Страница 4 из 8
Река Лаба очень коварна. Правый берег у неё высокий, левый очень низкий, пойма широкая. Она часто меняла русло, и паром иногда сносило, обычно весной (рвался канат). Паром состоял из двух плоскодонных лодок, покрытых общим настилом. На него можно было загрузить две пароконные телеги и много пассажиров с поклажей. Автомобилей не переправляли. Переправа на лодках действовала всегда. Это плоскодонка и лодочник с длинным деревянным шестом, конец которого окован железом. Особенно интенсивно она работала, когда сносило паром, или весной в половодье, когда паром не перекрывал ширину реки. Мне приходилось видеть, как по реке плыли чемоданы, вещи и люди, когда перегруженная лодка переворачивалась. Тогда до ближайшего моста было больше сорока километров.
Зима 1953 года была очень снежной. На дороге, на открытой местности, лошадь не было видно из-за снега. Весной Лаба была очень многоводная и бурная. Сильным течением подмывало высокий берег. Ночью смыло баню, колхозный амбар и сарай. Некоторые деревянные постройки оттаскивали от берега тракторами. По всей станице пилили самые большие деревья и сбрасывали под берег, чтобы его укрепить. Спилили и наш тутовник в два обхвата и целиком уволокли на берег. Он был любимой кормёжкой для наших уток, подбирали всё начисто. Тогда много бед натворила река на своём протяжении. Наш паром исчез бесследно, долго ждали нового. На этой реке я научился плавать.
Мама разрешала мне ходить на реку только с братом, Владиславом, но он не очень заморачивался наблюдением за мной. Однажды я пришёл на реку один, снял рубашку, штаны и, как взрослые, нырнул в реку. Мне было шесть лет, и плавать я не умел совсем. Течение подхватило меня и понесло. Я пытался сопротивляться, но быстро выбился из сил. Меня снесло вниз по течению на перекат. Тут на моём пути попалась застрявшая на перекате большая коряга. Мне удалось за неё уцепиться, и я долго отдыхал. Меня колотило от страха и холода. Не знаю, чем бы это кончилось, если бы ко мне не подплыл молодой мужчина. Он доставил меня на противоположный берег. Через какое-то время я увидел на своём берегу маму, потом других людей, которые бегали вдоль берега. Я им кричал, но меня заметили не сразу. Мама рассказала, что она меня искала, пришла на берег, а там мои рубашка и штаны, а меня нигде нет. Думала, что я утонул. После этого я получил хорошую взбучку, мама веником, а отец ремнём. В результате у меня пропал страх перед водой, я научился быстро плавать и хорошо нырять.
В 1953 году было ещё одно событие, особенно мне запомнившееся. Я учился в первом классе. В марте приходим в школу, а занятия отменяются. В фойе стоит бюст Сталина, кругом цветы, в траурной раме его большой портрет. Около бюста пионеры с рукой в приветствии, все учителя зарёваны. Впечатление большой беды. Вечером, когда родители пришли домой, – траур. Мать ревёт в голос, отец хмурый. Мама сквозь слёзы: «Как будем жить без него, что будет?» В это время она работала учителем и парторгом школы, и все организации и предприятия готовили письма соболезнования в адрес Правительства СССР. В этот вечер со слезами на глазах она писала такое письмо, чтобы завтра согласовать с коллективом и отправить его в Москву. У меня, первоклассника, сложилось впечатление, что случилась беда, которая коснулась всех. Это чувствовалось на улицах, у соседей, у прохожих, и это продолжалось длительное время.
Помню, как каждую осень отец привозил арбузы – крупные, полосатые, сладкие. Они были в доме везде – под кроватями, под столами, в нежилой комнате (где стояла русская печь). Стоили они три копейки за килограмм (в деньгах до реформы 1961 года), но мы должны были сдавать семечки от арбузов. Их надо было сдавать чистыми и сухими по норме 1 кг семечек с одной тонны арбузов – для посадки на следующий год.
Проблема была с хлебом. Отец рассказывал, что представители разных ведомств объединялись и ездили на машинах в Ставропольский край. Там покупали пшеницу и везли её в станицу Павловскую на мельницу. Так запасались мукой. У нас в доме всегда была мука, три-четыре мешка. Раз в неделю мама топила русскую печь и пекла семь-восемь больших караваев хлеба на всю неделю. Хлеб хранился в нежилой комнате на лавках, укрытый полотенцами. Последний каравай был как свежий. На выпечку хлеба уходил целый день. Для этого использовалась большая глиняная опарница на два ведра. Тесто мама ставила на ночь. Его надо было несколько раз месить и рано утром растапливать печь. Кроме хлеба мука шла на изготовление ватрушек, всяких кренделей, блинов и пирожков.
С промтоварами было плохо. В магазинах почти ничего не было. Купить одежду было трудно, и зарплаты на всё не хватало. У матери была швейная машинка, ещё от моей бабушки, и она почти всё шила сама из тканей, которые отец получал на прокурорскую форму – летнюю, повседневную, парадную. На костюм, пальто и шинель давали отрезы тканей. Отец всё носил аккуратно, по два-три срока.
После смерти И. В. Сталина резко возросла преступность в связи с большой амнистией. Как сказал отец, это было сделано умышленно. До этого район был спокойный, уголовных и судебных дел было мало. В этом же году была проведена административная реформа, включившая укрупнение районов. Темиргоевский район был ликвидирован. 1-го октября 1953 года отец получил новое назначение – прокурором Белореченского района. В доме, в котором мы жили в Темиргоевской, от прежних жильцов осталась большая чёрная лохматая собака. Она была старая и скоро сдохла. Отец принёс молодую собаку, похожую на лайку. Псу дали кличку Орлик. Он был умный и преданный. Мы к нему очень привязались. Переезжали в Белореченскую на грузовом автомобиле. Взяли Орлика в кузов, а сами ехали сверху вещей. Ехать надо было через Усть-Лабинск, дорога не близкая. Проехали километров десять, и тут Орлику стало плохо. Его так сильно укачало, что он рвал и не мог стоять на ногах. Отец положил его у дороги, и мы уехали. Я плакал – так было жалко собаку. Примерно через три месяца (мы уже жили в Белореченске) Орлик вдруг объявился в нашем дворе – худой, ободранный, но прыгал и лизался, лаял, проявляя свою радость. Как он нас нашёл – загадка.
Дом, в который мы переехали, был большой. В нём размещалась прокуратура, а со стороны двора был второй вход. Там была квартира из двух комнат с большой верандой. В ней мы жили несколько лет. Фасад дома с главным входом располагался вдоль улицы, а сбоку были ворота и калитка во внутренний двор. Во дворе, площадью соток двадцать, была конюшня на несколько лошадей, большой сарай, сеновал, было много плодовых деревьев и ягодных кустов. У прокуратуры транспорт состоял из двух ездовых лошадей. В штате был ездовой – Егор, фамилию не помню, потомственный казак. За лошадьми ухаживал, как за детьми. Лет пятидесяти, с большой бородой, он всегда носил свободные шаровары с лампасами, заправленные в шерстяные носки. На ногах – в тёплое время чувяки, в сырую погоду глубокие калоши, в зимнее время – ноговицы с калошами2 В качестве верхней одежды у него была косоворотка навыпуск с длинными рукавами, когда холодно – толстовка, а в мороз – зипун из овчины казацкого покроя. Подпоясывался всегда кавказским ремешком. Это узкий ремешок из частей, соединённых серебряными накладками с узором. На нём висело много ремешков разной длины с серебряными узорчатыми накладками.
Приметой того времени были газогенераторы на грузовых автомобилях. Машин с газогенераторами было много. Они работали на обычных дровах. Газогенераторы были высотой два метра и устанавливались с двух сторон между кабиной и кузовом. В кузове всегда был запас деревянных чурок.
Прокуратура имела строевых лошадей. У них было тавро на бедре правой задней ноги, которое служило паспортом лошади. В конюшне прокуратуры был полный набор для эксплуатации и ухода за лошадьми: сёдла, хомуты, сбруя для разного вида конского транспорта – бедарка, линейка, бричка, телега, косилка для травы.
Поясню значение слов, малоупотребительных в настоящее время.
2
Чувяки – самодельная обувь типа тапочек. Верх – плотная ткань, часто брезент. Низ – плотный войлок или транспортёрная лента. На чувяки часто нашивали цветные ленты для усиления шва и поддержания формы. Такая обувь – всех размеров и фасонов – продавалась на базарах.
Ноговицы – самодельная зимняя обувь. Шилась из плотной шерстяной ткани. Ткань с натуральной ватой прошивалась частыми строчками. На рынках был большой выбор ноговиц – мужских и женских, разного фасона. Ситуация с обувью характеризует образ жизни того времени.