Треугольник

— Как тебя звать? — шепотом спросил Мартирос, но ответа не получил, а, может, не расслышал, потому что в ту же минуту раздался окрик Юнуса:

— Пошевеливайтесь!.. Порожняком едем, позор!..

Хара-Хира стегнул сзади Мартиросову лошадь.

— Пошевеливайся, н-но-о-о…

Алама встревоженно кружил вокруг Юнуса, потом приблизился к нему:

— Они мешают нам… прикончить их надо, Юнус…

Юнус покачал головой — «нет».

Алама посмотрел на Юнуса пристально и захотел понять его.

— Думаешь, они похожи на нас?.. — осторожно спросил он и, не получив ответа, продолжал: — Девушка и наш Мустафа на одно лицо, ты заметил?

Юнус сделал вид, что не слышит его, Алама медленно отъехал.

Немного погодя к Юнусу подъехал Хара-Хира и сказал ему, помотав головой:

— Ну-ка, Юнус, на мои уши взгляни…

Юнус удивился:

— Что тебе нужно?..

Хара-Хира показал на свои уши.

— Ну? — недовольно пробормотал Юнус.

— Целый день смотрю на уши Мартироса… Еду за ним и смотрю… Точь-в-точь как мои…

Юнус сердито стегнул коня Хара-Хиры:

— С ума все посходили!..

Поздно вечером добрались до какого-то села. Все разом повеселели и припустили лошадей, но, приблизившись к деревне, даже не войдя еще в нее, увидели, что она пустая. И что жители ее ушли не только что, а покинули ее давным-давно: это была старая византийская деревня. Даже плодовые деревья здесь успели сделаться дикими.

Они переночевали в этой пустой деревне.

Хара-Хира на ночь забрал девушку к себе, а утром снова привел и усадил Мартиросу за спину. Усадил и улыбнулся. Мартирос то и дело ловил на себе взгляд Юнуса. Тот словно хотел выведать что-то у Мартироса, не спрашивая его, без слов, что-то выяснить для себя.

Парни Юнуса, все без исключения, только о нем, о Мартиросе, и думали, все слова его вспоминали про Бабишадов. И не было уже былого привычного темпа, ни выкриков их диких, все способствовало этому странному, не свойственному им настроению. Мустафа больше других был подвержен разным маниям. Вот и сейчас он был явно не в своей тарелке — то и дело ему казалось, что у него на руке растет шестой палец. Он никак не мог отделаться от этого чувства, у него даже начинала чесаться рука, это было абсурдно, бессмысленно, и это он знал. Но дальше больше — дальше Мустафе начинало казаться, что все острые предметы лезут ему в рот: верхушки деревьев, купола, рога животных, порой даже носы товарищей, их уши… В такие минуты Мустафа крепко сжимал губы, и ничто не было в состоянии заставить его открыть рот. Бедняга Мустафа, лицо его делалось до того потешным в такие минуты, что товарищи так и покатывались со смеху, глядя на него. Терпеть все это становилось невмочь, и, обезумев, Мустафа, выхватывал шашку и рубил все подряд — все, что под руку попадалось, все острое. И мало-помалу успокаивался. Сейчас он был особенно взбешен. И откуда только свалился им на голову этот сморчок?! И что это он им такое с три короба наврал, наговорил?

Мустафа все крутился вокруг Мартироса, разглядывал его, девушку-пленницу разглядывал, смотрел на свои ладони, потом лез разглядывать ладонь Мартироса и все сходство искал. Потом начинал девушку разглядывать, смотрел на ее зад и вертелся, пытаясь собственный зад разглядывать, опять же для сравнения. В его голове все перепуталось, смешалось — ноги — руки — носы — уши — глаза…

На второй день пути Мартирос вдруг почувствовал, что дыхание девушки сделалось прерывистым, трудным, а еще через час голова ее соскользнула со спины Мартироса, и Мартирос почувствовал, что она падает, отделилась от него и падает. Мартирос подхватил девушку и остановил лошадь.

Юнус заметил, что Мартирос отстал.

— Ну что там еще?.. — Хара-Хира поднял над головой Мартироса плетку, но почему-то раздумал бить и опустил руку с плеткой. Удивительные вещи творились с ними с некоторых пор, они сами на себя не были похожи.

Мартирос, не отвечая, спокойно сошел с лошади, взял девушку на руки к пошел в сторону.

Разбойники поплелись за ним, удивляясь тому, что Мартирос их не боится, но еще больше тому, что сами они обращаются с ним так мягко и предупредительно, иначе говоря — так цацкаются с ним.

Мартирос снял с лошади седло, подложил девушке под голову и сказал:

— Принесите воды…

— А ты знаешь, как мы с больными поступаем? — сказал угрожающе Мустафа, но воду все-таки принес.

— Есть два выхода, — сказал, улыбаясь, Аль-Белуджи, — или мы убиваем вас обоих и продолжаем путь, или же… девушку оставляем здесь, тебя с собой забираем…

Мартирос каким-то чутьем, инстинктивно чувствовал, что они уже не опасны для него, и, ни на кого не обращая внимания, отошел в сторону и стал что-то искать в траве. Мустафа, Алама, Аль-Белуджи, Юнус, Бабишад и Хара-Хира следили за его действиями. Мартирос сорвал какое-то растение, потер его в ладонях и засыпал в невесть откуда взявшуюся склянку. Он только краем глаза следил за Юнусом и видел его пристальный взгляд. Вдруг Юнус из-за пояса вытащил пистолет и стал поигрывать им, подбрасывать на ладони. Но Мартирос был спокоен, он знал, что по крайней мере сегодня Юнус стрелять не станет. Но Мартироса раздражало такое грубое, лобовое поведение Юнуса. Мартирос отбросил в сторону все эти рассуждения и склонился над девушкой — губы у девушки были воспаленные, лицо горело, глаза закрыты, веки неспокойно подрагивают. Мартирос влил девушке в рот какую-то жидкость, положил на лоб мокрую тряпицу и сел рядом. Потом посмотрел на Юнуса и сказал очень естественным тоном:

— Будет лучше, если вы нас оставите здесь… Я постараюсь вылечить ее. Вам она больная не нужна, но труп вам тоже ни к чему… Если вы нас все равно бросите, не все ли вам равно — после вас здесь мертвый останется человек или живой, какой смысл нас убивать…

— А что же тогда имеет смысл в этой жизни, как не убийство? — проворчал Юнус, но заткнул пистолет за пояс.

— Я постараюсь ее вылечить… Потом она выйдет замуж, родит детей, станет матерью, каждого из вас такая же девушка родила… Да, родит ребенка, а потом может статься — почему бы и нет, — что этот ребенок вырастет и станет вашим другом и в трудную минуту спасет вам жизнь, кто знает, всяко бывает… Вообразите на минутку, что какой-нибудь болван убил бы мать Юнуса еще до того, как он родился, а?.. Что бы вы сейчас без Юнуса делали, а?..

Глаза Юнуса недобро сверкнули.

«Не перегнуть бы палку», — пронеслось у Мартироса.

Но Юнусу нравилось, как рассуждает Мартирос, на него это действовало успокаивающе.

И хоть и нравилось Юнусу слушать Мартироса и слова Мартироса вроде бы даже возвышали его, Юнуса, но Юнус при этом испытывал какую-то неловкость.

— Каждое ничтожество свою трусость ученостью и умом прикрывает, — сказал Юнус и с удивлением обнаружил, что ждет ответа.

— Трусость злостью прикрывают и глупостью тоже.

Это трусливые, между прочим, гонятся за сиюминутными наслаждениями, потому что боятся в завтра заглядывать… — сказал Мартирос.

— Ну тогда скажи, какая польза, какой прок от добра?.. — спросил Мустафа.

— Кто добр, тот всем миром владеет, — сказал Мартирос.

— Язык твой вместо кинжала у тебя, — рассмеялся Аль-Белуджи.

— Человек умом храбр, хочу сказать — от ума она, храбрость… Не подумавши, не будешь храбрым, хоть ты тресни. — Мартирос увидел, что разбойники с вниманием слушают, воодушевился и целую длинную речь сказал, и по мере того как говорил, он все более начинал верить своим словам и под конец пришел к тому заключению, что изрекаемые им истины суть единственно правильные и окончательные.

Ночь прошла спокойно.

Мартирос спал вполглаза, то и дело вскакивал, смотрел, как девушка. Утром девушка открыла глаза. Ее снова кое-как устроили в седле, и Юнусов отряд выехал из леса. По дороге им встретился молодой крестьянин, который тащил за собой упиравшегося осла. На осле сидел человек, укутанный с головы до ног в простыню.