Любовь в твоих глазах

А я смотрю на нее и теперь каждый, сука, раз, замечаю эти фиолетовые глаза. Она реально линзы носит? Как я раньше не видел-то?

— Мелкая, зачем тебе линзы? — спрашиваю быстрее, чем успеваю подумать.

— А? — поворачивается и улыбается снова. Тренировка по одному месту сегодня идет. Я то зависаю, то отвлекаю ее, то она вопросы задает какие-то. Я привык на работе молчать и ничего, кроме чего-то важного по упражнениям, не говорить. А тут бля прорывает прямо. Социализировался, сука. С ней одной, правда… — Потому что ты даже не представляешь, сколько плохого я слышала о себе, когда люди видели мои глаза. Даже наркоманкой один раз обозвали, типа от веществ такой эффект. Ну я и решила прятать.

От веществ… От них совсем другой эффект. И отходняки — ад лютый.

— Люди идиоты, — говорю правду и чувствую, как челюсти сжимаются от одного только представления, что над ней издевались и говорили гадости. Покажите кто — я сломаю каждого, кто в этом участвовал. — Не носи линзы.

— И так красиво? — спрашивает, как будто знает, что сам я слова эти не скажу.

А я ей походу всё скажу.

— Красиво.

И она улыбается. А я сдохнуть от этой улыбки готов.

Мы заканчиваем раньше, чем заканчивается мое окно, и я решаю выйти в магазин недалеко от клуба. Сегодня мне срочно надо покурить. Я вообще почти не дымлю, в один момент бросил вообще всё из вредных привычек. Но сигарета губит меньше, чем ебанутое общество, поэтому на случай нервяков у меня дома всегда лежит пачка про запас.

До дома далеко, а сейчас прям очень надо. Потому что меня тянет пиздец как к Ане, а я ей не признаться, ни сделать чего-то в ее сторону не могу.

Во-первых, потому что я всё еще стараюсь от этого откреститься.

А во-вторых у нее всё еще есть Рус. А я ни изменять никогда не буду, ни быть тем, с кем изменяют. Предательство — самая хероввая вещь в мире, лупит сильнее наркоты порой. Поэтому — нет.

Меня одна втянула без моего ведома, я отмыться до сих пор не могу. Хорошо успокоилась и не достает больше.

Быстро иду в душ, натягиваю толстовку прямо на голый торс и собираюсь выйти, как зависаю прямо у лестницы.

Потому что у стойки стоит Аня, о чем-то болтает с админами и ловит косые взгляды Вероники. Вот сейчас она меня еще сильнее бесит. Ни разу взаимностью ей не ответил, а она липнет и липнет.

Перевожу взгляд на Аню. Мне в целом насрать на других. Подхожу ближе и останавливаю себя силой.

Надо бы выйти. Пока буду пялиться, закончится мой перерыв и ни за какими сигаретами я не попаду. А сейчас очень надо. Вот прямо сейчас точно надо уже две.

Но я смотрю на мелкую у стойки ресепшн и меня буквально примагничивает.

Нельзя, нельзя, нельзя… И трогать, и смотреть, и думать.

Но в последние дни я сам себя не слушаю и все “нельзя” шлю к черту.

Смотрю. Пялюсь, бля, как сопливый восьмиклассник.

Рассматриваю снизу вверх. Аня непривычно в юбке, и меня клинит на стройных ногах. Я бы между этих ног… Сука-а-а-а. Я сдохну сегодня в зале, лишь бы больше на девчонке не циклиться. Она мелкая. И она Руслана. Пусть он и ублюдок, но я не такой. И Аня не такая. Она вон вся солнечная, как принцесса из мультиков — рисованная почти и такая же наивная. Откуда только взялась на мою голову?

Мне было идеально в темно-сером мире, сидел и не отсвечивал, ходил в зал, трахал каких-то баб. Нормально. А потом вокруг стало больше красок. То желтый, то красный, то ярко-зеленый, то, блядь, фиолетовый, чтоб его! — и в каждом из оттенков Аня. Ну это невозможно. Она не моя, и она слишком маленькая для меня. И слишком добрая, нежная, эмоциональная. Слишком, короче.

Но я упорно цепляюсь за ее фигуру и очень хочу надеяться, что мурашки на ее ногах оттого, что я ее взглядом сожрать пытаюсь, а не от кондиционера, настроенного на двадцать градусов. И пусть она не видит, что я маньяком смотрю на нее, вообще насрать. Хочу, чтобы мурашки из-за меня были.

Это всё, да? Отныне открещиваться нет смысла. Внутри все сломалось и свалилось в одну большую кучу строительного мусора, который обратно в стену собрать нереально. Тут только новый материал завозить и годами строить и строить…

Отмираю когда Аня лицом поворачивается и палит меня за разглядыванием. Краснеет немного, а потом неожиданно в мою сторону идет.

Дергает эту юбку свою, губы кусает, которые самому до зуда под кожей искусать хочется.

— Дамир, я тут… А ты на улицу? — запинается и спрашивает, глядя на мою одежду. В зале я почти всегда либо без верха, если тренируюсь сам, либо в майке, если с клиентами.

— Да, — киваю и просто иду туда, чувствуя, как за мной идет.

Останавливаюсь на ступеньках, Аня выходит сразу же, нервная вся. Что такое?

— В общем, у меня тут… — опять запинается, а потом машет рукой, как будто решает не договаривать, и тянется в свой рюкзак. Шарит там полминуты, а потом достает коробку. — Это тебе.

— Что это? — я бледнею, мне кажется, от этого всего.

— Это наушники. Я помню, что ты свои из-за меня разбил, а меня так воспитывали, что всё, что испортил, нужно вернуть, вот и я… В общем, это тебе! Возьми, пожалуйста.

— Нет.

Я не знаю, почему меня прорывает так этот поступок, но сука! Внутри бушует все пуще прежнего.

Возвращает наушники… Да это прикол что ли какой?

— Ну почему? Я ведь от души, ты остался без наушников из-за меня, я от чистого сердца…

— Просто: нет. Я не возьму. Подари парню своему.

— Я ему наушники не ломала, — хмурится Аня, как будто я что-то обидное ей сказал.

Ну не хочу я от нее принимать что-то. Я и так с мыслями о ней засыпаю и просыпаюсь, а если наушники эти возьму, то вообще ни секунды покоя не будет. А это пиздец как сложно, зная, что она влюблена в другого.

— Значит верни в магазин.

— Да просто возьми, я покупала их для тебя, полчаса выбирала, какие лучше!

Выбирала для меня… Это пиздец просто.

— Нет, Аня, — надеюсь, что “трюк” с именем сработает, как в прошлый раз. Но не прокатывает. Сегодня эта бойкая малышка настроена очень серьезно.

— Да почему нет?! Ну что с тобой не так, это просто наушники?

— Что со мной не так? — меня взрывает. Меня просто, сука, на части рвет. — Да со мной всё не так, неужели не видно?

Я не контролирую себя. Мне срывает все стоп-краны, остатки самообладания рушатся под взглядом Ани. У нее в нереальных глазах стоят слезы, и виновник их — я.

Вот и причина. Нельзя привязывать, нельзя, блядь, потому что я дерьмовый человек, потому что я сделаю больно сильнее других. Я не умею иначе, меня не научили, и сам я не научился.

Кучу лет я умело скрывал любые эмоции, а с ней на разрыв просто.

Она что-то говорит, но шум крови в ушах такой громкий, что я вижу только как двигаются ее губы. А звука нет.

Наверное, это конец. Нам больше точно нельзя видеться. Уже больно, каждому из нас больно. И самое главное — больно ей. А я порву каждого, кто сделает ей больно. И в данном случае я себя готов расстрелять.

— Прости меня, Ань, — говорю для себя неожиданно, и успеваю заметить, как Аня теряется, округляя глаза.

А потом я притягиваю ее к себе за шею и целую.

Напоследок. Чтобы потом окончательно сдохнуть.

Глава 20. Аня

Что он…

Я не успеваю ничего понять. В голове громко звучит это неожиданное “прости”, а потом громкий выдох, сильные руки и губы такие горячие, что обжечься можно.

Я так сильно теряюсь, что правда не успеваю ничего понять.

Что он делает? Зачем это? И к чему извиняться, раз все равно натворил?

Он целует сразу глубоко и жадно, так сильно, что меня не то что волной, меня накрывает цунами. Я такие поцелуи только в фильмах видела: они отчаянные и болезненные, со вкусом битого стекла и крови истерзанного сердца.

Мне в секунду на самом деле ответить хочется, накрывает этой пустотой и болью, но потом я оживаю. Прихожу в себя, а вырваться не выходит: он так крепко держит, что можно с ума сойти.