Страница 33 из 148
Гванца не знала, что ей делать. В растерянности смотрела она сверху то на неподвижно распростертого Мушни, то на битву Уча с верзилой-турком.
До нее доносились их яростная ругань, сдавленное дыхание, лязг оружия. Они бились в такой темноте, что Гванца уже не могла разобрать, который из них Уча. Вот в наступившей на мгновение тишине послышался короткий, сдавленный стон, и оба воина почти одновременно рухнули на землю.
Наконец один из них привстал. Гванца сразу же узнала Уча. Некоторое время он хрипло дышал, затем оперся на меч, шатаясь, поднялся и направился к крепости. У крепостных ворот шел ожесточенный бой. Дрались в пешем строю. Видимо, Уча решил, что именно там должен драться и Мушни. Теперь он уже бежал по трупам убитых, по телам раненых, то и дело оглядываясь по сторонам в поисках брата и при каждом шаге все больше удаляясь от него…
Гванца хотела крикнуть, что Мушни лежит здесь раненый, но не смогла. Холодный пот выступил у нее на лице, ей казалось, что в жилах у нее стынет кровь, ноги отяжелели и застыли, челюсти свело… Наконец она собралась с силами.
— Уча! — крикнула Гванца, но Уча уже был далеко.
Конь Мушни заржал и помотал головой. Конец узды хлестнул Мушни по лицу. Мушни вздрогнул, открыл глаза и пошевелился.
— Жив, — прошептала Гванца.
Мушни взглянул на стоявшего над ним коня. Он не знал, почему лежит здесь, у пригорка, почему конь стоит над его головой, не понимал, где находится, что с ним произошло. От стен крепости доносился шум битвы. Мушни прислушался и сразу вспомнил все. Он было приподнялся, но встать не смог. С трудом протянул он руку и поймал раскачивающуюся над головой уздечку.
— Вставай, вставай, Мушни! — шептала Гванца.
Мушни укоротил узду. Конь вздернул голову вверх и приподнял тяжелое тело Мушни. Гванца ожидала, что Мушни вот-вот встанет на ноги, сядет на коня и… Но Мушни вдруг закачался и упал лицом вниз.
В ту же минуту кто-то из поверженных воинов поднялся и спотыкаясь побрел к коню Мушни, придерживая обеими руками живот. Это был раненый турок. Когда он подошел совсем близко и намеревался схватить коня за узду, тот рванулся и с громким ржанием ускакал в поле.
Обессиленный турок, как подкошенный, упал рядом с Мушни.
Гванца, не сводившая глаз с турка, облегченно вздохнула.
Между тем бой у крепостных ворот продолжался с прежним ожесточением. Но вот ворота с тяжким грохотом раскрылись, последние одишские воины и строители вбежали в крепость, обе половины ворот стукнулись друг о друга и закрылись…
Уча последним проскочил в крепость: он все еще надеялся, что Мушни жив и также успеет укрыться за крепостными воротами. Раненный в левую руку, он шумно и тяжело дышал, одежда его была изодрана. Шлем он потерял в бою, щит отбросил — раненая рука не могла удержать его. Он не мог говорить и хриплым шепотом опрашивал своих воинов, не видели ли они Мушни.
Воины с печалью и сочувствием глядели на своего обезумевшего от горя предводителя. Они знали, какое крепкое братство связывало Хеция, и так любили обоих братьев, что готовы были по их слову броситься в огонь. Не только потому, что Мушни и Уча были бесстрашными, отчаянно удалыми командирами. Их дед Гуджухан, отец Гвилирихи Хеция и сами братья не походили на других помещиков, сосавших кровь своих крепостных. Их любили и уважали потому, что в горе и в радости, дома и в походах они с душевной добротой относились к своим крепостным.
Настоящее имя их деда было Гуджу, но в свое время он прославился тем, что нагонял ужас на турок, и его прозвали Гуджухан-волк. Своего отца братья Хеция не знали. Уча находился еще во чреве матери, когда Гвилирихи Хеция пал в Кулевийской битве. После гибели отца братьев воспитывал дед. Хотя Мушни был старшим, Гуджухан воспитывал обоих братьев одинаково. Дед заставлял детей целый день проводить в учебе и физических занятиях; он, как чуму, ненавидел в людях невежество и лень. Он и сам до старости проводил свои дни в бою и в учебе. Знал турецкую, латинскую, греческую и восточную литературу и врачебное искусство. Своих внуков он также обучил грамоте, многим наукам и ремеслам.
Братья были так похожи друг на друга, что казались близнецами. Оба были одинаково прилежными, отважными, добрыми и воспитанными, но характером резко отличались друг от друга.
Гордым, степенным и недоступным был Мушни, горячим и отзывчивым — Уча. Мушни сто раз отмерил бы там, где Уча не дал бы себе труда призадуматься. Мушни был терпеливым и неразговорчивым, Уча торопливым, с открытой душой. Эта разница в характерах нередко бывала причиной их ссор и споров. Однако по мере того, как они подрастали, поводов для ссор и несогласий становилось все меньше. Гуджухан постоянно внушал внукам уважение и любовь друг к другу. За проступки наказывал обоих, и, конечно, Уча доставалось больше, потому что он всегда был виновником ссор.
Мушни горько печалился, когда дед наказывал Уча. И вот нет больше Мушни. Уча хотел выйти из крепости, чтобы искать Мушни среди убитых и раненых, но отказался от этой мысли: турки могли схватить его и войско осталось бы без командира, а этого Мушни, даже мертвый, не простил бы ему.
Словно догадавшись о его мыслях, к Уча подошел дядька обоих братьев, шестидесятилетний мельник Аквсентий Сиордия со своим сыном Дуту, крепким, как молодой дубок.
— Я пойду, сынок, поищу Мушни, — сказал Аквсентий.
Уча кивнул головой, а затем посмотрел на пылающее лицо своего молочного брата.
— Ты, Дуту, оставайся, — сказал он юноше, который, положив руку на рукоять кинжала, стоял перед ним, сверкая глазами.
— Куда отец, туда и я, — ответил Дуту и, не дожидаясь ответа командира, повернулся и смешался с воинами, разбредшимися по нижнему двору.
Отец пошел вслед за сыном, они пересекли узкий двор и проникли в тайный ход.
— Следите за ними с выступов! — приказал воинам Уча, а затем позвал десятского и поручил ему подготовить отряд для выхода из крепости.
Он решил прорвать кольцо осаждающих и, хотя бы с двумя десятками всадников, ускакать на Волчью поляну. Расчет был такой: зайдет луна, они неожиданно для турок откроют крепостные ворота, вырвутся на простор, ускользнут от врага в ущелье у Медвежьей шеи, где не разойтись и двум всадникам, закроют дорогу, а затем, на рассвете, явятся на Волчью поляну.
Строители ввели Уча в малый крепостной зал, где лекарь перевязал ему рану и где он мог отдохнуть в ожидании Аквсентия и Дуту. Но ничто не смогло успокоить его смятенную душу. Он в волнении расхаживал по залу, раненая рука висела на перевязи, правая покоилась на рукоятке меча. В тревоге и нетерпении он то и дело подходил к окну, глядя на наблюдателей, стоявших на выступах стены…
Аквсентий и Дуту потайным ходом выбрались на опушку леса и спрятались в кустах. Отсюда как на ладони видно было залитое лунным светом и устланное мертвыми телами и ранеными недавнее поле битвы. По нему, как голодные волки, рыскали мародеры, сбежавшие из турецкого войска. Они грабили равно одишцев и своих. Боясь быть застигнутыми своими командирами, они торопились делать свое черное дело. Недвижных они сначала тыкали острием копья или меча: живы ли. Живых ударяли мечом по голове, затем снимали оружие, доспехи и одежду.
Гванца, стоя на коленях, глядела на поле, зажав рот рукой, чтобы не крикнуть. Вот и к Мушни бежит низкорослый, плотный, как пень, турок. Одной рукой он придерживает награбленное, в другой у него — обнаженный меч.
"Боже, отведи от Мушни этого проклятого!.. Боже, отведи от Мушни этого проклятого!"
Словно услышал господь молитву Гванцы; карлик сначала остановился, затем свернул в сторону. Он столько успел награбить, что добыча валилась у него из рук. Он поднимал одно и тут же ронял другое. Постепенно он удалялся от того места, где лежал Мушни.
Карлик повстречал другого мародера, тот принял у него награбленное, и карлик налегке трусцой побежал обратно.
— Боже, храни Мушни! — шептала Гванца.
Карлик вновь направился к Мушни, невдалеке от него остановился и ткнул острием меча верзилу, которого убил Уча. Верзила не шевельнулся. Карлик снял с него пояс и кинжал, принялся за одежду…