Страница 145 из 148
— Куда?
— В дом для престарелых, — ясно и отчетливо выговорил Кинтирия. И заглянул в лицо собеседнику: ага, в самое сердце попало тебе!
Сачино был ошеломлен. Крепкий, здоровый старик сгорбился и побледнел — краше в гроб кладут. Кинтирия и не думал, что удар его будет таким сильным.
— Глупости ты несешь! — Сачино пришел в себя и засверкал глазами. — Сумасшедший и тот не поверит тебе!
— Я бы тоже не поверил, но… сам видел проект дома. Своими глазами видел!
— Проект? — Сачино ссутулился.
— В том-то и дело!.. Если бы от желания зависело, все бы приветствовали. А так…
— Как — так?
— Раньше и на пенсию уходили по желанию, а теперь говорят…
— Да мало ли болтают!
— Я знаю и другое — дыма без огня не бывает.
Сачино заметил, что Кинтирия смотрит на него, и не глазами-щелками, как обычно, а подняв веки. Сачино впервые разглядел глаза Кинтирия — тусклые, холодные, рыбьи глаза. Он отвел взгляд и задумчиво почесал затылок.
— Кому семьдесят лет исполнится, говоришь? — спросил он тихо.
— Да все, кому уже семьдесят.
— Сколько же их наберется таких — кому семьдесят лет да у кого нет жены или детей? Одиноких, как я, у нас почти нет.
— Это не имеет значения, хоть одного, да поселят. Но тебя-то что беспокоит? Разве тебе уже семьдесят? Я считал…
— Нет, мне еще далеко до семидесяти, — Сачино закашлялся.
— Как? — Кинтирия хорошо знал, что Сачино уже далеко за семьдесят, и все же испугался. Овладев собой, он захихикал: — Да, конечно, тебе еще нет семидесяти.
Сачино не заблуждался — Кинтирия знает, сколько ему лет. И сказал:
— Дело не во мне. Я просто не верю в этот дом.
— Почему? Ты ведь сам знаешь — если за границей даже на луне продают участки…
— Луна — луной, а… Нет, нельзя заставить людей переселиться в тот дом по принуждению. Не верю я. Спроси меня, и я скажу, что и с пенсией так, как ты говоришь, не будет. Рыбе не жить без воды, человеку — без труда. Как можно сказать человеку: стой, не двигайся, загнивай, превратись в падаль. Человек без движения — что стоячая вода.
— Ты в каком году родился? — невинно спросил Кинтирия.
Сачино задумался. Не только Кинтирия, но даже отцу родному, если бы тот поднялся из гроба, он не сказал бы правду.
— В тысяча восемьсот девяносто четвертом. Я и Андрей Пиртахия родились в один день.
Кинтирия ничем не выдал одолевшего его смеха.
— Ты ведь не жалуешься на свое здоровье, Сачино? У тебя и голова никогда не болела!
— Ты прав. — Сачино приосанился. — Что такое болезнь, я не знаю. Горе не терзает меня, огорчаться мне нет причин. — Он спрятал глаза от настойчивого взгляда Кинтирия. — Куры вот только пропадают…
Вот чем можно доконать Сачино. Кур теперь можно вернуть — соперник и так сойдет с пути Кинтирия.
— Удивительная история с этими курами. И почему они пропадают во время твоего дежурства?
— Куры не пропадают. Кур крадут! — сердито сказал Сачино. — Чтобы тому, кто ворует, свалиться в яму, которую он мне роет. Не будь я Сачино, если не всажу ему заряд дроби в одно место!
Кинтирия понял намек. В былые годы Сачино не раз стрелял в него солью, когда ночами ловил на своем огороде.
Кинтирия встал, задыхаясь от злобы. Кивнув головой Сачино, он заковылял домой.
Той же ночью Кинтирия накормил украденных кур зерном, намоченным в водке, уложил пьяную птицу в наволочку, насовал за пазуху яиц и побрел к ферме. Сачино стерег ферму с одной стороны, а Кинтирия разобрал плетень с другой, пролез в дыру, посадил кур на насест, разложил яйца, привел в порядок плетень и был таков.
Утром Аграфена, не веря своим глазам, позвала Сачино.
— Я же говорил, что ты путаешь, — радостно бормотал старик. — Краденого никто не возвращает.
Аграфена смутилась и стала просить прощения.
Пришел на дежурство Кинтирия. Увидев, как мирно беседуют Аграфена и Сачино, он чуть не взвыл. Какого черта он вернул кур?! Ну, ничего, ничего, скоро старого пса загонят в конуру для престарелых.
Сачино не мог найти себе места. Хотел пойти к председателю, но разве Кабан скажет ему правду. Приглядываясь и прислушиваясь, Сачино убедился, что Кинтирия не обманул его. Единственная возможность избежать переселения в дом престарелых — это уменьшить свои годы. Выглядит он лет на шестьдесят. Но вид видом, а для людей важнее документ, бумажка… И Сачино оказался у секретаря сельсовета.
— Мне нужна метрика.
— Метрика? — Секретарь широко раскрыл глаза. — Садись, дорогой Сачино. На пенсию хочешь пойти?
— Угу. Разве не пора уже?
— Пора-то, может, и пора, но…
— Что "но"? — Сачино насторожился.
— Мы одни, — сказал секретарь вполголоса, как заговорщик, — я слышал, ты жениться собираешься, а тут вдруг на пенсию… Неловко все же — пенсия и женитьба.
— Твоя правда, неловко. Жениться я твердо решил, а на пенсию и не думаю выходить.
— Для чего же тебе метрика? Жениху она не нужна…
— Знаю, что не нужна.
— Тогда для чего?
— Что ты пристал ко мне? — Сачино обозлился. — Нужна, и все!
— Пожалуйста, дорогой, выдам, не сердись.
Секретарь испытующе посмотрел на Сачино. Беспокоится человек. А с чего бы? Он надел очки, встал и принялся просматривать корешки папок, стоящих на полках. Сачино, не отрываясь, следил за ним. От волнения он забыл, в каком году родился. Секретарь, как назло, неторопливо брал папку за папкой, смахивал с них пыль, перекладывал с одной полки на другую; он забыл про Сачино и наводил порядок. Терпение Сачино подходило к концу. Он открыл рот, чтобы выругаться, но тут секретарь уселся за стол. Раскрыв толстую книгу, он стал изучать записи, водя по ним пальцем. На одной секретарь задержался. Прочел, шевеля губами, покачал головой, снова принялся читать…
— Что с тобой, Авксентий, по-китайски, что ли, там написано? — завопил Сачино.
Секретарь поднял голову и уставился на него.
— Что ты так таращишь глаза на меня?
Авксентий снял очки и снова принялся разглядывать Сачино. У того сердце екнуло.
— Не думал, не думал я, что тебе уже столько, — сказал наконец Авксентий. — Молодец, хорошо выглядишь для таких преклонных лет!
— Что значит — преклонных? Мне столько лет, сколько есть.
— Я думал, тебе не больше шестидесяти пяти.
— А теперь что тебе кажется?
— Какое кажется! Тебе скоро семьдесят пять будет, — Да что ты городишь?
— Удивляться тебе нечего. Сам должен знать…
— Как не удивляться! До семидесяти пяти мне еще лет семь надо прожить.
— Я же говорю, и мне так казалось.
— Опять ты со своим "казалось"! Я отлично помню свой день рождения. Мы с Андреем Пиртахия родились в один день, в тысяча восемьсот… девяносто втором году. В том году была такая засуха, что яйца испекались на солнце… Так рассказывали.
— Не знаю, когда была засуха, понятия не имею, когда родился Андрей Пиртахия, но твой год рождения 1887. Вот в церковной книге написано. На, прочти сам.
— Что мне читать. Я лучше знаю, когда я родился… Пьяница поп был, напутал!
— Кто был пьяница?
— Зосимэ Кордзахия, поп наш.
Авксентий пожал плечами.
— Сколько лет работаю секретарем, наверно, не меньше двухсот метрик выдал, но никто не говорил, чтобы Зосимэ был пьяницей. Впервые слышу. Я и сам помню, как Зосимэ снял рясу, сбрил бороду и стал мирянином.
— Э, ты родился уже после того, как Зосимэ бросил пить.
— Гм… Хорошо, допустим, что Зосимэ напутал, хотя пьяницей он никогда не был, готов поклясться чем угодно. Моя мать верующая, она очень уважала Зосимэ, да и теперь нет-нет, а вспомнит: такой, мол, он был отменный человек…
— Он был честный человек, ты мне это не доказывай, батенька. Но он пил, потихоньку пил! Ничего с этим не поделаешь.
— Скажем, он был пьян, когда вносил запись. Допустим. Но пьяный может спутать день, а чтобы ошибиться на столько лет…
Сачино рассмеялся.
— Где это написано, что пьяный не может ошибиться на двадцать лет? На тридцать? На сорок? Ошибка есть ошибка.