Страница 102 из 148
— Вы слышите, люди, этот человек предпочитает большевистскую диктатуру! — сказал Кобахиа.
Джаба Кобахиа редко можно было встретить трезвым. Обычно он появлялся на людях в сопровождении нескольких таких же пьяных дружков. И сейчас он пришел на митинг в сопровождении своих собутыльников.
— Да это же настоящий большевик! — поддержал Джабу его дружок Антимоз Дгебиа.
— Заткните этому негоднику глотку! — посоветовал другой приятель Джабы — Спиридон Апакиа.
— Мы всегда боролись за свободу! — громко, во всеуслышанье сказал стоявший позади Джабы крестьянин в башлыке.
Джаба быстро повернулся к нему.
— А это что за образина? — спросил он с угрозой.
— Он не из нашей волости.
— Наверное, подосланный большевик.
— Стукни его по зубам, Джаба!
— Скрывают от нас, люди, все скрывают! Красная Армия уже перешла границу. Война началась.
— Против кого война? Против народа? — спросил крестьянин в башлыке.
— Против большевиков, — ответил ему кузнец Катран Гетиа.
— Истребить вас всех надо, большевиков! — рявкнул на кузнеца пьяный Спиридон Апакиа.
— Изменники! — завопил третий приятель Джабы — Сопром Кедиа.
— К стенке их всех надо! К стенке! — в один голос завопили Джаба Кобахиа и Антимоз Дгебиа.
— Это верно — врагов надо к стенке, — сказал полевой сторож Павле, рыская по толпе глазами, словно выискивая тех, кого надо тут же к стенке поставить. — Враги у нас здесь, внутри, люди! Сначала нужно с ними расправиться, а потом уже идти на войну.
— Какое страшное время наступило, люди, — брат брату могилу роет, — качая седой головой, сказал пришедший из дальней горной деревушки крестьянин.
— Врагу ворота отворяют, а нам — нож в спину…
Солнце клонилось к закату. Народ перестал прибывать. Миха Кириа вышел на балкон и оглядел собравшихся на площади. Маловато, подумал он, хотя заранее знал, что много народу на этот митинг не соберется. Да и пришедшие ему не понравились. Это были не те, кто пашет и сеет, таких сейчас в толпе раз-два и обчелся.
Кириа еще раз окинул глазом толпу. Маловато пришло. Он вспомнил, какие тут бывали митинги и какое море людское заливало тогда площадь. И какие были тогда веселые, праздничные лица у его земляков. Тогда многие еще доверяли правительству, еще верили его обещаниям.
А сейчас на хмурых лицах стоящих у балкона односельчан Кириа прочел разочарование, недоверие, недовольство. Он хорошо знал людей своей общины, да и большинство пришедших из других деревень были ему знакомы.
Кириа криво, с болью усмехнулся. Что ж, люди начинают понимать, что их обманули. А разве он сам не обманулся в надеждах? Не разочаровался во всем?
Миха медленно повернулся к двери — не хотелось ему входить в свой кабинет, он бы с радостью спустился вниз, с радостью слился бы с толпой, затерялся бы в ней. "Но поздно, — сказал себе Кириа. — Опоздал ты, брат. По лености, по беспечности своей опоздал".
За столом в кабинете Кириа сидели Евгений Жваниа, Иродион Чхетиа, Варлам Хурциа, полковник Сардион Анджапариа, капитан Вахтанг Глонти, Аполлон Чичуа — один из владельцев заречной земли. Сейчас Аполлон Чичуа явился в деревню как уполномоченный правительства Грузии, чтобы оказать помощь Евгению Жваниа. Новехонький элегантный костюм, пенсне, тонкие лайковые перчатки и брезгливо-надменное выражение лица — таков был с виду этот уполномоченный демократического правительства.
Рядом с Евгением Жваниа, сложив руки на коленях, сидел учитель. Он заметно волновался, был бледен и неразговорчив.
На скамье вдоль стены сидели Калистрат Кварцхава, Еквтиме Каличава и другие члены правления волостной общины. Как только Миха Кириа отворил дверь, все, кроме учителя, вопросительно посмотрели на него.
— Пора начинать, господа! — сказал Кириа. — А то люди, пожалуй, разойдутся… Они уже долго ждут.
Член учредительного собрания понял это как упрек и с неприязнью посмотрел на Миха Кириа, которого невзлюбил со дня первой встречи. Жваниа достал из кармана жилета золотые часы и пожал плечами. Он считал себя человеком аккуратным и точным, но предпочитал сам распоряжаться своим временем. И чтобы какой-то Кириа… Но сейчас не до личных обид и амбиций.
— Начнем, господа, — сказал Жваниа и первым вышел на балкон. За ним последовал уполномоченный правительства Аполлон Чичуа, потом представитель уездной общины Чхетиа, а затем уже по-одному, по старшинству — все остальные. Последним вышел Миха Кириа. Неохотно вышел. Ох, если можно было бы не выходить.
Кое-кто на площади зааплодировал, правда, негромко и не спеша. Зато Джаба Кобахиа и его дружки захлопали оглушительно, подняв над головой — чтобы все видели — руки и бросая свирепые взгляды на тех, кто не аплодировал.
Евгению Жваниа сразу бросилось в глаза, что народу собралось немного. Плохо, конечно, но могло быть хуже, могли и эти не прийти.
Иродион Чхетиа тоже огорчился, увидев, как мало собралось людей. Но что делать? Ему поручено открыть митинг, и он его откроет. Чхетиа оперся обеими руками о перила балкона и только было раскрыл рот, чтобы начать речь, как увидел, что с главной улицы на площадь выезжает на рысях отряд гвардейцев во главе с офицерами Аршба и Гардабхадзе. Лейтенант Аршба подал какую-то команду, и гвардейцы остановили коней.
Капитан Глонти усмехнулся и подмигнул председателю уездной общины, что могло означать только одно: "Вот теперь начинайте, я разрешаю!" Чхетиа всего передернуло: "Ну и наглец этот капитан!"
— Товарищи, господа, братья, от имени правления уездной общины объявляю митинг открытым. На нашу свободную страну напали красные орды. Наш свободный народ в дни роковых испытаний всегда был един. В едином строю боролись против поработителей и стар и млад, мужчины и женщины, старики и даже дети. В едином строю плечом к плечу боролись с врагами крестьянин и владетель, помещик и купец. И сейчас, в этот роковой час, — мы вместе. Вместе все наши партии: социал-демократы, социал-федералисты, национал-демократы, эсеры…
— Ух ты, сколько их, сукиных детей! — шепнул Закро Броладзе Джамбулату Бестаеву. — Как это одна большевистская партия справится со столькими?
— Справится. Джамбулат знает — справится, — сказал Бестаев, расплываясь в улыбке.
— Господа, товарищи, я предоставляю слово члену учредительного собрания. Прошу вас, господин Жваниа, — сказал Чхетиа и отступил назад.
Евгений Жваниа подошел к перилам. Послышались хлопки. И опять редкие. Свирепые взгляды Джабы Кобахиа и его дружков никого не испугали.
Член учредительного собрания снял шапку и вкрадчиво начал:
— Господа! Война не объявлена, но она уже началась! Вы знаете, что мы, социал-демократы, поборники мира. Мы всегда стремились к миру, но непримиримый враг трудящегося народа — большевистская Россия — коварно напала на нас. Мы защищаем свое отечество. Сейчас мы все — каждый из нас в отдельности и все вместе — должны отказаться от личных и партийных интересов и все, все отдать фронту. Защита родины, несомненно, потребует от нас больших жертв. И каждый из нас, не задумываясь, должен принести свою жертву на алтарь отечества: кто имуществом, кто трудом, кто кровью. И победа будет за нами. Я хочу вас заверить, друзья, мы ни разу не забывали, что наша партия — социалистическая партия, что ее цель — осуществление социализма, установление социалистического строя.
Джаба Кобахиа и Антимоз Гетиа переглянулись.
— Ты гляди, какая у них цель, — сказал Джаба.
— Гляжу, — хохотнул Антимоз.
— Вместе с тем наша партия не забывает, что она демократическая партия, что социализма мы достигнем лишь путем демократии, волей большинства народа. Для утверждения власти пролетарского труда мы уже заложили фундамент. Наш народ сейчас на небывалом подъеме — радуется деревня, радуется город, и в это время…
— Радуется! Как бы не так! — пробормотал крестьянин в башлыке.
Джаба Кобахиа опять резко повернулся к нему. Пьяный, а он всегда был на взводе, Джаба мгновенно хватался за кинжал или револьвер, если ему не нравилось чье-либо слово. А сейчас Джаба был не просто под хмелем, он "занимался политикой", он "стоял на страже".