Страница 99 из 148
— Я сегодня же примкнул бы к большевистской партии, — перебил его Шалва, — если бы большевистская Россия не стремилась захватить Грузию.
— Большевистская Россия протягивает нам руку помощи, дорогой учитель, а вы повторяете чужие слова о каком-то захвате и порабощении. Если бы царь Ираклий избрал другой путь и не присоединил Грузию к России, что бы стало с нашей Грузией? От шестимиллионного народа осталось тогда лишь пятьсот тысяч. Еще бы немного — и нас навсегда проглотили бы персы или османы.
Учитель молчал, разглядывая портрет Ленина, затем повернулся к Вардену:
— Варден, я повторяю, и ты можешь мне верить, что это вполне искренне, — я бы сегодня же вступил в большевистскую партию, если бы большевистская партия Грузии была не секцией большевистской партии России, а непосредственно секцией Коминтерна.
— Вы говорите, секция? Откуда вы это взяли? Коммунистическая партия Грузии и Коммунистическая партия России равноправные братские партии. Так оно есть, дорогой учитель, и так оно будет. И еще я хочу вам сказать: без помощи Советской России Грузии трудно будет установить Советскую власть. Сами меньшевики говорят, что "Грузия для Грузии" — пустая мечта.
— Так говорят и думают пустозвоны.
— Не такие уж это пустозвоны, — покачал головой Варден. — Вы, наверное, догадываетесь, почему в Батуми стоят военные корабли Великобритании?
— Помощь Великобритании я предпочитаю помощи великодержавной России.
— Англия пришла не для помощи. Она хочет завладеть Батуми.
— Хорошо. Поверим на минуту, что Великобритания хочет завладеть Батуми. Но ведь Россия отнимает у нас всю Грузию.
Варден посмотрел на портрет Ленина, и у него возникло такое ощущение, будто вождь большевиков слушает их беседу. Внимательно слушает. Улыбается и слушает.
— Вы верите этому человеку, Шалва?
— Верю, — без колебаний ответил учитель и тоже поглядел на портрет Ленина.
— Вы социал-федералист, но, судя по вашим словам, во многом солидарны с меньшевиками.
— Нет, не во многом, — возразил Шалва.
— Тогда объясните, почему рядом с портретом Ленина у вас на столе стоит портрет Жорданиа?
Шалва ответил не сразу. Подумал, прикрыв ладонью глаза, а затем спросил:
— Этот ленинский портрет принадлежит лично тебе?
— Да, — сказал Варден.
— Судя по тому; как он потерт, ты долго носил его у себя на груди. Так скажи мне, почему? Чем он тебе так дорог?
— Чем дорог? Ленин помог мне выбрать единственную верную дорогу, единственно достойную цель… А вам, видно, Жорданиа указал путь.
— Нет, не Жорданиа.
— Так почему же у вас на столе его портрет?
— Я уважаю Жорданиа как общественного деятеля… как главу нашего грузинского государства.
— Но ведь у вас с ним разные пути. И цели разные.
— Да, разные. Я уже сказал, что давным-давно сам, да, сам выбрал свой путь.
— Вы мой учитель, — сказал Варден. — Простите, что я так с вами говорю… ну, не совсем почтительно, что ли. Я понимаю, что ученик не должен учить учителя.
— Нет, почему же! Это замечательно, когда ученик перерос учителя. Я не стыжусь учиться у тебя, у человека, которого прислал Ленин.
— Ну, что ж, спасибо. Вот вы до моего прихода читали декрет Ленина… Я вижу, он лежит перед вами на столе… Вы поставили рядом портреты Ленина и Жорданиа и, должно быть, сравнили их пути.
— Допустим, что так было и в самом деле. Ну и что же?
— Так к какому же выводу вы пришли? Я спрашиваю вас, своего учителя… Все эти десять лет я помнил вас… Каждый ваш выговор, каждое поощрение… каждое слово… я хочу до конца своей жизни уважать и любить вас. Вы были моим первым учителем. Второй — он, — Варден взглядом показал на портрет Ленина.
Учитель долго молчал, не глядя на Вардена. Руки его лежали на раскрытом Декрете о земле — худые бледные руки, которые в минуты волнения не подчинялись ему. Потом он повернулся к Вардену и тихо проговорил:
— Ты спрашиваешь, к какому я пришел выводу?
Варден кивнул головой.
— Ну, что ж, скажу: земля принадлежит тому, чьим лотом она полита.
— Прекрасный ответ, учитель! Но народная гвардия Жорданиа согнала с земли тех, чьим потом она полита.
Учитель вздохнул.
— Вы стояли на этой земле вместе с ними, вместе с народом, а мой брат, гвардеец Джвебе, прогонял с земли мать, отца, соседей, родственников. Вы стояли, учитель, и смотрели на все это…
Учитель опустил голову.
— В душе вы были на стороне народа, веря, что земля принадлежит тем, чьим потом она полита, вы, социал-федералисты, даже проповедовали социализацию земли, но вы молчали, когда гвардия сгоняла с этой земли ее подлинных хозяев. Вы молчали, учитель. Давайте говорить так, словно Ленин и Жорданиа слушают нас. Один из них создал большевистскую партию, и вы готовы вступить в нее, если грузинская компартия станет секцией Коминтерна. Так я вас понял?
— Да, так…
— В таком случае портрет Жорданиа не должен стоять на этом столе.
— Но я же сказал, что уважаю Жорданиа, как общественного деятеля и главу грузинского государства.
— А Ленин?
— Перед Лениным, который издал этот декрет, я преклоняюсь, но остаюсь противником всякого насилия.
— Без боя рабочим и крестьянам власти никто не уступит, — сказал Варден. — Простите, что я излагаю вам такие азбучные истины.
— Грузинские рабочие и крестьяне сами должны взять власть, а не ждать, пока русская армия даст ее им…
— Наши рабочие и крестьяне нуждаются сейчас в помощи своих русских братьев.
— В помощи?! Согласен — она в какой-то мере нужна. Но почему обязательно вооруженная? Разве этот декрет не поможет нашим крестьянам? Я уверен, что поможет.
Варден улыбнулся, и учителю показалось, что это улыбается сейчас тот самый мальчуган, который сидел в его классе на первой парте справа, на той самой, на которой потом сидел Джвебе, а теперь — Гванджи.
— Поможет, учитель. И не только рабочим и крестьянам поможет, — сказал Варден.
— И мне и другим, — сказал учитель. — Но мы своими силами сумеем позаботиться о своей родине. Грузия достаточно натерпелась от "милостивой помощи" самодержавия.
— Сейчас к нам идет совсем другая Россия, Россия Ленина, — Варден поглядел на часы. — Простите, я должен идти. Тариэл Карда ждет меня в Отобайском лесу, там у нас собрание. Я должен ознакомить членов нашей организации с декретом и "Ответом на вопросы крестьян".
Учитель достал из ящика обернутый в кожу сверток и передал Вардену:
— Если позволишь, Варден, я один экземпляр декрета оставлю у себя. Хочу перевести на грузинский язык. Думаю, что не только члены вашей организации, а и все крестьяне должны прочесть его.
Варден снова попытался изменить направление разговора:
— Призыв в армию уже начался. Председатель учредительного собрания Карло Чхеидзе объездил почти всю Грузию. Послезавтра в нашей деревне с речью на митинге выступит Евгений Жваниа и призовет народ к оружию. Вы должны выступить на этом митинге, учитель.
— Я уже дал Евгению Жваниа согласие выступить, — сказал Шалва.
— Мы это знаем.
— Кто это мы?
— Большевики. Вы должны убедить народ не идти в армию.
— Я противник всякого насилия. Я уже не раз говорил тебе об этом.
— Но ведь вы поддерживаете ленинский декрет о земле.
— Декрет — да, но насилие — нет.
Учитель встал, запахнул пальто. Встал и Варден и потянулся к шапке.
— Я опаздываю на собрание. До свидания.
— А портрет? — спросил Шалва.
— Пусть портрет Ленина останется у вас. Он долгое время был моим спутником, этот портрет, он помогал мне думать, принимать верные решения, он был моим советчиком и в горе и в радости… Так, может, и вам поможет в трудный час, учитель? Хочу надеяться, что поможет.
Шалва не проводил гостя до дверей, как это делал обычно. Он всегда даже малышей — своих учеников — провожал, когда они бывали в его узкой, длинной, как вагон, комнате. Но сейчас он стоял у стола и, глубоко задумавшись над словами Вардена, даже не заметил, как тот вышел.