Клинок без ржавчины

«Гоча, наверно, ищет боржом… Как это я забыла ему поставить!» — забеспокоилась Оленька.

Гоча, подвыпив, страдал от изжоги, поэтому возле его постели всегда ставили боржом или содовую воду.

«Но почему он ищет боржом в галерее? Так напился, что до кухни добраться не может! — Оленька приподнялась, чтобы окликнуть мужа. Но не успела она слова произнести, как ужасная догадка свалила ее обратно в постель. — Нет… Он к Гаянэ пробирается. Пьяный, не сумел совладать с похотью…»

Закричать бы, разбудить всех гостей и домочадцев, чтобы опозорить, осрамить своего миленького супруга. Что скажет Бидзина, увидев товарища министра в постели прислуги! Оленька наконец рассчитается с ним за все обиды и унижения! А что последует за этим скандалом — это уж забота Гочи Калмахелидзе, пусть пеняет на себя.

Безрассудное мщение приносит недолгую радость. Завтра мадам Оленька, наверно, пожалеет, что не держала весы в руках, но сейчас она ни о чем не могла думать, ни о весах, ни о завтрашнем дне.

Никуда ты не денешься, Гоча! Пусть увидят тебя во всей красе твои дочери, твой косоглазый папенька, который все уши прожужжал гостям, бахвалясь: мне-де памятник должны поставить за то, что я такого сына воспитал для родины. Вот, сударь, сейчас вы увидите, какого сынка вырастили! Только потерпите минутку… Пусть он сначала войдет в комнату к этой потаскухе!

Она не стала искать в темноте домашние туфли. Ступив босыми ногами на паркет, поежилась и подошла к окну. Отдернула бархатную портьеру. Свет фонаря, проникавший с улицы, достаточно хорошо освещал галерею. Надо быть мертвецки пьяным, чтобы натыкаться на стулья, когда так светло.

Мужчина в самом деле подкрадывался к комнате Гаянэ.

Он подошел к боковушке, немного постоял, видимо, не сразу нашел ручку двери. Но, боже мой, это же не Гоча, не ее муж! Она увидела, как пьяный Вахо открыл дверь и скользнул в боковушку.

«Господи, прости мне этот грех! Не видеть счастья той, которая меня лишила счастья и покоя!» — прошептала мадам Оленька. Она не стала кричать, не стала никого будить, бесшумно отошла от окна и вернулась к своей кровати. Зажгла ночник, дрожащей рукой налила в стакан двойную порцию брома. Потом легла и закуталась в одеяло.

А буквально через несколько минут ночной извозчик увозил раненного ножницами Вахо в больницу. Рядом с ним сидела бледная, кое-как одетая Оленька и думала о том, что на обратном пути придется заехать к редактору «Эртоба» Лашхи. Надо приложить все старания, чтобы ночное происшествие в доме товарища министра Калмахелидзе не попало в газету.

А тем временем Гаянэ, едва живая от страха, бежала по темному переулку в сторону знакомой типографии.

Мцхета,

1969

Цоги

Перевод Э. Фейгина

Глава первая

Почему стоим, что там случилось? — спросил я.

— Какой-то пьяница не покормил в дорогу лошадь. И вот, видишь… — сказал Захарий.

Я привстал на стременах и поглядел туда, куда Захарий указал плеткой, но за высокими вьюками ничего не увидел. Зато сразу услышал звуки, в происхождении которых ни один крестьянский сын не ошибется. Где-то впереди, почти в середине каравана, чья-то голодная лошадь рвет пожухлую сухую траву, растущую пучками в расщелинах на бурых, почти отвесных склонах горы, притом рвет с корнями, отряхивая с них землю и мелкие камушки.

Жует она эту невкусную, мертвую траву с таким жадным хрустом, словно это молодой клевер Алазанской долины.

Вытянув шею, она срывает траву с самой, казалось бы, недоступной для нее высоты и не сделает шага, пока не достанет ее. Этим она задерживает идущий позади нее караван лошадей и осликов, груженных солью, вяленой рыбой, мукой и прочим запасом на долгую горную зиму. Каменистая тропа взвивается круто по горе, местами она такая узкая, что двум вьючным лошадям не разъехаться, не обогнать друг друга. А стоять и толкаться здесь, над бездонными пропастями Мелехского перевала, по меньшей мере не умно. Над самой тропой навис огромный снежный козырек. Ночью на привале говорили, что наверху выпал снег, он еще рыхлый, не скованный морозом. И стоит даже птице задеть его крылом, а не то что здешнему буйному ветру, и он рухнет вниз. А что это значит, тут можно увидеть на каждом шагу — черные следы обвалов избороздили склоны гор от самых вершин до дна ущелий. Жалко смотреть на поваленные леса, иное столетнее дерево до того скручено лавиной, что в нем, как говорится, и жилки живой не осталось.

Недаром Тушетию называют краем обвалов.

Бывает, что в течение всего лета обвалы следуют один за другим и надолго отрезают горные деревни от всего мира.

Да и сами эти заоблачные деревни разделены глубокими пропастями и ущельями. Смотришь на соседнюю деревушку, и кажется, до нее рукой подать, а голос твой услышит вон та сидящая у прялки женщина. Но попробуй доберись туда, к своим соседям.

Трудней всего приходится влюбленным, когда они из разных деревень. Если назначил свидание девушке на вечер, то сам выходи на это свидание до утренних петухов. Иначе не дождется тебя любимая.

С утра до вечера будет тебя водить и водить узкая каменистая тропа, вниз и вверх, вниз и вверх по отвесным склонам, петляя и извиваясь так, словно богу нечего было делать, кроме того, как вконец запутать здешние пути-дорожки.

Иногда тропа ныряет на дно ущелья, и путник некоторое время идет бок о бок с бешеной, будто сорвавшейся с цепи рекой. И если тут встретишь кого-нибудь, даже близкого приятеля, не пытайся заговорить с ним, все равно вы друг друга не услышите, такой грохот от воды стоит в ущелье. Кивни приятелю головой и иди своим путем. Это место не для душевной беседы.

Захарий спешился и пошел искать нерадивого хозяина.

Пригнувшись, он пробирается под вьюками, под шеями уставших лошадей, и можно позавидовать тому, как легко и словно небрежно идет он у самого края обрыва.

— Чья это дохлая лошадь? — кричат позади меня.

— Давайте сбросим ее в пропасть! Потом найдется хозяин, — отвечает ему кто-то молодым, озорным голосом.

— А это дело, — раздраженно соглашается Захарий. Погонщики громко смеются, перебрасываются шутками и как будто на самом деле не прочь освободить таким манером дорогу.

Наверху возникает какой-то шорох.

Захарий нагибается и прячет голову под брюхом лошади. И вовремя. Едва-едва не задев за луку седла, над тропой проносится камушек.

— Чья лошадь? — окончательно потеряв терпение, кричит Захарий.

Хозяин не откликнулся, но Захарий все же нашел его в этой тесноте и сутолоке. Нечесаный, небритый, откинув набок голову и упираясь носками в землю, он сидел на ослике и непробудно спал. В зубах он держал длинную тонкоствольную трубку. Он дышал с таким шумом, словно в груди у него не легкие, а кузнечные мехи, и при каждом вздохе и выдохе его трубка стремительно взлетала вверх и так же стремительно опускалась.

Но самым удивительным было то, что ослик тоже спал. Низко опустив голову, он только время от времени переступал во сне с ноги на ногу. Как-никак, на его спине восседал спящий мужчина-великан, а спящий человек вдвое тяжелее неспящего.

Захарий крепко стукнул погонщика по спине. Тот перестал сопеть, затем открыл заплывшие глаза. Трубка сразу выпала изо рта. Не оглянувшись на Захария и не слезая с ослика, он прежде всего поднял трубку, заткнул ее за пояс, потом не спеша провел ладонью по лицу. Лицо у него было опухшее, цвета спелой моркови, с темно-синими набухшими прожилками на щеках и висках.

Захарий все это переждал, потом сказал:

— Ты что, парень, у тебя жены нет?

— Нет, — безучастно ответил погонщик.

— Потому и не бережешь свою дурацкую башку. Некого вдовой оставлять, — не повышая голоса, сказал Захарий. И вдруг на глаза ему попались каламани погонщика, Кожаные шнурки на них были перекручены, со множеством узлов, из каламани торчали клочки сена. А ведь тушинцы славятся изяществом своей самодельной обуви.