Страница 50 из 115
Ганс оглядел пещеру. Под его взглядом каждый старался уменьшиться, сжаться в комок. Даниэль не выдержал наступившего молчания и вздохнул:
— Господи!
— Бросим жребий! — сказал капрал.
— А-а!
— Что?!
— Что он сказал?!
— Я не разобрал…
Все слышали, что речь зашла о жребии, но не поняли, будет ли и сам Штуте участвовать в жеребьевке. Попробуй Ганс не участвовать, его заставили бы. Но ведь капрал мог назначить любого. И если сначала сторонников назначения не было, назови капрал кого-нибудь одного, все, отводя от себя опасность, приняли бы сторону Ганса.
Но Штуте принимал участие в жеребьевке. Значит число участников увеличивалось.
— Бросим жребий!
— Бросим!
— Бросим!
— Бросим жребий…
— Все, все участвуем!
Ганс поднес руку к шапке — шесть пар глаз проследили за рукой капрала. Подозрения, точно блохи, посыпались на его шапку.
— Даниэль!
Даниэль приподнялся.
— Сиди, дай твою шапку!
Даниэль стащил с головы пилотку.
— Пожалуйста…
— Нет, держи сам, — опять передумал капрал.
Даниэль, словно нищий на мосту, вытянул руку с шапкой.
— Что дальше?..
— На семи бумажках одинакового размера напиши… Нет, на одной. Сам напиши!
— «Идти»?
— Нет, нет.
— А что?
— Как?
— Разве не бросаем жребий?
Штуте молчал. Буквы можно почувствовать пальцами.
— Пиши на всех!
— На всех «идти»?
— На шести «не идти»… а на одном… — он вырвал листок из блокнота и протянул Даниэлю.
Даниэль положил пилотку на колено, сложил бумажку вдвое, провел крепким желтым ногтем по сгибу, хотел смочить слюной, но не учел, что язык пересох. Еще раз провел ногтем по сгибу, развернул и аккуратно разорвал.
Все увидели, что обе половины получились одинакового размера. Даниэль еще раз сложил половинки, потом еще, и долек стало восемь.
— Одну выбрось, Даниэль!
— Одну выброшу, ведь Клаус…
— Да, выбрось, выбрось…
Он отбросил бумажку Она, кружась, упала на рюкзак. Даниэль подобрал и у всех на глазах отбросил подальше.
— Теперь напиши.
— Напишу… напишу! — он привстал на колени, покопался в карманах, извлек огрызок химического карандаша, поднес ко рту, но карандаш остался сух. С трудом, дрожащей рукой, вывел он первую букву, потом вторую… Труднее всего пришлось на седьмом клочке, слово было короче, чем на других, а писал он дольше.
— Теперь сверни их в трубочку, Даниэль.
— Сейчас…
— Бросай в шапку.
— Ну, вот… так…
— Осторожно перемешай, чтоб не развернулись…
— Перемешаю, чтоб не развернулись…
— Теперь закрой шапку и спроси, кто хочет тянуть первый.
Даниэль зажал в кулак края пилотки.
— Кто хочет первый?
Все молчали.
Капрал, прежде чем тянуть, обернулся к Даниэлю.
— Может, ты сам?..
— Нет, мне которая останется.
— Тогда дай мне!
Ганс не глядя сунул руку в шапку — все видели, что он не смотрел, достал бумажку и сжал в кулаке.
— Сначала достанем все, а потом посмотрим.
Даниэль протянул шапку, все хотели взять последний оставшийся билетик: может быть, судьба на его стороне, а он, шуруя вслепую в шапке, чего доброго, собьет с толку судьбу и на беду напорется.
Вторым потянул Вальтер, за ним Пауль, потом все…
Даниэль достал из пилотки оставшийся листок, а пилотку, как попало, нахлобучил на голову.
Ганс развернул свой листок и промолчал.
Даниэль перекрестился: — Пронеси, господи!..
Потом еще раз: — Слава тебе, господи!..
Кроме Ганса все обернулись к нему. Потом перевели взгляд на Вальтера.
Бумажка выпала у Вальтера из рук, а лицо вытянулось и сделалось землисто-серым.
Глава пятая
Подойдя к брезенту, Вальтер остановился. Он отвык свободно выходить из пещеры. Не оборачиваясь, он чувствовал на себе взгляд пяти пар глаз и понимал, что дороги назад нет.
Выйти на площадку безоружным, с пустыми котелками в руках было неимоверно трудно. При первом шаге сердце обмерло, точно оборвалось. Вальтер почти был уверен, что его не убьют, но кто-то в нем не верил, связывал по ногам и тащил назад. Пещеру же переполняла неутоленная жажда и ожидание, и там не оставалось места для Вальтера.
— Не убьют! Не убьют! Не убьют! — пытаясь успокоиться, повторил он, и скованные мышцы слегка расслабились, кровь потекла по жилам.
Из маленькой пещеры выглянул Ганс. Снаружи нельзя было разглядеть, однако Вальтер чувствовал, что и пленницы, не моргая, смотрят ему вслед. Он хотел выйти на середину площадки, и, хотя удариться было не обо что, Вальтер согнулся, вернее, кто-то согнулся в нем. До начала тропинки можно было дойти, укрываясь за выступом скалы, но потом он останется на виду у врага… Он решил, пока была возможность, идти под выступом скалы, он понимал, что это глупо, но все-таки шел, прижимаясь к скале. И вспомнил, вдруг неожиданно и отчетливо вспомнил: когда его отправляли на фронт, на вокзал пришла его девушка, живая, как ртуть, ясноглазая Альма. Пробил колокол, Вальтер направился к вагону и у лестницы обернулся. Обернулся и с удивлением увидел, что Альма, не оглядываясь, бежит назад, бежит, расталкивая толпу; согнувшись, Вальтер с удивлением отметил, что согнувшись, пробежала она вдоль вокзальной стены и скрылась за углом. Она от чего-то пряталась тогда, его Альма; от глаз Вальтера, от боли расставания, или от чего-то более страшного… Она никогда ни слова не написала о своем бегстве…
Вальтеру хотелось хотя бы у края площадки встать во весь рост, но, словно он от рождения был горбат или согнут, ему не удалось распрямить спину.
Но вот он ступил на тропинку, и в то же мгновение увидел, с особой даже отчетливостью и яркостью усидел, как скала, замыкавшая тропинку в первом повороте, полетела на него, налетела лоб в лоб, и загремели горы. Потом тропинка, упирающаяся в темно-красную гранитную стенку, перевернулась и взметнулась вверх. А когда смолкло эхо, загремели пустые котелки, загремели и покатились, но не вниз, а наоборот — вверх, вверх по скале, кувыркаясь, жидко гремя и подпрыгивая. Удивительно! Куда это они скачут? Если они выпали из рук, то почему не покатились вниз? Вальтеру не мерещится, нет, он отчетливо слышит, как они скачут по камням наверху, над его головой. Вон, один за что-то зацепился, замер, а второй все кувыркается, перевернулся… еще разок, упал и тоже смолк.
А вода?
Если бы котелки покатились вниз, он спустился бы за ними… Его ждут с водой… Как же теперь быть…
Еще пустые котелки Вальтера громыхали по камням, когда Штуте выпустил длинную очередь из автомата и, заглушая крик пленниц, гаркнул:
— Ни шагу из пещеры, не то изрешечу!
Из-за брезента не доносилось ни звука, но это молчание было тяжелее свинца.
— Ганс! — застонал умирающий Клаус. — Ганс!
Гансу было не до него. Ему предстояло любой ценой защитить пленниц. Защитить от тех, у кого хитростью и коварством убили друга. В погибшем сейчас каждый увидел себя — ведь и ему могла выпасть бумажка с «идти» и пуля в затылок. Они должны отомстить за вероломство. Как? Враг недосягаем, но в их власти пленницы, заложницы. Они могут сделать с ними все, что захотят.
Из-за брезента никто не показывался, но Ганс буквально видел, как слепая ярость распирает пещеру, и еще раз крикнул:
— Не высовывать головы! Никого не пощажу, даже тебя, Даниэль! — и для убедительности опять выстрелил в воздух.
Подозрение могло пасть и на самого Ганса, но это после расправы над пленницами. Если же он спасет обреченных, подозрение будет считаться доказанным. Потом между двумя пещерами начнется вражда и капрала не пощадят, как не пощадили бы убийцу Вальтера.
Чтобы не высказать подозрение и утвердиться в нем, надо хоть немного успокоиться. Ганс подумал, что для этого лучше всего назначить время, определить срок, до которого надо сдерживаться — так легче будет справляться с негодованием.