Страница 65 из 83
— Служанка? — удивился Леварсан. — И ты не боишься?
— А чего мне бояться? — Оленька подозрительно покосилась на гостя.
— Такую клубничку опасно держать в доме, — ухмыльнулся Леварсан. — Или… так постарел твой неугомонный муж, что ты за него спокойна?
Леварсан снова захихикал и обнял Оленьку за плечи. Мог ли подумать председатель Хонской управы Леварсан Мебуке, что его безобидная шутка угодит в самое сердце хозяйки и отравит ей вечер. Снова проснулась затихшая было ревность, опять пробудились мучительные мысли. От противной, знакомой боли сердце заныло.
Одного мгновения хватило на то, чтобы Оленька мысленным взором окинула свое прошлое. Боль эта оказалась так сильна, что память не принесла никакого утешения ослепленной ревностью женщине. Оленька не могла вспомнить ни одного светлого дня, ни одной счастливой минуты на всем жизненном пути, пройденном вместе с Гочей. Все представлялось ей теперь в мрачном свете. «Хоть бы мне не дожить до завтрашнего утра! Нет на свете женщины несчастнее меня!» Она почему-то поглядела в зеркало, увидела увядшую кожу на шее, и такая горечь подступила к сердцу, что дышать стало трудно. Как испортили ей сегодняшний вечер! А он, ее блудливый муж, развалился в кресле и рассказывает гостям свеженькие анекдоты! Вы только посмотрите, как он хохочет, этот лжец и бездельник! Нет, Оленька больше не сможет этого вынести, она оденется и уйдет куда-нибудь, а он пусть сам за своими гостями ухаживает!.. Но это были только мысли — Оленька никуда не ушла. Супругу Гочи Калмахелидзе нельзя было упрекнуть в недостатке благоразумия.
Даже Гоча не заметил, что она не в настроении. Оленька вошла вместе с Леварсаном Мебуке в гостиную, помогла ему выиграть пари, а позже за столом, когда он запел, любезно подхватила песню. Смеялась, шутила… Только один раз не справилась с собой. Это случилось, когда Гаянэ подала к столу хачапури. У мадам Оленьки губы затряслись при виде белых рук и гладкой шеи Гаянэ. Чего бы ни дала мадам Оленька, только бы унизить сейчас Гаянэ. И как все идет этой противной девчонке. Простенькое платье, ситцевый фартук, а кажется, одета в атлас и парчу.
Когда Гаянэ вышла, Оленька не стерпела, выскочила вслед за ней, загнала в угол коридора и прошипела:
— Убирайся отсюда, чтоб глаза мои тебя не видели! Спустись во двор, помоги повару!
— Слушаюсь, — пробормотала вконец растерявшаяся Гаянэ. Совсем недавно хозяйка велела ей замесить тесто, а теперь гонит с глаз долой.
Обычно гостей всегда обслуживала Гаянэ. Она меняла тарелки, ножи и вилки, подавала блюда, разливала кофе, разносила пирожное. Все это она умела делать удивительно проворно и ловко.
Гаянэ молча проглотила слезы и пошла к себе. В маленькую боковушку без окон свет проникал сквозь отверстие в потолке. Кроме кровати и круглого столика, ничего в этой комнате не умещалось. Зато все четыре стены были заклеены пестрыми картинками. Гаянэ не отдаст своей келейки за все богатства мира. Когда Гоча и Кетино выбрасывают журналы и поздравительные открытки, Гаянэ отбирает все, что ей нравится, аккуратно вырезает и наклеивает на стенку. Только Гаянэ знает, сколько мыслей и надежд будит в ней жизнь людей, изображенных на этих картинках. Печально глядит она на отрубленную голову Пааты, на похищенную лезгинами девушку Кето из Вашловани, на объятую пламенем Жанну Д’Арк. И радуется, глядя, как рядом с Жанной сиротка Конкия, посрамив свою злую мачеху, выходит замуж за принца…
Гаянэ скинула туфли и надела калоши. Стала снимать передник, но никак не могла развязать пояс. Надевая его, она очень спешила и, видимо, слишком туго стянула завязки. «Потом пришью», — подумала Гаянэ, доставая ножницы, и разрезала непослушный узел…
Она оделась и спустилась во двор…
В это же время из типографии, расположенной на Мадатовском острове, вышли два молодых человека.
— Береженого и бог бережет, Алекси, я тебе советую недельку-другую не показываться в типографии, — сказал один.
— Не говори! Как поставили новую машину, народ от окон не отлипает! Когда я увидел эту девушку, меня прямо в жар бросило, думаю, вдруг узнает. Должно быть, не узнала, иначе меня бы уже десять раз успели зацапать.
— Эх, всыпать бы тебе за такое озорство, еще раз сотворишь что-либо подобное, взгреем на комитете. Запомни это. А с девушкой тебе и впрямь повезло. Может, она и узнала тебя, да не выдала.
— Еще лучше! В таком случае, даю тебе слово, очень скоро в доме Калмахелидзе у нас будет свой человек!
— Не смейся, Алекси. Вчера типографию обыскали, сегодня эта девушка пожаловала… Не нравится мне это. Прошу тебя, как брата, хотя бы завтра не являйся на работу.
— Не знал я, что ты такой строгий. Даже комитетом грозишь.
— Думай как хочешь, только просьбу мою выполни.
— Воля твоя, цезарь!
На этом они распрощались. Тот, которого звали Алекси, сбежал по короткому спуску и слился с темнотой. Второй вернулся в типографию.
Читатель, разумеется, понял, что молодой человек по имени Алекси был тот самый ортачальский рыбак с белой бровью. Всем известен обычай ортачальских рыбаков: с утра до вечера они ловят сетью рыбу в Куре, а по ночам с полным ведром обходят город. Повсюду, где кутежи, они желанные гости: украсят стол живой рыбой, порадуют гостей и хозяев — и продолжают свой путь.
Именно этот обычай использовал Алекси Тотиаури, когда ему сообщили, что в доме Гочи Калмахелидзе собираются члены правительства. Ребята, закончив печатать прокламации, отправились в Ортачала, раздобыли там все необходимое и после полуночи пожаловали в дом товарища министра. Пока Володя Орагвелидзе отвлекал в передней Гаянэ разговором, Тотиаури рассовывал «сувениры» по карманам пальто.
У мадам Оленьки чуткий, тревожный сон. Если проснется среди ночи, больше не заснет, и никакое снотворное не поможет, да еще жуткая головная боль начинается. Поэтому, когда Гоча возвращается домой подвыпившим, постель ему стелят в кабинете. Пьяный Гоча невыносим! Его храп не то что человека, пень дубовый с ума способен свести. Еще беспокоит Оленьку кашель свекра. Отец Гочи, одноглазый старик Александр, на рассвете непременно отправляется по нужде. Его бухающий кашель ружейным залпом отдается в ушах Оленьки. Недавно свекру в комнату поставили ночной горшок, но старик пренебрегает новшеством и, проснувшись, обычно бредет в уборную, кряхтя и кашляя.
В ту ночь утомленная хлопотами Оленька не приняла брома, решила, что заснет и без него. Прежде чем лечь, она заглянула в кабинет. Гоча лежал навзничь на диване и храпел, как будто его душили. «Сколько просила — не пей, все равно напился…» Оленька перевернула мужа на бок и вышла в гостиную. Здесь спал Бидзина Чхеидзе, он так опьянел, что заснул на диване, и будить его не стали. Оленька укрыла его пледом и погасила свет.
Все домашние спали. Только Вахо с поваром сидели возле очага и пили вино.
— Вахо! — позвала мадам Оленька. В переднюю, пошатываясь, ввалился пьяный Вахо. — На кого ты похож! Ради бога, больше не пей. Поскорей отправь повара и запри хорошенько дверь. Постели себе в комнате Александра. Ну, сам знаешь…
Вахо выпрямился, стукнул каблуком о каблук, козырнул по-военному:
— Слушаюсь, королева!
Теперь стало еще заметнее, как он пьян. Оленька не выносила пьяного Вахо, но от замечаний воздержалась: если бы не он, как бы она управилась с таким домом?
Она налила в грелку горячую воду и пошла в спальню.
Было два часа ночи, когда мадам Оленька, проветрив комнату, закрыла окно и улеглась в постель.
Проснулась она внезапно, прислушалась — в доме все тихо. Оленька оттолкнула ногой остывшую грелку и сбросила ее на пол. Только завернулась в одеяло поуютнее, как вдруг в галерее загремел стул… И тут она сообразила, что именно этот грохот и нарушил ее сон. Вечером после ужина Вахо и Гаянэ вынесли из гостиной в галерею лишние стулья и приставной стол. Сейчас там кто-то бродил, натыкаясь на мебель…