Страница 134 из 148
И действительно, в однообразные вечера, устраиваемые семьей Таралашвили, Мзия внесла живость и веселье. Цветущая, свежая, красивая семнадцатилетняя девушка как бы принесла с собой аромат земли и солнца. Мзия, эта "деревенская девочка", напоминала городской молодежи о реках, полях, о днях детства, о птичьих гнездах, о полевых цветах.
Цисана часто жаловалась на невроз сердца. Близкий друг их семьи врач-кардиолог посоветовал ей: "Когда тебя что-нибудь огорчит, постарайся уединиться и спой свою любимую песню. Тебе сразу станет легче". Цисана следовала совету, и пение действительно помогало ей. Когда в доме слышался голос поющей Цисаны, то все безошибочно угадывали: у нее плохое настроение.
Последнее время Цисана пела особенно часто, и родные догадывались о причине.
Узнав о том, что к Таралашвили приехала какая-то красивая девушка, гости зачастили к Цисане. Приходили даже те, кто бывал у нее крайне редко. Как-то вечером, к удивлению всей семьи, к Цисане неожиданно явился сын известного хирурга Платона Чхетиани — Ладо.
Цисана не раз приглашала Ладо, или, как его называли девушки — Вольдемара, но он не удостаивал ее своим посещением.
Самоуверенный, безмерно избалованный женщинами Ладо был молод и красив. В его характере проявлялись противоположные качества: жестокость и доброта, грубость и вежливость. Он обладал широким кругозором, заканчивал аспирантуру, был начитан, остроумен, слыл приятным собеседником. Одевался просто, но с большим вкусом.
Как только друзья сообщили ему, что к Таралашвили приехала девушка, красивее которой трудно найти, Ладо решил навестить Цисану.
Ещё с порога гостиной Ладо заметил Мзию. "Да, друзья не обманули меня", — подумал он с удовлетворением.
Но Ладо никогда не показывал девушкам, что они нравятся ему, и держался так, словно не замечал их. Девушек это оскорбляло, они тоже делали вид, будто не замечают его, но долго выдержать не могли и прибегали ко всяким уловкам, чтобы обратить на себя его внимание.
Так и на этот раз: войдя в гостиную, Ладо даже не взглянул на Мзию. Она же не сводила с него глаз и была уверена, что Ладо, как и положено, сперва поздоровается со старшими, а затем обязательно подойдет к ней первой. Обиженная и разочарованная его невниманием, Мзия кусала губы. Она готова была уйти из комнаты, но не могла сдвинуться с места. Мзия и хотела бы не замечать Ладо, но была не в силах отвести от него глаз.
Ладо поздоровался с хозяевами, гостями и взглянул на Мзию лишь тогда, когда их познакомили. Сделала это Мими Гордезиани.
Протянув руку Ладо, Мзия невольно вспыхнула и опустила ресницы. Она даже не заметила, что Ладо задержал ее руку гораздо дольше принятого.
Мими в своих туфлях на необычайно высоких каблуках чем-то напоминала миниатюрную китайскую статуэтку. И разрез глаз у нее был узкий. Зная это, она всячески старалась подчеркнуть свое сходство с китаянкой и выглядела при этом очень курьезно. Маленькая хрупкая Мими была так подвижна, так любила щеголять необычными нарядами, что при взгляде на нее нельзя было не улыбнуться. Она была неразговорчива, зато обладала необычайно живой мимикой Вероятно, поэтому ее прозвали "Мими". Какое бы большое общество ни собралось, чаще всего слышалось ее имя: "Мими", "Мими".
Мими была в курсе всех сердечных тайн своих друзей. От ее глаз, прикрытых длинными ресницами, ничего нельзя было утаить, а маленькие ушки обладали слухом лесного зверька. Подняв свои изогнутые ресницы, Мими многозначительно поглядела снизу вверх на Ладо. "Я, мол, хорошо тебя понимаю!.."
Ладо и не подозревал, что за ним кто-нибудь следит. Однако на протяжении всего вечера две женщины пристально наблюдали за ним — Верико и Цисана. Верико была довольна тем, что сам "Вольдемар" Чхетиани очарован ее дочерью. Цисана же с болью в сердце думала о том, что за целый вечер никто не вспомнил о ней. Исхудалая, бледная, Цисана утонула в кресле, словно потерялась в нем.
Верико была довольна успехом дочери. Но одновременно в сердце ее проник холодок страха: она многое слышала о Чхетиани, о его похождениях. И вот перед взором Верико встали брошенные девушки, опозоренные семьи. Встревоженная опасностью, угрожающей дочери, Верико решила завтра же уехать из города, увезти Мзию в Цхнети. "Саломэ я ничего не скажу. Пусть думают, что я это сделала ради Цисаны, пожалев ее…"
Не мешкая ни минуты, Верико отвела в сторону Саломэ и заявила ей, что они с Мзией переедут в Цхнети на дачу и будут жить там до экзаменов, так как здесь девочке мешают заниматься.
Саломэ не стала противоречить, по-своему поняв Верико. Доверчивая от природы Саломэ готова была обнять золовку, проявившую такое великодушие.
Когда гости разошлись и дом опустел, Верико сообщила дочери о своем решении, но Мзия ни за что не хотела уезжать в Цхнети.
— Разве я виновата в том, что Цисана никому не нравится? Что изменит мой отъезд? Меня совершенно не интересуют ее гости, я даже не буду выходить к ним… Только давай останемся здесь, мамочка!
— Нет, мы не можем остаться, — впервые с тех пор, как помнит себя Мзия, решительно заявила мать. — Разве ты не знаешь, что Вольдемар Чхетиани пришел только ради тебя…
Мзия притворно рассмеялась:
— Чего только ты не выдумаешь, мама?! Он, по-моему, и не смотрел на меня.
Мзия зарылась лицом в подушку, чтобы скрыть румянец: ей очень хотелось, чтобы это было правдой.
— Весь вечер он не сводил с тебя глаз. Этого человека надо бояться, Мзия, он…
— Ах, мама, мне нет до этого дела… Но в Цхнети ехать не стоит, право, не стоит!
Но Верико была непреклонна.
Когда на следующее утро Мзия проснулась, то увидела, что их вещи уже сложены в чемоданы, а мать сидит у окна, поджидая машину.
Ладо сразу же обо всем догадался: "Мать явно испугалась и решила спрятать дочку в Цхнети. Гм… видно, Верико не знает, что наша дача на той же улице, что и дача Таралашвили".
Вся эта история казалась Ладо крайне романтической и внесла оживление в его однообразную жизнь. Если раньше благосклонность женщины его почти не трогала, то сейчас он не находил места, постоянно думая о Мзии, мечтал поскорее ее увидеть.
Семья Чхетиани лето и осень проводила на даче. Ладо же оставался в городе. Днем он сидел в лаборатории и работал над диссертацией, а вечером развлекался.
Но теперь этот распорядок был нарушен. Уже целые два дня мысли о Мзии не давали ему покоя. Он заставлял себя сосредоточиться, но все было тщетно. Наконец Ладо решил поехать в Цхнети к родителям, чтобы увидеться с Мзией.
Ладо сам водил машину. Его открытая "победа" ничем не отличалась от других машин, но узнавали ее сразу: Ладо ездил с такой скоростью, проскакивал через такие узкие места и скопления транспорта, через которые, казалось, не прошла бы даже иголка.
Едва мимо дачи Таралашвили промчалась "победа", Мзия, сидевшая на балконе, сразу же узнала Ладо и так вздрогнула, так стремительно вскочила со стула, словно машина грозила налететь на нее.
Испуг Мзии и протяжный рокот мотора сразу же обратил на себя внимание Верико, которая, лежа в качалке, читала роман.
— Что с тобой, дочка?
— …Ладо, — прошептала Мзия.
Послышался скрежет тормозов, и "победа" остановилась у одной из соседних дач.
Словно увлекаемая порывом ветра, Мзия сорвалась с места и бросилась вниз по лестнице.
— Мзия!
Встревоженный голос матери настиг Мзию уже во дворе. Оглянувшись, она увидела ее побледневшее лицо и испугалась. Чего? — она сама не знала. Не ответив ни слова, Мзия стала медленно подниматься по лестнице.
Весь день Верико не находила себе места: она узнала, что дача семьи Чхетиани была по соседству с их дачей. Она догадалась, что Ладо приехал ради встречи с Мзией, и боялась, что он придет к ним. Заперев дочь в комнате, Верико приказала ей заниматься и не отходила от дверей, твердо решив, что не примет Ладо, если он явится в гости. Она скажет ему: "Мзии нет дома", или "Мзия заболела", или еще что-нибудь.