Страница 2 из 27
Все эти запутанные мысли всё сильнее и сильнее входили в жизнь Сомова, а понять и принять их было для него очень непросто.
Постояв несколько минут у окна, он вновь сел за стол и, закрыв глаза, сосредоточился на каких-то своих, понятных только ему мыслях. Затем протянул руку и взял со стола небольшую папку, где лежали вырезки из газет и журналов (не часто, но иногда Егор вырезал интересные, как ему казалось, газетные и журнальные статьи). Немного полистав это богатство, он непроизвольно, можно сказать случайно кинул беглый взгляд на вырезку из газеты «Советская Россия» от 13 марта 1988 года, где была напечатана статья преподавателя Ленинградского технологического института имени Ленсовета Нины Андреевой. Статья называлась «Не могу поступаться принципами». К этой статье скрепкой была прикреплена вырезка из газеты «Правда» от 5 апреля 1988 года, в которой была напечатана статья главного вдохновителя и идеолога перестройки А. Н. Яковлева «Принципы перестройки: революционность мышления и действий», рождённая автором как ответ Нине Андреевой на её перестроечные взгляды. Егор часто перечитывал, сравнивал эти две статьи, чтобы глубже в них разобраться, анализируя разные точки зрения на происходящие процессы. Проще говоря, они были противоположными полюсами: Андреева (химик по образованию) говорит об осторожности и неспешности этого процесса, о том, чтобы не смешать с грязью наше прошлое и настоящее, а Яковлев настаивает на большей решимости, на большей революционности перестройки, где должно быть больше гласности, больше демократии, больше социализма, где не должно быть запретных тем. «Все издательства, – вспомнил Егор слова Яковлева, – должны сами осознавать ответственность, что публиковать, что обнародовать, а что нет». Все эти расхождения не укладывались в его голове: «Вроде делаем общее дело, – думал он, – а подходим к этому почему-то с разных позиций». Не знаю, что его заинтересовало на этот раз, но он вновь погрузился в эти статьи, пытаясь, видимо, всё глубже и глубже разобраться в этих перестроечных процессах.
Вот уже два года Егор жил со своей семьёй в далёкой Сибири в небольшом режимном городе Красноярске-26, что в сорока километрах от столицы Красноярского края города Красноярска. Решение уехать в этот далёкий край после аварии на Чернобыльской АЭС семья Сомовых приняла не сразу, а после долгих споров и размышлений ввиду того, что после аварии на станции началось сокращение и увольнение сотрудников. Такая необходимость была вызвана тем, что четвёртый блок был разрушен полностью, а третий, где работал Сомов, подлежал длительной реконструкции. Чтобы помочь специалистам с трудоустройством и жильём, руководством станции было предложено Сомову несколько вариантов нового места работы, в том числе и Красноярск-26. Зная хорошие отзывы об этом городе, Егор принял решение ехать в Сибирь, где он должен был продолжить работу инженером турбинного оборудования.
Наташины родители с большим расстройством приняли эту новость, особенно Николай Петрович. «И что вы там забыли, в этой Сибири? – разгорячённо говорил он Егору и Наталье перед их отъездом в Красноярск. – Нашли куда ехать, еловые шишки от корней до вышки».
Этими фразами он никого не хотел обидеть, просто Сибирь представлялась ему, без всякой иронии, тем местом, где нормально, по-человечески жить нельзя. Умудрённый жизненным опытом, он прекрасно понимал, что такое Сибирь, как понимал и то, что значит оказаться в экстремальных условиях (а к Сибири другого слова не подберёшь), да ещё с больным ребёнком. Понять поступок близких людей ему как жителю солнечного Киева было, конечно, сложно, а проще говоря – невозможно. Ведь они жили почти в идеальных условиях, по крайней мере – в лучших, чем все остальные народы «дружного» Союза, у которых было если не всё, то почти всё. Одним словом, затея с переездом родителям очень не нравилась. Все положительные доводы Егора (а их было не так уж и много) воспринимались с осторожностью и недоверием, а порой и с обидой, что, мол, он не понимает всей ответственности, с какой надо бы ему подходить к этому вопросу. Слушая тестя, Егор вовсе не стремился быть тем Архилохом, который использовал бы язвительную «поэзию» и распри со своим родственником, понимая, что всякие споры ни к чему хорошему не приведут, тем более что он очень уважал Николая Петровича, и не просто уважал, а по-настоящему ценил его как отца своей супруги.
Николай Петрович как хороший психолог, зная, что никаких обид со стороны зятя не будет, в свойственной ему манере слов не жалел. Забыть их было нельзя: «Я всё понимаю, – возбуждённо говорил он, сидя на диване, – как говорится в высоком слоге, сибиряки, конечно, на редкость простые, отзывчивые и доброжелательные люди, – это я слышал, но прошли времена крепостного права, когда в Сибирь ехали добровольно. В те края, насколько я знаю, отправляли всё больше по этапу. Может, всё же стоит подумать, поискать какие-то другие варианты? Зачем, как говорят в Одессе, сразу кидаться с головой в навоз? Вам что, тут места мало? В конце концов можно устроиться и ко мне в строительную бригаду, хватит надеяться на этот “мирный атом”», – следуя за ходом своих мыслей, рассудительно заключил он.
Сидя рядом с тестем, Егор старался не возражать и уж тем более не обижаться, зная, что Николай Петрович худшего не пожелает и говорит он это не от какой-то злости, а от обиды, от осознания безвыходности ситуации, в которой оказалась семья его дочери в связи с известными событиями. Поэтому противоречить его словам не было смысла, да Егору и не хотелось. Он принимал его таким, каким он был, и не более. «В принципе, если хорошо поразмыслить, – думал Егор в тот момент, – то Николай Петрович всё говорит правильно, что тут сказать: Сибирь, есть Сибирь».
Но помимо «правильных» слов тестя, были ещё обстоятельства, которые были понятны только Егору, и от них нельзя было отступать: слова словами, а правило правилом. И потом, это была личная жизнь его семьи, которую он всегда любил и которой очень дорожил. И дело было вовсе не в принципе, а в ответственности, и эту ответственность он осознавал.
Поблагодарив Николая Петровича, Егор, конечно, отказался от всяких предложений, сказав: «Спасибо, Николай Петрович. Строителем, конечно, быть почётно, но почему я должен идти дорогой, на которой будут путаться ноги, думая о хлебе насущном? У меня есть прекрасная профессия, которую я люблю, – она и есть мой путь, моя дорога. Да, сейчас не всё так хорошо, но то предложение, которое мне поступило, я должен оправдать. Тем более, я дал слово». – «Хозяин – баран!», – разводя руками, не то в шутку, не то в серьёз ответил Николай Петрович. Антонина Николаевна тут же отреагировала на слова мужа, заставив его извиниться перед Егором. Но он был неумолим, сказав в своё оправдание: «А я ничего такого крамольного и не сказал, это же поговорка такая». – «“Поговорка”, которую ты сам придумал, да?» – «Не я, а народ», – рассудительно ответил Николай Петрович, не совсем понимая весь сыр-бор вокруг его слов. Он начал говорить что-то ещё, но встретившийся взгляд супруги тут же осадил его. Глядя со стороны, можно было подумать, что Антонина Николаевна применила к своему мужу какое-то тайное оружие, которое необходимо было ей для молниеносной победы. «Ладно, – недовольно, словно сдаваясь в плен, проговорил Николай Петрович, – что тут воду в ступе молоть. Коли так, то пусть себе едут. Своя земля повсюду мила, выживут». – «Почему “выживут”?» – глядя на тестя и не скрывая своего интереса, спросил Егор (ему явно не понравился последний глагол). – «Да это я так, к слову. Я же знаю, – совсем не обидчиво, можно сказать, по-доброму проговорил Николай Петрович, глядя на зятя, – у людей и нож не режет, а у тебя и шило бреет. За вас я спокоен. Вот только… – не договорив, он о чём-то задумался. – Ну да ладно, что тут говорить: порядки в Сибири старые, освящённые, население милейшее – может, и получится что, а не получится – вернуться никогда не поздно. Всегда будем рады».