Страница 13 из 14
«1 июня 42 г.
Понедельник
Казань
Моя дорогая женушка!
26 мая я получил 6 твоих писем и, кроме них, еще письма от мамы, Муры и твоего отца. Этот день как раз день рождения нашей дочки. Любимая, я удручен тем, что узнал из твоих писем. Мне думалось, что все у вас более или менее благополучно. Я удручен тем, что ничего не могу сделать для тебя в настоящее время. Как видишь, твои письма застали меня уже в Казани. Сюда их переслала Варвара Павловна. Я не могу понять, как она могла рассуждать о том, что я, якобы, могу, но не хочу поехать в Кинель. Разве это зависит от моего желания? Разве ты не знаешь, моя родная и единственная, что лишь для тебя живу я на свете, что к тебе стремятся все мои помыслы и сердце? Пока живу я на свете, ты моя, моя Рушенька, любимая и ненаглядная моя супруга. Не забывай этого, дорогая. Будь твердой в тех испытаниях, которые выпали на твою долю. Я теперь хорошо понимаю, как тебе трудно, но верю в то, что смогу помочь тебе в скором времени. Советовать что-нибудь тоже трудно. Возможно, на лето лучше бы перебраться куда-нибудь подальше от этого крупного узла, чтобы получше было с продовольствием. Едва ли удастся перебраться в Москву теперь, да и стоит ли туда стремиться?
Я ожидаю скоро получить твои более поздние письма сюда. Втайне надеюсь, что что-нибудь изменилось к лучшему вашей судьбе. Надеюсь и верю. Одно письмо твое звучало так горько… Милуша моя, я все понимаю, все твои волнения и переживания.
Я так рад слышать, что ты здорова, здорова и наша дочурка. Неужели она может свободно ходить? Воображаю и представляю себе, какая она болтушка!
В пятницу на прошлой неделе пришла срочная телеграмма, что мое изобретение принято, и ответ есть на главпочтамте. Но выбраться в Казань мне еще не удалось, надеюсь, что попаду туда послезавтра, там, верно, будет и письмецо от тебя, родная.
Дорогая, все определилось в моей судьбе. Я занимался здесь с момента приезда, но лишь с 25 мая «лег на основной курс». Он продлится до 7-8 июля. Моя специальность – ремонт танков. Возможно, к моему званию «3 ранга» прибавится «капитан». Свободного времени у меня меньше, чем у других, потому что я командир классного отделения, а с сегодняшнего дня, кажется, буду командиром роты. Ты понимаешь, что дело приходится иметь с командирами6, но это не легче, а в некоторых отношениях труднее, чем с бойцами.
Я здоров, моя голубка и, сказал бы, окреп после зимнего бездействия. Целую тебя горячо, моя женушка.
Любящий тебя всегда твой муж Димитрий».
«11 июня 1942 г.
Кинель-Черкассы
Любимый мой! Вчера я получила твое письмо № 21 и вчера же послала тебе ответ. Сегодня пишу тебе еще. Вчера я с Мурой ходила в лес за хворостом, и смогла остаться в лесу наедине со своими мыслями. Я думала все время о тебе, ничто меня не отвлекало, а Мура была занята тоже своими мыслями. Ночь сегодня я тоже провела без сна, мысли о тебе не давали мне уснуть. Родной мой, ангел мой, ты пишешь, что, живя без меня и не получая от меня писем, ты находишься в безразличном состоянии и живешь автоматически. Я перебрала все твои письма ко мне, все это было ночью, и нашла в нескольких из них одно и то же: это безразличие ко всему окружающему. Любимый, это меня тревожит и пугает: самая худшая вещь в настроении – это безразличие. Ты, следовательно, не думаешь о себе и своей судьбе, ты относишься безразлично к жизни своей, а ведь, родной, ты должен помнить, что твоя жизнь – это моя жизнь. Разве ты забываешь, как я люблю тебя, ведь ты один во всем мире существуешь для меня. Разве ты не веришь, любимый, в наше будущее счастье, разве его не будет? Оно будет. Ведь сколько раз я просила тебя: верь в благополучие свое и мое, и это будет так…
Но ты безразличен ко всему, и это портит все. Радость моя, голубок мой нежный, любимый! Ты знаешь, как горячо я тебя люблю – да что там горячо – до безумия люблю, еще один шаг до него.
Всеми силами души своей я стараюсь думать только о хорошем. Я думаю о нашем прошлом счастье и о нашем будущем счастье, которое будет таким огромным. Ты устал, мой любимый, от всего, отсюда и безразличие. Отбрось, родной, пока все заботы от себя. Обо мне не беспокойся: я не умру. А это главное.
Димушенька! Мы скоро снова будем вместе. Как я буду тебя беречь! Нежно, как за ребенком буду за тобой ухаживать, я теперь умею, у меня есть твоя дочка. Люблю я тебя несравненно больше, чем прежде; тогда я думала, что любить сильнее нельзя, но нет – я чувствую, что люблю тебя с такой силой, до боли в сердце. Но боль приятная, прекрасная. Как радостно мы будем жить, ведь у нас есть маленький ангелок – наша дочка. Сколько радости и счастья она нам даст. Сейчас и тебе, и мне придется переживать, но это ничего: ну, здоровье стало хуже, ну, оба похудели, но это, как ты говоришь, мелочи жизни. А главное, сама жизнь (подчеркнуто автором письма – Н.В.). Поэтому, любимый, прошу тебя, береги себя, помни, что есть у тебя твоя Тамара, у которой нет ничего дороже тебя в мире. Ты – мое солнце.
До свидания, мой ненаглядный муж (…). Помни, что я тебе сказала. Горячо целую тебя (…).
Твоя навеки Тамара».
«Казань, 20 июня 42 г.
Моя дорогая Рушенька!
Сегодня собираюсь в путь-дорогу по Волге в Горький. Вчера окончил я курсы, а ныне уже собрал свои пожитки. Вместе с вещами других их отправили на речной вокзал. Что ожидает меня в Горьком? Быть может, определюсь в часть, быть может, буду находиться в резерве еще некоторое время. Пишу тебе сейчас на главпочтамте в Казани. Еще раз спросил, нет ли на мое имя чего, но ничего не оказалось.
Купил себе здесь буханку хлеба на дорогу и масла в дополнение к 2-х дневному пайку, также состоящему из хлеба и селедки.
О дальнейшем, моя женушка, я извещу тебя немедленно по прибытии. Сейчас же дам тебе телеграмму. Еще раз прошу тебя беречь себя и не расстраиваться мрачными мыслями относительно моей судьбы: для этого нет совершенно никаких оснований, во всяком случае, в данное время. Будь же здорова, любимая, ненаглядная моя Рушенька. Целую тебя горячо (…).
Твой навсегда любящий тебя Дима».
«Горький, 28 июня 42 г.
Моя дорогая Рушенька! Извещаю тебя, что я жив и здоров и вновь нахожусь, увы, в резерве. Довольно свободен, и не предвидится вновь никаких занятий. Живу вместе с двумя другими командирами на частной квартире в Горьковском пригороде. Здесь я встретил многих товарищей, с которыми был в Москве и Казани. Тревожусь за твою судьбу. Очень хочу иметь фотографию дочки. Пиши мне о своих делах, дорогая. Целую тебя крепко.
Неизменно и горячо любящий тебя твой Д.».
«Горький, 13 июля 1942 г.
Получил сегодня твои письма от 3-го и 4-го июля. Из Москвы не получил ничего, хотя писал и тетке, и в ГКС, и в бюро изобретений НКО. Милуша, из твоих писем я не совсем понял, как ты живешь, на какие средства, если ухитряешься обходиться даже без мены личных вещей? Из Кинели лучше, конечно, выбраться, но в Куйбышеве жить будет не легче. Возможно, все будет так же дорого, как у нас в Горьком. На рынке молоко стоит 45-50 р., масло – 600 р. кг, буханка хлеба не менее 160 руб., белого хлеба нет совсем, один стакан дрянной махорки от 40 до 50 руб., 100 грамм легкого табака 220 руб. Колхозники, вообще крестьяне, нашими деньгами могут оклеивать стены своих изб – до того возмутительно они наживаются. Население поселка, где я живу, охотно занимается спекуляцией и живет припеваючи, не работая. Предметом спекуляции является вода, за которой бьются в очередях, и другие промтовары. Не прочь спекульнуть и мои сожители-командиры, уверяя, что только таким образом можно кушать масло, молоко и покупать дополнительный хлеб; и они, конечно, правы, так как на эти продукты не хватит никаких окладов. Кроме того, желудки наши стимулируют подобного рода деятельность. Мне же изрядно надоело такое существование – с постоянной мыслью о куске хлеба.
6
До 24 июля 1943 года в Красной Армии офицеры назывались командирами, а рядовые – бойцами.