаватель были фигурами
романтическими — и не только в литературе, но и в жизни: разведка новых
краев, морское дело требовали незаурядного мужества, упорного труда, пытливого ума, обширных знаний. Эти люди вызывали восхищение, рождали
желание следовать их примеру, В первые десятилетия нашего века такой
притягательной романтической фигурой становится летчик. Рискованное, трудное, пионерское дело, которым занимались летчики-испытатели, отбирало
людей ярких, сильных, отважных, поистине замечательных. В книгах М. Галлая
проходит целая когорта этих людей, штурмовавших небо, — в буквальном и
переносном смысле этих слов.
Есть в книге «С человеком на борту», как говорят в кино, «проходной
эпизод» — автора он привлекает, потому что в нем отразился деловой, непоказной, не парадный характер работы на самом переднем крае нашей науки и
техники. М. Галлай рассказывает, как весьма буднично, обычно поздним вечером, из Внукова улетали на космодром ныне широко известные создатели
космических кораблей: «У газетного киоска собралось человек десять —
пятнадцать: Сергей Павлович Королев, Мстислав Всеволодович Келдыш, Валентин Петрович Глушко, Константин Давыдович
6Бушуев, Николай Алексеевич Пилюгин, Алексей Михайлович Исаев, Борис
Викторович Раушенбах, Семен Ариевич Косберг, Владимир Павлович Бармин. .
У литератора, работающего в так называемом художественно-биографическом жанре, здесь, наверное, просто разбежались бы глаза: что ни
человек, то по всем статьям достойный герой большой и интересной книги. Но
такого литератора поблизости почему-то не оказалось».
Себя автор книги в расчет не принимает — впрочем, он в ту пору еще был
весьма далек от литературных планов и забот. Потом кое-что о некоторых из этих
людей — о ком кратко, о ком подробнее — он рассказал. Но, разумеется, не все, он не стал их биографом, поведал лишь о собственных встречах с ними.
Написанные М. Галлаем книги не очерки истории авиации и космонавтики, хотя, не сомневаюсь, сегодняшние и завтрашние историки почерпнут в них немало
драгоценных, безупречно точных сведений.
Говоря о мемуарной литературе — и это непременно надо иметь в виду —
мы нередко невольно отождествляем два ряда произведений, у которых есть
принципиальное различие. Одни из них, добросовестно воспроизводя ход того
или иного события, рисуя его обстоятельства и участников, дальше этого не идут, других задач перед собой не ставят. Да и требовать от них большего или другого
нельзя; в сущности, это историческая литература, и ценность ее в фактической
стороне дела, освещаемой хорошо осведомленным участником или очевидцем.
Но есть другие воспоминания (к ним и относятся книги М. Галлая) — они
обладают качествами не только документальной, исторической, но и
художественной литературы. Сплошь и рядом в житейском обиходе (а иногда и в
критике) литературные достоинства, когда речь касается мемуаров, сводят к
умению писать легко, выразительно, живо. Сразу же замечу, что книги М. Галлая
хорошо написаны: видишь людей, о которых рассказывает автор, видишь
самолеты, на которых он летает, видишь землю и небо — и с бреющего полета, и
из стратосферы, о летных испытаниях и летных происшествиях рассказывается
ясно и вполне доступно непосвященным, жизненные наблюдения и нравственные
уроки автор формулирует с афористичной броскостью. И все-таки суть не просто
в слоге. В отли-
7чие от мемуарных книг, авторы которых берутся за перо, чтобы воссоздать
достоверную картину исторических событий, в которых они принимали участие, в воспоминаниях М. Галлая иной разрез действительности, иной угол зрения —
человековедческий. Его интересует психология людей, их нравственный мир, черты характера, сформированные подчинением или сопротивлением
обстоятельствам. Он показывает, что профессиональные качества человека
зависят — пусть не непосредственно, но зависят — от его представлений о добре, чести, долге, от его гражданского мужества.
Сказав, что воспоминания М. Галлая относятся к художественной
литературе, я тут же должен, чтобы нe быть неверно понятым, сделать оговорку.
Это не значит, что в его книгах есть художественный вымысел, так сказать, свободный полет фантазии. Круг «прав» и «обязанностей» автора воспоминаний
не очень широк, но есть среди них такие, которые должны выполняться
неукоснительно, — это право рассказывать обо всем, что видел и пережил, без
всяких ограничений, и обязанность говорить читателям правду, одну правду и
ничего, кроме правды. Безупречная точность вовсе не обязательна для романа
или повести, но она непременное условие мемуарного повествования. Если, скажем, М. Галлай в книге «Первый бой мы выиграли», вспоминая о первых
сражениях в небе Москвы нашей и фашистской авиации, пишет: «Новых
самолетов было еще очень мало, немногие полки успели получить их, а в
получивших — далеко не все летчики освоили даже дневные полеты на этих
машинах, не говоря уже о значительно более сложных ночных», — значит, так
оно и было: стоит нам обратиться к документам, и мы сразу в этом
удостоверимся.
Наверное, книги М. Галлая с особым интересом читают в будут читать люди, причастные к авиации и космосу. Трудно представить себе моряка, который не
прочитал бы Станюковича или Конрада, однако у этих писателей неизмеримо
больше читателей, никак не связанных с флотом, думаю, что среди них есть и те, кто даже никогда не ступал на палубу корабля, а может быть, и моря вообще не
видел. Так и книги М. Галлая читают люди самых разных профессий, и среди них
тоже есть наверняка и те, кто предпочитает железнодорожный транспорт
самолетам Аэрофлота. В этих книгах встают проблемы нравственные, этичес-8кие, которые так или иначе приходится решать каждому человеку вне
зависимости от того, чем он занимается — строит дома или лечит людей, водит
троллейбус или ищет нефть. Другое дело, что профессия летчика-испытателя, связанная с неизбежным риском, со смертельной опасностью, делает эти
проблемы осязаемыми, зримыми. Это, конечно, подогревает интерес читателей.
М. Галлай — стоит обратить на это внимание — время от времени дела
испытательские, «небесные» сравнивает с вполне «земными». «Нелегко принять
решение при подобных обстоятельствах. Собственной рукой выключить
здоровый, работоспособный, ровно гудящий мотор. В этом есть что-то
противоестественное. Что-то похожее на действия врача, который, осмотрев, казалось бы, совершенно здорового, цветущего, ни на что не жалующегося
человека, решительно укладывает его на операционный стол. Укладывает, не
скрывая, что операция может окончиться трагически, но что, если отказаться от
нее, вероятность трагического исхода будет еще больше», — пишет он в одном
случае. К столь же неожиданному сравнению из иной сферы жизни прибегает в
другом: «Современный самолет испытывает большой коллектив, можно сказать, целый оркестр. И хотя летчик-испытатель исполняет в этом оркестре сольную
партию и к малейшему его замечанию чутко прислушивается — ловит на лету —
дирижер (конструктор машины), все-таки местоимение «я» тут не подходит».
Видимо, автор, адресуясь не к специалистам, хотел сделать более понятными, более близкими их представлениям свою очень редкую профессию, уникальный
опыт летчика-испытателя. Но было тут и нечто более важное, более глубокое: М.
Галлай исходил из того, что этические нормы и нравственные коллизии не носят