Страница 91 из 115
В повороте навстречу автобусу вылетел огромный желтый самосвал. Автобус вильнул, съехал с асфальта и с такой силой ухнул в яму, что кто-то испуганно вскрикнул. Мака не почувствовала испуга.
— Лихач! — проговорил Гено и взглянул на Маку.
«Увидит присохшую к платью кровь и удивится. Не поймет, откуда кровь, не испугается, а только удивится…»
Самосвал промчался мимо. Автобус опять въехал на асфальт, но, въезжая, подскочил, подкинул пассажиров, и Мака почувствовала, как чемодан в ногах больно саданул ее и придавил ступню. Гено заметил ее движение. Если он увидит, в чем дело, то переставит чемодан и непременно скажет что-нибудь, а ей придется отвечать. Мака одернула платье на коленях, но чемодана не коснулась и даже не дотронулась до ушибленной лодыжки. Сзади, где они сидели, автобус кидало сильнее, и чемодан то и дело подскакивал и отбивал ей пальцы. Боль отвлекала. Необходимость сказать мужу неправду отступала. Вот сейчас она начнет, но боль мешала ей вымолвить то, чего она так и не придумала, и Мака хотела, чтобы машина мчалась еще быстрей и дорога становилась хуже.
Из автобуса она вышла, прихрамывая, не понимая толком, так ли сильно болела ушибленная ступня, или она выдумала, увлеклась.
— Что с тобой? — спросил Гено, когда она проковыляла несколько шагов и остановилась, поджав ногу.
— Не могу! — сказала она. — Не могу!
— В автобусе-то хоть что стряслось?
— Ничего! Ничего не стряслось!.. — Мака, прижав носком каблучок, сняла туфлю с ушибленной ноги. — Ничего!
— Да скажи же наконец! — Гено встал рядом, чтобы помочь ей удержать равновесие. Мака тут же схватилась за него и сказала:
— Чемодан упал на пальцы, Гено.
— Что?
— Чемодан упал! — смело повторила она и подняла голову. То, что она говорила сейчас, была правда.
— Когда?
— Не упал, а… — Она опустила ногу, надавила: что, если все прошло? Но нет, боль была, и она продолжала: — На повороте, когда автобус ухнул в яму… Помнишь?
— Ну…
— Когда самосвал вылетел из-за поворота. Как они все-таки носятся неосторожно!
— Ну?
— Ну и чемодан, что стоял у нас в ногах, упал мне на ступню и всю дорогу давил на пальцы.
— А ты что? — Гено заглянул ей в глаза.
Мака наклонилась, провела ладонью по ступне и опять надела туфлю. Выпрямившись, она уже не держала мужа за руку.
— На несчастье свое я вышла вчера из дому!.. На несчастье и на беду свою!.. — повторила она, обернулась и опять вцепилась в локоть Гено. Притихла, хотела прямо посмотреть ему в глаза, но не смогла. Хотела заплакать, но не сумела.
— Что с тобой, Мака? Ты не больна?
— На несчастье ушла я вчера из дому, на беду! — Она ухватилась за эти слова и не отпускала их. Они были правдой. — На беду свою… — Она не могла разрыдаться на улице, средь бела дня. — Я всегда там была несчастна…
Гено попытался высвободить руку, но Мака стискивала его локоть изо всех сил.
— Несчастная!.. Несчастная, несчастная!..
— Перестань, Мака!
— Несчастная, Гено, несчастная!..
— Говори же, в конце концов, что случилось!
— Всю ночь, Гено, всю ночь, всю эту треклятую ночь я ехала с ворами, с бандитами… Всю ночь… Гено, почему ты отпустил меня одну, почему? Почему погубил меня?
— Как погубил?
Мака подняла голову и с укором взглянула на мужа.
Это была ложь, которой она боялась, которая родилась в ней самой, не вне ее, а в ней самой, и так мучительно было произносить ее, что глаза наполнились слезами.
— В соседнем купе разговаривали ночь напролет, и всю дорогу я умирала от страха: только бы они не заснули!
— А в твоем купе?
— Двое. Они поднялись после, на следующей станции. Только увидели меня, закрыли дверь…
«Я говорю неправду. Все это неправда».
— Да, но куда люди подевались?
— Никого, Гено. Я же сказала, за стеной два или три голоса… А в купе никого. Когда я увидела тебя, хотела крикнуть. Они заметили, попритихли, в шутку попытались обратить… Потому я и не подошла к тебе, вбежала в зал ожидания, боялась, что и там догонят, за тебя боялась… Ох, какая я несчастная… Я солгала тебе, Гено! Мне нельзя верить! — Она хотела еще что-то сказать, но опять слезы подступили к горлу и отнялись слова. — Я солгала, что видела дурной сон. Никакого сна я не видела, не верь, Гено!.. Не верь, я совсем не спала, ни минуты… всю ночь не сомкнула глаз… Я солгала тебе, Гено…
В маленьком, но сильно разбросанном городке от типографии, которая все еще ютилась в покосившемся, давно не ремонтированном доме, до нового помещения редакции было с полкилометра пешком, а потом еще вдвое больше на автобусе. Постройку нового здания обещали скоро закончить, и хоть об этом не без умысла печаталось в газете, кто знает, сколько еще лет предстояло ждать. Редакция же переселилась в здание райкома, в три большие комнаты, одну из которых занял новый редактор. Все эти изменения произошли за те две недели, в которые руководство газетой принял Ираклий Поликарпович. Раньше, при мягком, уступчивом Доментии, никому и в голову не могло прийти, что в помещении райкома найдется место для всего штата редакции или что кабинет редактора может находиться не в махонькой, отгороженной в конце коридора клетушке, где даже мыши не заводились из-за тесноты. Но пришел новый человек, и сразу за какие-нибудь две недели нашлись и комнаты, и средства подремонтировать их на скорую руку. Провели даже телефоны. Теперь и у Гено есть «собственный» номер, но из редакции в типографию все равно приходится ходить по три раза в день. Ираклий Поликарпович собирается ввести также новый режим дня. Позавчера он объявил литсотруднику выговор за опоздание с перерыва, а остальных строго-настрого предупредил: со мной старые штучки не пройдут. Бывшего редактора он больше никак не упомянул.
Мака даже не знает, какие события происходят сейчас в редакции. В сутолоке прошедших дней Гено успел сказать ей, что Доментия перевели, но больше они об этом не говорили.
Гено нужно было зайти в типографию — вычитать гранки завтрашнего номера — и уже оттуда поехать в редакцию. Он не предполагал, что задержится, потому что не собирался провожать жену до дому. На станции, когда прибывшие высыпали из вагонов, а Маки все не было, он подумал, не случилось ли чего в Ианиси. Может быть, состояние Симона ухудшилось и она не смогла уехать? Больной отец, сумасбродный брат, рассеянная мать, беспомощная невестка, да мало ли что… Еще какая-то Нуца…
Гено даже загрустил: ждал, ждал, а Мака не приехала. Может быть, не нашлось кому проводить так поздно, — не каждый потащится на вокзал среди ночи. Он пожалел, что не поехал с Макой, но она, как нарочно, выбрала неурочное время… Нет, нет, он не должен так думать о жене… Чем же в таком случае объяснить ее вчерашнее поведение? Возможно, она и вправду не вспомнила раньше об одолженных деньгах. Мака не хочет, чтобы ее друзья знали, как туго им приходится сейчас, и эта черта по душе Гено. Но во вчерашнем поведении Маки было что-то не свойственное ей, что-то несоответствующее…
Почему я не поехал в Ианиси?.. Где это слыхано — женщину одну на поезд отпускать… Гено даже усмехнулся своим мыслям — теперь даже моя матушка так не рассуждает.
Когда началась посадка на поезд, он решил уйти. Настроение испортилось вконец, не хотелось возвращаться на работу. Потом он вспомнил: зайду-ка в типографию, просмотрю гранки. Так он подумал, но не ушел. И тут увидел Маку. Судя по ее виду, она совсем не ожидала встретить мужа на перроне: втянув голову в плечи, ссутулясь, она почти бежала. Гено, конечно, узнал ее, но в первое мгновение усомнился — слишком уж отличался этот суетливый бег от легкой, свободной походки Маки, — и потому окликнул ее. Мака не могла не услышать, он крикнул достаточно громко. И она услышала. Гено видел, что услышала, — она замерла на мгновение, вернее не замерла, а вздрогнула так, что посторонний глаз даже не заметил бы этого. Гено позвал еще раз, еще… Он не скажет жене: я, мол, звал тебя, а ты сделала вид, что не слышала, но знает точно, что так оно и было. Может, отец умер? — подумал он. Нет, причина была не в этом. Наконец он догнал ее у выхода. И что же? Что она сказала? С подонками, говорит, ехала всю ночь?!