Страница 114 из 148
Зато их храбрости с излишком хватало на то, чтобы обижать беззащитную Мидегу, которую они считали своей соперницей, отнимавшей у них лакомый кусок. Вот почему мы на ночь не оставляли ее с ними на дворе, а укладывали с собой в комнате. И надо сказать, что этот маленький щенок был куда смелее и бдительнее Кобойи и Боройи: если где-нибудь раздавался выстрел, или лаяла соседская собака, или доносился с улицы чей-нибудь голос, — Мидега тотчас же издавала сердитое рычание, подавая сигнал своим дворовым собратьям. Не получая от них ответа, она подходила то к одной, то к другой кровати, виляла хвостом и своим ласковым ворчаньем ободряла нас, детей. А наутро она с презрением глядела на Кобойю и Боройю, жалких трусов и бездельников, даром жравших хозяйский хлеб…
Однажды Мидега — ей было тогда около шести месяцев — отказалась войти на ночь в комнату, сколько мы ее ни зазывали и ни ласкали, и улеглась снаружи, у самой двери. В ту ночь она не дала нам сомкнуть глаз, отзываясь на каждый шорох ожесточенным лаем. Она то кидалась во двор, то возвращалась обратно, то укладывалась спать, то в тревоге вскакивала, движимая страхом и самоотверженно преодолевая его. И хотя по ее вине мы не спали всю ночь напролет, но были благодарны ей за ее преданность.
Мидега росла не по дням, а по часам. Она становилась сильной и смелой собакой, менялись ее повадки, грубел голос. За ночь она по многу раз обходила дом, обегала двор, ее грозный лай разносился далеко окрест. В годовалом возрасте Мидега была величиной с медведя. Когда на загривке у нее становилась дыбом шерсть, когда она издавала рычание, обнажая длинные острые клыки, душа у людей уходила в пятки. Впрочем, за пределами двора Мидега никого не трогала, на женщин и детей не лаяла. К нашим собакам она по-прежнему относилась с ненавистью и презрением, но не задевала их. Видимо, из одного страха перед ней они однажды сбежали со двора и больше не возвращались…
Теперь, в надежде на Мидегу, мы могли спокойно спать, не опасаясь злых людей. Если мать куда-нибудь посылала меня с наступлением темноты, я в сопровождении Мидеги без страха шел через лес или кладбище. Мидега степенно ступала вперед меня, время от времени оборачивалась и ласково виляла хвостом. Так мы и возвращались: Мидега впереди, я позади. Когда мы приближались к дому, она отбегала от меня и первой приносила весть о нашем благополучном возвращении.
Из страха перед Мидегой ястреб не слетал на наш двор, лисица и хорек не совались к нам, бык не пытался повалить наш забор. Без Мидеги не обходилось ни одно домашнее дело. Если скот запаздывал с пастбища, Мидега по собственному почину отправлялась на поиски.
Была у нас буйволица Лома, кормилица наша. Поутру, лишь только ее подоят, она сама отправлялась на пастбище. Держалась Лома обособленно, с быками, коровами и козами не якшалась. В лес отправлялась одна. В поисках сочного корма она уходила в далекие глухие ущелья, взбиралась на высокие обрывы.
Во двор Лома входила горделиво, высоко подняв свою большую голову, увенчанную красивыми темными закрученными назад рогами; глаза у нее были необычайно крупные, черные, сверкающие. Она явно важничала, неся тугое, вот-вот готовое пролиться вымя. Мы, дети, были уверены, что Лома лишь для того так далеко уходила в лес, паслась там и жевала свою нескончаемую жвачку, чтобы принести нам побольше молока. Возвращалась она всегда в одно и то же время, просовывала в калитку голову и издавала короткое тихое мычание. Мидега открывала Ломе калитку, впускала ее и шла по двору рядом с ней. Мидега была единственным животным, с которым дружила наша гордая буйволица, и та отвечала ей взаимностью…
Однажды Лома в положенное время не вернулась домой. Мы встревожились: она недавно отелилась, и, если даже ее приковать цепью, она все равно сорвалась бы и пришла к своему буйволенку. Мы обошли близлежащие поля, прочесали лес, но Лома будто сквозь землю провалилась. Мидега сразу почуяла, что с нашей буйволицей приключилось неладное: ведя нас по следу, она призывным лаем окликала Лому.
К полуночи поднялся сильный ветер, начался ливень, и нам пришлось вернуться домой. Но Мидега осталась в лесу. На рассвете, измученная, с грязной свалявшейся шерстью, она с жалобным визгом вбежала на двор: видимо, ей удалось отыскать Лому. Я тотчас побежал следом за ней. Оказалось, Лома свалилась в овраг, по которому протекала река. Голова ее наполовину лежала в воде, при каждом выдохе от ее широких ноздрей шли по водной поверхности две глубокие бороздки. В устремленных на меня больших глазах, полных слез, застыло страдание и как бы сознание вины: в какое, мол, тяжелое время покидаю я вас…
Я побежал к ветеринару Ефиму, но не застал его, он отлучился в далекое село. Когда я вернулся, Лома уже не дышала. Тело ее вытянулось, голова уходила под воду, неживой, безмолвный остекленевший взор казался мне сейчас еще более выразительным, печальным и прекрасным. От жалости и горя у меня перехватило дыхание, словно в горле застрял комок, я стоял и неотрывно глядел на Лому. Из этого состояния вывел меня глухой собачий вой: то Мидега, стоя в воде, выла над мертвой буйволицей. Я сердито прикрикнул на нее, она удивленно взглянула на меня, затем наклонила голову, поджала хвост и выбралась из реки, видимо, глубоко оскорбленная.
После того Мидега целую неделю не отзывалась на мой зов, она сидела в своей конуре, отказывалась от пищи, на боках у нее проступили ребра.
Время шло своим чередом, я окончил школу и собрался в Тбилиси, по примеру своих друзей, которые учились в Тбилисском университете. Поездка в город являлась большим событием, дома у нас царило волнение. И все же, помнится, больше всех волновалась Мидега. Она пребывала в какой-то тревожной суете, не находила себе места, то и дело подбегала ко мне и клала мне на колени свою огромную голову. Без всякого повода она сердито рычала на наших животных и птиц, злобно лаяла на прохожих, затем, пристыженная своим бессмысленным поведением, пряталась на время под навесом.
Я простился с родными и соседями, дилижанс повез меня в Ахали Сенаки. Вот уже деревня осталась позади, но Мидега продолжала следовать за мной. Она бежала то с одной, то с другой стороны дилижанса, то обгоняла его, то следовала сзади, не отрывая от меня глаз и призывая меня лаем. Я видел, что она выбилась из сил, кричал на нее, приказывал ей вернуться, кричали и пассажиры, но она упорно не отставала.
Первая остановка была в Хоби, возле духана Костая Туркия. Здесь дилижанс должен был взять почту, сменить лошадей, а путники подкрепиться едой. Едва мы остановились, как Мидега, огромная, взлохмаченная, с открытой пастью, полной слюны, бурей ворвалась в дилижанс. Испуганные пассажиры, толкая друг друга, выскочили наружу, а Мидега, дрожа от усталости и выбросив длинный язык, стала передо мной, бока ее вздымались и опадали, как кузнечные мехи.
Я вывел ее из дилижанса на берег Хобисцкали, обласкал, объяснил, зачем еду в Тбилиси, обещал каждое лето приезжать на побывку в родную деревню и просил ее вернуться домой. Не знаю, поддалась ли она моей ласке, поняла ли, о чем я прошу ее, но только она лизнула меня в лицо и медленно побрела по дороге в сторону дома. Отойдя шагов на сто, она обернулась, посмотрела на меня и побежала прочь волчьей рысцой.
А годы шли и шли. Я окончил университет, остался работать в Тбилиси, обзавелся семьей. Не реже одного раза в год я навещал мать, и день моего приезда был всякий раз самым счастливым в жизни Мидеги. Почуяв мое приближение, она мчалась мне навстречу, обгоняя моих братьев и сестер, а также мою мать, которую почитала больше всех и в другое время ни за что не осмелилась бы обогнать. Подбежав ко мне, она с радостным визгом обхватывала меня своими лапами, лизала в лицо, затем вела меня к матери и не подпускала к нам никого, пока мы не насытимся радостью свидания…
В пору войны я работал на авиационном заводе в России и целых три года не был дома. В 1943 году я получил возможность поехать в родную деревню, где, я знал, под крылом матери находились и моя жена с детьми. Со смятенным тревожным сердцем подходил я к нашему двору. Но почему же не встречает меня Мидега, почему не слышно ее приветного лая? Я ускорил шаг, из дома меня заметили, родные с радостными криками выбегают из калитки, младшие перескакивают через забор. Андро, Андро приехал…