Страница 11 из 115
— Если увидишь Фому, не отпускай его без меня.
— Я все передам, бабушка, ты только скажи — что.
— Ты, сынок, еще ребенок, с тобой не станут разговаривать. Другое дело, если я его попрошу… Так вот: появится Фома, ты ему скажи…
По утрам она то и дело глядела на дорогу, прислушиваясь ко всем шагам, но Фома не шел.
…Мама подошла с корзиной к груше, подобрала опавшие плоды. Потом обернулась ко мне:
— Гогита! Свези кукурузу на мельницу! — крикнула она. — Слышишь? Все забирай.
Я вынес два мешочка с зерном и уложил их на арбу. Они были легкие — наверное, мама разделила зерно пополам, чтобы мне не тяжело было таскать.
«Неужели это вся наша кукуруза… — подумал я и сам же ответил: — Да, наверное, вся. Ведь в магазине давно нет хлеба, а мы все лето на одном хлебе и жили…»
Я уже запряг быков и хотел двинуться в путь, как меня окликнула бабушка.
— Гогита, поешь чего-нибудь, не уезжай голодный!
— Ладно, бабушка, — отозвался я и забежал на кухню. На кеци лежала половинка мчади, в миске — остатки мхали[4]. Пошарил по горшочкам и чугункам — ничего больше не было.
Я положил мхали на лепешку и вдруг вспомнил про Зазу.
— А что будет есть Заза?
Я сложил все обратно в миску, прикрыл тарелкой, чтобы кошка не стащила, и направился к быкам.
— Ты что так скоро, Гогита? — крикнула мне бабушка вдогонку.
— Я поел, бабушка, поел.
— Что ты поел так быстро?
— Все съел, бабушка, все.
— Не мори себя голодом, сынок, — уговаривала меня бабушка, суя свою высохшую грудь в рот Татии.
Быки легко катили пустую арбу, два моих мешка подпрыгивали и перекатывались, я едва удерживал их, а то бы они выскочили. Арба поравнялась со двором Гочи.
— Гоча, Гогона! — окликнул я. — Я везу кукурузу на мельницу, могу и вашу кукурузу отвезти.
— Ладно-о-о! — отозвался из глубины дома голос Гочи. — Сейчас!
Я оставил арбу на дороге и вошел во двор — решил помочь вынести мешки.
Из-за угла выбежала Гогона, посмотрела на меня, скрылась и тут же вернулась с небольшим мешком за спиной.
— А где остальное? — спросил я, засучив рукава.
— Остальное?.. — Гогона вспыхнула и сердито посмотрела на меня. — Больше нет ничего!
— Да… И у нас больше нет…
Гогона положила мешок на арбу и, даже не взглянув на меня, ушла.
— К тете Пати заезжай, Гогита! — крикнула она, уже скрывшись за углом.
— Заеду, Гогона, конечно, заеду! На арбе места хватит, и быки не запарятся. А хочешь, и к Серапиону заеду.
Я свернул сначала к Сера пиону, взял у него с пуд зерна и подъехал к воротам Эзики. К калитке вышла Пати.
— Здравствуйте, тетя Пати!
— Здравствуй, Гогита. — Она отвела от меня своя большие глаза — застеснялась. Наверное, вспомнила про вчерашнюю историю с родней.
— Вам не нужно зерно смолоть? Могу заодно взять, на мельницу еду!..
— Нужно-то нужно, да у меня не приготовлено! — огорчилась она.
— А я подожду, мне торопиться некуда. Сейчас воды много — смелют быстро. До вечера управлюсь. А ночь застанет, тоже не страшно…
— Раз так, я живо насыплю мешок. — Она направилась было к дому, но вдруг вернулась обратно. — Господи, как это я оставила тебя дожидаться на дороге! Заходи, Гогита, фруктов отведай, персики-то поспели…
Я удивился. Так говорят только со взрослыми. Раньше мне запросто предлагали: «Ну-ка, полезай, паренек, вон туда, небось любишь фрукты», — и я лез на первое попавшееся дерево.
— Спасибо, не беспокойтесь, — ответил я, как взрослый мужчина.
— Зашел бы, мне еще зерно провеять надо.
— Раз так, пожалуй, зайду! — Я соскочил с арбы. Пати открыла калитку, и я вошел за ней во двор. Эзики не было видно.
Пати вынесла стул.
— Посиди, пока я персиков нарву.
— Не надо, тетя Пати, я тороплюсь. — И неожиданно для себя я спросил: — Что у вас дома? Все хорошо?
— Спасибо!
— От Амирана письмо получили?
— Как же. Пока пишет: все в порядке.
Нужно было еще о чем-то поговорить. По моим понятиям разговор получился слишком коротким.
— Дожди кончились, но в поле все равно раньше чем через неделю не выйти. А за неделю сорняки поднимутся по колено, не промотыжишь. Неладно получается…
— Да, отец беспокоится, как бы голодать не пришлось.
— А что, и такое может быть, — проговорил я, кивая. — Какой тут будет урожай на непрополотых полях. Женщины на сборе чая работают, а мы что можем одни?! Вот если бы войны не было…
— Если б не было… — вздохнула она и, глядя мимо меня, словно про себя добавила: — Пойду насыплю зерно.
— Да, да, насыпьте. — Я встал и пошел к персиковым деревьям.
Сорвав с нижних веток несколько персиков, я побрел назад к дому. Пати сидела за домом на корточках и, высоко подбрасывая зерна на круглом деревянном лотке, веяла их. Она не слышала, как я подошел. Уже ссыпая зерно в мешок, она увидела, что я стою рядом, и, вспыхнув, залившись краской, натянула подол на колени.
Я удивился, почему она так стыдится своих коленей, но отошел. Подождал, пока Пати завяжет мешок, и с усилием вскинул его на плечо. Мне было тяжело, но я не подал виду и снес мешок на арбу, стараясь не покачнуться.
— Еще есть? Я могу подождать, мне не к спеху.
— Нет, Гогита. Осталось еще столько же, да отложим до следующего раза. И без того я тебя задержала, поздно будет.
— А я не боюсь, — сказал я, забираясь на арбу. — Даже если ночь застанет, и то не боюсь.
— Неужели и ночью не боишься? — Пати недоверчиво покачала головой.
— Не боюсь, Пати!.. — Почему-то я постеснялся назвать ее «тетей» и хлестнул быков плетью.
Глава тринадцатая
ПОСЛЕДНИЕ ЗАПАСЫ ДЕРЕВНИ
«У Тухии нет быков, — вспомнил я, подъезжая к выгону. — Заеду к нему, заберу зерно, а может быть, он сам захочет съездить на мельницу, так я на арбе подвезу». Я огрел плетью черного быка, свернул на проселок и покатил мимо двора Цетерадзе.
На звук арбы к ограде кинулся свирепый черномордый пес и залаял, хватая зубами колья ограды. Я погрозил ему плетью:
— Чтоб тебе околеть на поминках хозяина!
Пес и вовсе взбесился, шерсть на шее встала дыбом, он перепробовал клыками все колья до единого и охрип от злости.
На шум из дома вышел Буду. Он смотрел на улицу, точно не веря своим глазам: как это я так спокойно еду мимо их двора и не обращаю на него никакого внимания. Он сбежал по лестнице во двор, отогнал собаку и вышел на улицу.
Я, молча помахивая плетью, продолжал свой путь.
Буду вздумал было зайти вперед, но, покосившись на острые рога Гвинии, не решился.
Я делал вид, что не замечаю его. Он подождал, пока арба поравнялась с ним, и зашагал рядом по грязной проселочной. Но когда его двор остался позади, остановился и с отчаянием в голосе крикнул:
— За что ты меня избил?
Я не отвечал.
— Нет, ты скажи, за что избил?
Я обернулся, но по-прежнему ничего не ответил.
— Ну за что? За что? — Он кинулся наперерез арбе. — Что я тебе сделал? За что?
— Да за то.
— За что «за то»? — не отставал Буду.
— За то самое! — повторил я и вытянул плетью Гвинию.
Бык обиделся и дернул арбу.
Буду отстал. Он то и дело оборачивался, смотрел на свои ворота, как бы не уйти от них слишком далеко.
— Что я тебе сделал? — крикнул он вдогонку.
«То и сделал, что сделал!» — повторил я про себя, потому что сам не смог бы ответить, почему я избил Буду.
Со двора Тухии с лаем выкатилась Толия, но, добежав до середины дороги, остановилась, то ли потому, что узнала меня, то ли лень стало бежать дальше. Она еще раз тявкнула, но без прежнего задора.
— Тухия! — позвал я.
— Здесь я, Гогита! — раздался его голос где-то совсем близко.
— Где это здесь?
— Да вот я!
Но я не видел его.
— Что ты со мной в прятки играешь, дурак! — обозлился я. — Покажись!
— А ты наверх погляди.
4
Мхали — салат из свекольной ботвы или крапивы.