Страница 48 из 83
— Не бойся, отец, — тихо сказал Леван, — я все понял.
Гогола поджидала Левана у старой крепости. В Калотубани давно не было дождей, речка пересохла, и они, не замочив ног, перешли на другой берег. Земля была в трещинах, выгоревшая трава с хрустом ломалась под ногами, она остро пахла зноем, и только виноградные лозы, обрызганные медным купоросом, радовались этому жаркому солнцу.
— Постой, Гогола, куда ты спешишь, — сказал Леван.
Девушка остановилась и с грустью посмотрела на Левана.
«В самом деле, куда я спешу!»
Она несмело прижалась к его плечу.
— Ты не забудешь меня, Гогола?
Она ничего не ответила, только всхлипнула и отвернула лицо.
Леван не думал, что Гогола может плакать, как и всякая другая девушка. Он взял ее руку и стал перебирать тонкие, холодные пальцы, все время думая о том, что через несколько часов они должны будут расстаться. И никакая сила не может помешать этой разлуке.
— Ты будешь ждать меня, Гогола?
Гогола повернулась к нему.
— Кого же мне еще ждать?
— Легко сказать… Кто знает, когда кончится война! Может, год пройдет, может, два.
— Хоть двадцать! Разве могу я тебя забыть, любимый!
— Эх, Гогола! — Леван покачал головой. — Твоя мать моего имени слышать не хочет. Все делает, чтобы разлучить нас. А когда я буду там, на фронте, она тебя быстро выдаст замуж.
— За кого? — скупо улыбнулась Гогола. — Все хорошие парни уходят на войну, а за плохого… пожалеют меня.
— Тебя, может, пожалеют, а меня… Я знаю Магдану. Уеду — она все по-своему решит.
Он сказал это с такой грустью, что девушка снова заплакала. Почему он не верит ей? Она будет ждать, ждать, ждать… Она бросится в Алазани, если мать станет между нею и Леваном.
Но Леван не верит, что Магдана, упрямая и своевольная женщина, отступится от своего.
Леван выглядел сейчас таким расстроенным и беспомощным, что Гоголе стало нестерпимо жаль его. Но жалость плохое утешение. И бедная девушка не знает, чем успокоить любимого человека, как заставить его поверить ей, ее словам, ее клятвам, слезам ее. Как отпустить его туда, с такой раной в сердце?
Она вдруг торопливо высвободила свою руку из руки Левана.
— Что с тобой, Гогола?
— Ничего, — ответила Гогола. Но Леван видел, что с девушкой что-то происходит.
— Подожди меня здесь, — сказала Гогола.
— Куда ты?
— Я сбегаю домой, принесу паспорт.
— Паспорт?
— Тедо повенчает нас… Надо только застать его в сельсовете.
— Ты с ума сошла! — Он растерянно посмотрел на нее…
— Не сердись, милый. Все будет хорошо. Я буду ждать тебя как жена… Как твоя жена.
Леван едва не заплакал, услышав эти слова. Вот она какая, Гогола Угрехелидзе! Сколько в ней мужества, бесстрашия. Сколько ей пришлось пережить и передумать за эти короткие мгновения, прежде чем она решилась пойти наперекор своей матери, против своей семьи, сколько цепей она должна была порвать!
Ему стало стыдно за все недавние сомнения, и он порывисто обнял девушку.
— Моя любимая, моя храбрая Гогола!
Гогола безмолвно прижалась к груди юноши. Они стояли посреди поля, тесно обнявшись, и Гогола больше не боялась, что их кто-нибудь увидит. Потрясенный неожиданным решением девушки, Леван не находил слов и только целовал ее мокрые от слез глаза.
— Пусти меня, Леван! Я скоро вернусь и приведу Нино, а ты подожди нас в сельсовете.
— Погоди, Гогола, дай мне немного подумать.
— Я уже все обдумала. Пусть мама теперь что хочет делает. Выгонит из дому — пускай выгоняет, я к вашим пойду. Думаешь, они не примут меня? Я хочу, чтобы ты уехал туда счастливым и спокойным. Пойми, что я твоя жена…. Твоя…
Сердце Левана разрывалось. Многое отдал бы он, услышав эти слова раньше, хотя бы неделю назад. Но сейчас Леван уходит на войну — не на гулянку. Кто знает, пощадит ли его вражья пуля. Имеет ли он право связать судьбу Гоголы со своей неверной солдатской судьбой? И, может быть, обречь ее на горькие вдовьи слезы! Только для того, чтобы успокоить свое растревоженное сердце? Нет, недостойно это мужчины из рода Надибаидзе. Милая Гогола, твои слова больше, чем бумажка из загса. Теперь я девять войн готов пройти!
Но девушке он ничего не сказал.
Они повернули обратно и пошли по вытоптанной отарами узкой тропе. Клочья овечьей шерсти висели на запыленных кустах дикого шиповника.
— Ты не передумала, Гогола? — спросил Леван, когда подошли к речке.
— Я дважды не клянусь, Леван.
Она быстро перешла по камням на другой берег, обернулась, что-то крикнула Левану, но он не расслышал.
…Гогола даже не переоделась, она только переменила туфли, которые запачкала, переходя речку, взяла паспорт, потом забежала к Нино и, не дав опомниться подруге, увлекла ее за собой.
Левана в сельсовете не было. Не было его и на площади в духане, где он обычно любил посидеть с братом и с отцом.
— А он уже уехал. Как раз автобус проходил, — сказал девушкам старый буфетчик Вано.
Возвращались домой молча. Зажав в руке паспорт, Гогола медленно шла рядом с подругой. Она казалась сейчас такой строгой и неприступной, что Нино ни о чем не посмела ее спросить. Добрая толстушка была совершенно сбита с толку. «Хоть бы слезу уронила! А то молчит и молчит», — сокрушалась она.
Так прошли они всю деревню, и только у старой крепости, где они должны были попрощаться, Нино не удержалась и сказала:
— Ничего не понимаю.
— Зато я понимаю.
Гогола остановилась и, приблизив к подруге бледное, усталое лицо, горячо зашептала:
— Ты не знаешь, как он меня любит… Сто лет буду его ждать… Веришь, Нино, — сто лет…
Они еще немного постояли на холме. Ни одно окно не светилось в Калотубани, на улицах не горели фонари, непроглядная темень поглотила степные деревни. Девушки испуганно прижались друг к другу.
Это была первая в их жизни ночь войны.
Когда человек один
В ранние зимние сумерки хрустнуло тонкое кружево прибрежного льда и крутая темная волна подхватила и понесла вниз по течению легкие десантные лодки. За ними двинулись наскоро связанные тяжелые плоты, груженные пушками и тягачами. Плоты сильно кренило и заливало водой, колеса орудий сбивали колодки, скользили по бревнам, увлекая за собой насквозь промокших людей, а вода была холодная, и металл обжигал руки, словно огнем, и горная река мчалась со скоростью три-четыре метра в секунду, и немцы были почти рядом.
Саперы сделали все, чтобы войска могли скрытно переправиться на другой берег и внезапно атаковать врага.
Среди десантников находился бывший тракторист из Калотубани сапер Леван Надибаидзе.
Первая линия немецких окопов проходила в предгорье, по невысоким песчаным курганам, и роте капитана Глебова, раньше других достигшей берега, нужно было совершить фланговый обход — пробиться через плавни и болотные заросли.
Под ногами тяжело вооруженных солдат ломался молодой лед, и люди по пояс проваливались в болотную воду.
Казалось, плавням не будет конца. Но вот выбрались на сушу. Зазвенела скованная морозом земля. В пустынном небе зябли одинокие звезды. И пока люди, отжимая мокрые шинели, спускались в занесенную снегом ложбину, капитан Глебов вызвал сапера Надибаидзе.
Разговор между ними происходил в неглубоком окопчике, прикрытом рваным брезентом. Ординарец капитана электрическим фонариком освещал планшетку с картой.
— Обсушился? — спросил капитан.
— Да где тут, товарищ капитан, холод собачий, — ответил сапер.
— Ничего, сейчас жарко станет, — дружески улыбаясь, пообещал капитан, отмечая что-то на карте.
— Спасибо, товарищ капитан, а то я думал, что скоро в сосульку превращусь, — отшутился Надибаидзе, понимая, конечно, что вызвали его не для этого разговора.
— Вот смотри, — сказал капитан, указывая острием карандаша на синий кружок. — Где-то тут, на высотке, у немцев броневой колпак. Боюсь, что он нам много крови будет стоить. Надо найти его.