Куба – любовь моя

В действительности Сергей оказался страшным педантом, что сильно коверкало его симпатичную сущность, а мне приносило львиную долю забот. Тряпочка-подстилка должна лежать на коляске только тут и только так, ни на сантиметр в сторону. Капельки в нос и расческа должны находиться в левом кармане сумки, а сигареты с зажигалкой – в правом. Причесочка, одеколончик, пуговки – это в обязательном порядке. «Володь, заправь рубашку, пожалуйста». Этой просьбой он доставал меня по десять раз на дню. «Да я тебя заправлял только что», – пробовал я сопротивляться в первые дни. Но он уже непоколебимо висел над коляской, опираясь непослушными руками в подлокотники.

Поэтому ничего не оставалось, как оттягивать со всех сторон и так нормально оттянутую рубашку. Морщинки на простыни не допускались. Не допускались грязные чашки и пепельница с окурками. Как-то после банкета с немцами, которых мы затащили в наш номер и целый вечер опаивали водкой, Сергей мягко посоветовал мне «слегка прибраться»: «Ну его на ***, Серег, время позднее, я завтра приберусь, когда ты играть будешь». Я уже был по пояс раздетый, разбирал наши кровати. Гуляш, выбравшись из туалета, тоже примеривался «залечь». Сергей молча подъехал к столу, поставил на колени поднос и стал сгребать туда что-то со стола. Затем потихоньку, боясь рассыпать-уронить, развернулся и поехал к туалету. Взбешенный, я в два прыжка пересек номер и настиг его. «Черт неугомонный! Приспичило ему убираться среди ночи!», – ревел я, вырывая у него поднос. «Вовчик, успокойся, – вобрав голову в плечи, защищался Сергей, – я только окурки выкину, чтобы не воняли, и все». Я вырвал поднос и выкинул окурки в мусорное ведро, затем демонстративно поставил поднос на стол и стал сурово собирать в него грязную посуду. Сквозь звон стаканов услыхал всхлипывания: Сергей, изможденный хохотом, отирал слезы.

– Ну и что здесь смешного? – миролюбиво поинтересовался я.

– Как кор… как кор… как коршун… на цыпленка… – Сергей, изогнувшись в три погибели, снова зашелся в приступе хохота. Отсмеявшись, он подрулил к столу, ткнулся головой мне в бедро и, подлизываясь, сказал:

– Вовчик, брось ты это грязное дело, давай лучше по рюмашке хлопнем, как говорится, и – на боковую.

Долго сердиться на Сергея было невозможно.

Раз десять за день я заваривал ему кофе. Более двух глотков из чашки он никогда не делал, но каждый раз обещал допить немного погодя.

– Володь, свари кофе, пожалуйста.

– У тебя вон с прошлого раза стоит почти не тронутая.

– Да? – Он подъезжал к столу, трогал чашку, нюхал ее, тяжело вздыхал и просил снова: «Вовчик, давай горяченького, а эту я после… допью».

До обеда Сергей играл в шахматы. Приблизительно через час после начала партии я относил ему в турнирный зал чашечку кофе, а сам шел бродить по окрестным лесам-заповедникам, где вдоль асфальтированных тропинок стояли какие-то таблички с надписями, наверное, что-то запрещающими, висели указатели со стрелками, а где-нибудь в стороне, подальше, среди прибранного, как покойник, леса, чужие и одинокие, скучали наблюдательные вышки. Эти три-четыре часа свободы были мои – и ничьи больше. Я снимал футболку и брел наугад по редколесью, взбираясь на пологие сопки, проваливаясь вниз до каких-то речек-переплюек и снова взбираясь. Вокруг, не обращая на меня никакого внимания, о чем-то легкомысленно судачили маленькие, меньше воробья, пестренькие птички с коротким толстым клювиком. Я, конечно же, не знал их названия. Над головой трещал дуэт дятлов, а вдалеке, аукая, подманивала к себе одинокая зазывала-кукушка. Иногда прямо из-под ног, расшвыривая прошлогоднюю листву, вылетал рыже-серый заяц-великан и, как бы из-за приличия сделав несколько ленивых скачков, утыкался мордой в траву погуще или кустарник и замирал, выставив симпатичную попку на всеобщее обозрение. Вот, мол, вам, любуйтесь. «Эх, зверье непуганое! У нас бы давно бульниками забросали или кольями забили», – невесело думал я.

Как-то находясь на вершине сопки, на лугу, где с каждым шагом из потревоженной рослой и густой травы, как пересохшая пыль, взмывала туча летающих и прыгающих насекомых, я залюбовался орлиной парой, что торжественно, кругами, набирала высоту. Их неподвижные, как у планера, крылья, распластанные в ширину, будто они хотели обнять всю землю, на фоне пропитанного солнцем неба казались прозрачными, а при крене отливали красным золотом. «Эх, Сергея бы сюда затащить», – подумал я, безнадежно высматривая хоть какую-нибудь протоптанную тропку, ведущую в этот первозданный уголок безсуетности и спокойствия.

Возвращался к обеду, когда партии уже обычно заканчивались. Сергей поджидал меня у ресторана, постукивая сигаретой о край подлокотника коляски, а я издали, по его виду, пытался определить, выиграл он партию или наоборот. Выиграв, Сергей делал вид, что ничего такого не произошло, все в порядке вещей. Как выиграл? Да очень просто. Переиграл и все. Тактически, по плану. Остаток дня был очень возбужден и общителен. Во время обеда в ресторане успевал с кем-то переброситься парой фраз, от кого-то принять поздравления, кому-то рассказать анекдот, а молодых, симпатичных официанток донимал своими армейскими комплиментами.

Гл. 3

Пресс-конференция у Вашека

– Вовчик, что сегодня делать будем? – нетерпеливо теребил он меня. – Пригласим поляков или пойдем в гости к Вашеку?

– Поляки сегодня у хорватов пьют. Ты что, забыл? – с облегчением отвечал я, поскольку пьянствовать с поляками мне представлялось весьма небезопасным. На поляках и надорваться можно. – Придется к Вашеку идти. Мы ему уже несколько дней обещаем.

Вашек представлял из себя небольшое скрюченное существо на коляске, с огромной щекастой головой и маленькими, затейливо переплетенными ножками. В его холостяцкой квартире частенько вечерами собиралась инвалидная братия поболтать и попить вина на фоне омерзительнейшей порнухи, запасы которой были у Вашека на любой вкус. В Чехии к нам с Сергеем вся иностранщина проявляла явно повышенный интерес из-за войны в Чечне и прочих безобразий, творящихся в стране, впрочем, слегка раздутых западной прессой. Поэтому вот уже несколько дней Вашек приглашал нас в гости на своеобразную пресс-конференцию.

В тот раз, когда разговор коснулся Чечни, чехи загалдели между собой, а мы уловили только одно знакомое слово: проблема. Сергей ухватился за это слово и громко сказал:

– Чеченскую проблему я решил у себя на границе двадцать лет тому назад.

Он говорил медленно, почти по складам. Он всегда так разговаривал с иностранцами, громко и медленно.

– Прислали к нам двух солдат-чеченцев. Я был офицером. Понятно говорю?

– Да, да, – радостно закивали чехи. Они уже все внимательно слушали.

– Они стали залупаться. Непонятно? Ну, в бутылку полезли. Опять непонятно? Володь, объясни им, – засмеялся Сергей.

– Не слушались, дерзили, – сказал я.

– Да, да, – снова закивали чехи.

– Я взял одного вот этими руками, – Сергей поднял руки над коляской, – и сделал так. – Он показал как будто ломает что-то о колени. – Потом другого. И сразу как шелковые стали. Как шелковые, говорю! Володь, переведи.

– Хорошие стали, послушные, – улыбнулся я.

– Вот вам и решение чеченской проблемы, – подвел итог Сергей.

– Почему ты не хочешь сказать об этом Путину, Сергей? – вызывающе спросил Иван Седлачек, пожилой инвалид без двух ног с воспаленными от хронического пьянства глазами. По слухам, ноги ему отстрелили в 68-м году, когда советская армия оккупировала Чехословакию. С нами общался сухо и неохотно, поэтому Сергей окрестил его «антисоветчиком».

– Пусть бы он сделал так, – продолжил Иван и повторил жест Сергея, – со всем чеченским народом, и не надо переговоров.

По-русски он говорил довольно бегло.

– А не я это придумал. Задолго до меня так поступал генерал Ермолов, когда покорял Кавказ. И на сто лет прекратились набеги. Разбой прекратился. А потом Сталин в сорок четвертом году, когда они предали интересы государства. Приехали тысячи машин НКВД и вывезли всех в Сибирь и Казахстан. Всю нацию. И никакой крови, как говорится, и никаких заложников.