Страница 107 из 115
В комнату тихонько прошмыгнула Мери.
— Не включай света!
— Мака, ты прямо ясновидящая!
«Она говорит, как Марго, — с удивлением заметила Мака. — Ну и пусть. Мне что за дело…»
— Откуда ты знала, что они придут?
— Я не знала.
— С ними артисты музкомедии, знакомые Бичи.
— Если спросят, где я, скажи, что пошла к дяде Антону.
— Как ты думаешь, они скоро уйдут, или что-нибудь приготовить?
— Нет, Мери, им от тебя ничего не надо.
— Пьяные?..
— Да, наверное.
Мери вышла и снаружи заперла дверь.
«Как чудесно поют… Я словно забыла все, и опять та же Мери, что была когда-то… Как хорошо поют!.. Как хорошо!..»
— О, господи! — крикнула она и вскочила с постели. «Он был здесь, со мной, и я обнимала его… Кажется, я даже жалею, что и сейчас его нет. Если это так, — я погибла!»
Она подошла к распахнутому окну и подставила лицо и грудь сырому утреннему ветру. Потом, немного успокоившись, опять легла в постель. Единственное, о чем она могла думать, это был сын Гоча. «Почему я не привезла его? Он должен быть со мной в эти дни». Путанно и несвязно она вспоминала мужа. То ей казалось, что после ее отъезда Гено изменяет ей, и она чувствовала глухую боль. Разве я имею на это право? — спрашивала она себя, но боль не проходила. То, напротив, ей казалось, что прямо с работы Гено спешит домой, ласкает скучающего без нее Гочу и утешает его: мама скоро придет. А иногда она думала, что Гено узнал о ее измене и не хочет, чтобы она возвращалась. Он не сердится на сына, когда ребенок спрашивает о матери, но старается отвлечь его. «Он совсем не интересуется, как я, где, что со мной… Я, уезжая, не сказала толком, отцу ли пора вторую операцию делать, навестить ли родных еду, или просто захотелось прокатиться. В последние дни ему открылось что-то, что раньше и в голову не могло прийти… Если можно простить, пусть твоя совесть простит… Он надеялся на меня, и, наверное, это меня и погубило… Искать опоры в Мери! Никогда не думала, что я настолько беспомощна…»
Весь день она опять ждала чего-то, настолько уставшая, измотанная затянувшимся этим ожиданием, что теперь торопила то, чему все равно суждено было сбыться. С утра до полудня она не показывалась из дому, потом вышла и села в тени под грушей. Мери все время старалась находиться где-нибудь поблизости. Она даже вызвалась сходить за доктором, но Мака опять заслонилась он нее грустной улыбкой.
Симон плохо себя чувствовал с утра. Мака забыла спросить, что с ним. Единственное, о чем она все время помнила, это: не пора ли вернуться Бичико.
— Не пора ли вернуться Бичи? — спросила она невестку.
— Пока нет, Мака. Сегодня, я думаю, он не задержится… Как хорошо пели вчера ночью!
— Ох…
— Тебе не понравилось?
— Не забудь, что скоро придет Бичи.
— Нет, не беспокойся, я помню.
— Гочу привозите сюда почаще. У нас там двор маленький, здесь хоть побегает вволю…
— Твоего Гочу?
— И прошу тебя, Мери, будь с ним поласковей.
— Конечно, но…
— Я это к тому, что теперь со временем у меня будет хуже… Мама все еще ходит на чай?
— Редко. Сегодня бригадир ее упросил: план, говорит, душит, пара рук дороже золота.
— Да… А раньше все хозяйство было на бабушке… Ты знаешь, ей однажды открылось небо.
— Померещилось, наверное. Она ведь стара была.
— Нет! — Мака с укором взглянула на Мери. — А может быть, и померещилось, уж очень ей хотелось. Ладно, иди… Смотри, не пропусти Бичи.
Мери молча отошла от золовки, и чем дальше отходила она, тем сильнее чувствовала страх и мучительную, почти невыносимую жалость. Она повернулась, незаметно смахивая слезы, поднялась в дом и до прихода Бичико, не отрываясь, смотрела в окно на Маку, и слезы на ее глазах не просыхали.
«На что ей Бичи? За эти дни она и двух слов с ним не сказала, а сегодня все Бичи да Бичи. Хоть бы уж он пришел поскорее, может быть, успокоится… Странно: привозите Гочу почаще и обласкайте его. Я-то знаю, что она не балует ребенка. Что с ней? Что она скрывает? Почему не скажет хотя бы мне? Хоть мне одной… Целый день она сидит там и словно кого-то слушает, словно ждет кого-то. Сперва не выходила из дому, потом вышла одетая, как будто в дорогу, и не возвращается…»
Когда Мери подошла к ней, уже вечерело и сумерки медленно обступали двор.
— Теперь он скоро.
— Да, пора… Где он столько ходит?
— Ты же знаешь, какой он…
— Знаю.
— Кто-кто, а ты не удивишься, если он опоздает.
— Он не должен опоздать.
— Мака…
Мака взяла Мери за руку и посадила рядом с собой.
— У тебя красивые пальцы, Мака.
— А-а?.. Тебе нравятся?
— Ты, наверное, перестала следить за ними. Будто гранат отжимала. Они ужасно грубеют от граната.
— Откуда сейчас гранаты, Мери, что ты…
— Жалко портить такие руки. В этот раз у тебя и кольца нет. А заметно, что ты его никогда не снимала. Видишь, какой след…
— Дома осталось. Сняла и позабыла.
— Ну и ничего! Мне оно всегда бросалось в глаза, ни к чему тебе такое массивное кольцо.
— А вдруг Бичи не придет?
— Он может опоздать, но придет обязательно!
— Ну, а если очень опоздает?
— К этому я уже успела привыкнуть. Вот отец опять нехорош, захворал.
— Да, опять заболел отец…
— Вторую операцию придется делать.
— Придется.
— У меня, наверное, дитя будет на руках…
— Это очень хорошо, Мери.
— Конечно, но… Я хотела бы, чтобы ты была здесь, когда я буду рожать…
— Боишься?
— Боюсь, Мака. Если ты приедешь, мне не будет так страшно.
— Не бойся. Это не страшно. Это совсем не страшно.
Поздно вечером Мака и Мери спустились вниз, к отцу. К вечеру он почувствовал себя лучше. Собирались ужинать, ждали Бичико.
Не прошло и получаса, как у калитки остановилась машина. Кого-то окликнули.
Мака вскочила, настороженная, испуганная, но тут же села на место. «Нехорошо мне», — сказала она, столкнувшись с удивленным взглядом отца и невестки.
Ольга снимала кукурузные лепешки с кеци и очищала их от листьев.
— Мама, выгляни, там кто-то приехал, — сказала Мери, наклоняясь к камину. — А я здесь управлюсь…
— Бичи, наверное.
— Нет, он не стал бы звать.
Ольга вышла, покряхтывая, за дверь, и в ту же минуту послышался ее испуганный крик:
— Мери!.. Скорее, Мери! Выходите! Идите сюда!
За ним последовала сиплая брань.
— Выходите, мать вашу!..
Мери выронила наполовину очищенный от листьев мчади и бросилась к дверям. Симон спустил ноги с тахты и стал шарить, ища туфли.
Мака не шелохнулась.
Бичико еле ворочал языком, но витиевато и похабно ругал кого-то.
— Подрался, — простонал Симон и скинул с ног с трудом найденные башмаки.
— Подрался? — переспросила Мака, но тут услышала свое имя.
— Где Мака? Где моя дорогая сестричка Мака?
«Неужели Тхавадзе избил его?!» Мака шагнула к дверям. Бичико, видно, заметил ее в окне и, толкая и волоча за собой повисших на руках жену и мать, направился к нижней комнате.
— Где моя уважаемая сестричка Мака? — громко крикнул он, подойдя к порогу. — Может быть, она изволит почивать?
«Неужели Тхавадзе сказал ему, что я его любовница?!» — мелькнуло у Маки.
— Сумасшедший, бешеный! — Симон опять лег на тахту и отвернулся к стене.
Мака подняла голову и взглянула в лицо Бичико.
— О-о! Моя сестричка гордо смотрит на меня!..
— Что с тобой, на кого ты похож? — Левый глаз у Бичи совершенно заплыл, а нос сделался похож на охотничий рожок.
— Не нравлюсь? Можешь радоваться! Твой несчастный муженек разрисовал меня! — взревел Бичико. — Твой благоверный!
— Гено?! — вырвалось у Маки, и она почувствовала, как задрожала у нее нижняя губа.
— Геношка надутый… Хоть бы уж мужчина надавал по роже! Так нет! Эта бумажная крыса, а? Что он со мной сделал?.. Той самой рукой, с которой он чернила обсасывает! Той самой рукой меня отделал! А?