Страница 43 из 64
Теперь я заявил о подобном успехе в отношении Сократа. Увы, мое коммунистическое начальство не верило в удачу. Было достаточно легко понять их точку зрения. После 1979 года сотни полевых офицеров КГБ, десятки полковников и горстка генералов усердно, но безрезультатно трудились, пытаясь повторить подвиг Аксиленко. А вот и скромный капитан, нагло заявляющий, что всего за два года своей первой службы за границей он завербовал гражданина США. И не кто-нибудь, а бывший американец. правительственный чиновник, к тому же! Ясно, что он был либо наглым авантюристом, либо тупоголовым игроком, которого ФБР одурачило, пытаясь проникнуть в КГБ с помощью изощренной установки.
Я мог бы потратить годы на разработку Сократа, и бюрократы были бы совершенно счастливы. Такой вид деятельности не налагал на них ответственности, ибо имплицитно предполагалось, что любой кандидат может оказаться растением. Но совсем другое дело, если бы Сократа официально зарегистрировали в качестве агента. В этом случае не только вербовщик, т. е. я, но и бюрократ (начальник отдела или управления) должен был бы поставить свою карьеру на кон, исходя из того, что Сократ не был американским заводом и что сведения, которые он сообщал, заслуживали доверия. Это означало пожизненную ответственность. Если через годы, не дай Бог, выяснится, что Сократ действительно скармливал КГБ дезинформацию, первыми полетят головы тем людям, которые завербовали и проверили агента. Торговля разведывательной информацией имеет тысячелетнюю историю, но, как бы она ни старалась, ей так и не удалось придумать надежный метод проверки благонадежности человека. После вербовки агент подвергается постоянной и бесконечной проверке. Агент, который вчера был абсолютно надежным, завтра может быть свернут вражескими спецслужбами.
Боже, неужели бюрократы разведки ненавидят риск и ответственность! Конечно, они были не прочь обзавестись агентом, но предпочли, чтобы сопутствующую ответственность взял на себя кто-то другой. Полковник Черкашин принадлежал к той редкой породе начальников, которые готовы брать на себя ответственность. Но он не мог игнорировать позицию генерала Андросова. Что, если я просчитался? Тогда Черкашину придется поплатиться: как вы попали в эту передрягу? его бы обвинили. Разве генерал Андросов не предупреждал вас, что, по всей вероятности, Сократ был растением?
Я был уверен, что Черкашин сумеет проложить правильный курс в этих бурных водах. Но не могло быть никаких сомнений в том, что пока я работаю в разведывательной службе, мне придется доказывать свою невиновность. Напоминания о том, что отчет Сократа о планах США в отношении Ливии оказался правдой, не принесут никакой пользы. Не было бы недостатка и в скептиках, которые утверждали бы, что «на этот раз американцы целенаправленно предоставили нам правдивые разведданные в качестве доказательства надежности источника. Но как мы можем быть уверены, что завтра они не воспользуются им, чтобы подсунуть нам стратегическую дезинформацию, которая заклинать нашу гибель?"
Это было похоже на дурной сон: плохой интеллект — это плохо, но хороший интеллект — еще хуже.
VII.
Сократ и Спутник должны были прибыть в Москву в воскресенье мая 1987 года. В предыдущую пятницу мне показали телеграмму из вашингтонской резиденции, в которой говорилось, что в среду Сократ звонил из Афин в вашингтонское бюро Агентства новостей «Новости», чтобы узнать, ожидалось в Москве. Он сказал, что на следующий день улетает на Кипр и, если приглашение в Советский Союз не будет подтверждено в течение двух дней, планирует вернуться в Вашингтон.
Как оказалось, Черкашин был излишне оптимистичен в своем заявлении, что «мы все сделаем сами». За два месяца после моего отъезда из Вашингтона Североамериканский департамент так и не удосужился отправить Сократу официальное приглашение. Все пытались избежать ответственности, активно обсуждая, как лучше запрыгнуть на подножку, если Сократа завербуют, и как не понести наказания, если план вербовки провалится.
Между Москвой и вашингтонской резиденцией шел оживленный обмен телеграммами на эту тему; разведчики яростно строчили в блокнотах, — начальство нахмурило брови. Проект был в полном разгаре. Упущена была только одна маленькая деталь, сущий пустяк — отправка приглашения приглашенному.
Все менеджеры отсутствовали в течение дня, а это означало, что я мог преодолеть бюрократическую волокиту. Я связался с представителем «Новостей» в Никосии, попросил его найти Сократа и Спутника и передать им приглашение. Он должен был работать быстро; они должны были покинуть Кипр через несколько часов.
В субботу вечером я получил указание Черкашина встречать «гостей». Мне предоставили полную свободу действий с условием, что я должен вести себя так, чтобы они ясно поняли мою принадлежность к КГБ.
Сократ был в отличной форме. Загорелый, возбужденный до истерики, он произносил один монолог за другим, перекраивая карту мира; распад и создание военно-политических союзов; изменение баланса сил в ущерб Америке.
Спутник вела себя несколько странно. С грустной улыбкой постоянно на губах она делала вид, что слушает нас, но у меня сложилось впечатление, что она находилась в состоянии какого-то необычного опьянения. Иногда она присоединялась к нашему разговору, но редко по делу. Как только стемнело, она извинилась и легла спать.
«Должно быть, она устала после дороги», — осмелился заметить я.
Сократ вдруг нахмурился и как бы поник. Всего секунду назад он был настоящей динамо-машиной, а теперь выглядел человеком, сломленным жестокостью судьбы.
Мы сидели в номере люкс отеля «Будапешт» в самом центре Москвы и пили шампанское. По моей просьбе номер был поставлен на прослушивание, и все разговоры записывались. Учитывая подозрения Андросова и Черкашина, у меня не было другого выбора.
"Где вы работаете сейчас?" — спросил Сократ.
— В Москве создана межведомственная комиссия по внешнеполитическому анализу, — ответил я. «В него входят представители всех ведомств, занимающихся выработкой и реализацией внешней политики, то есть МИД, КГБ, Минобороны, ряда научно-исследовательских учреждений. Вот где я работаю. Наш устав состоит в рекомендации Кремлю относительно оптимальной внешней политики и оптимизации процесса принятия решений».
История с межведомственной комиссией была сделана из цельного куска ткани. Но однажды упомянув полное название этой мифической организации, я впоследствии называл ее просто «Комитет», самое популярное разговорное название КГБ. Тем самым я выполнил просьбу Черкашина заставить Сократа заподозрить меня в том, что я сотрудник КГБ. Кроме того, предложение о приеме на работу от имени несуществующей организации имело огромное преимущество; в случае, если Сократ откажется сотрудничать с Комитетом — возможность, которую нельзя было исключать, — ни одно официальное советское учреждение не подвергнется опасности. Это был случай «вербовки под чужим флагом», говоря торговым языком.
«Кажется, ты идешь в ногу со временем», — заметил Сократ, и его тон дал мне понять, что он созрел для разговора по душам.
— И как ты поживаешь? Я спросил.
"У нас проблемы."
"Мы?"
«Филлис и я. Она страдает каким-то неврологическим заболеванием, которое они еще не определили».
Так вот что это было! Теперь я понял ненормальности в ее поведении.
Сократ продолжал: «Она быстро катится вниз. Какой блестящий мозг умирает! Внешне это похоже на склероз. Она больше не может ни читать, ни заниматься журналистикой».
«Но ее статьи до сих пор печатаются. Как ей это удается?» Я спросил.
«В течение многих лет я писал для нее призрачные статьи. Все, что она делает, это ставит свою подпись под моими статьями. Никто об этом не знает, даже ее редакторы».
«Ты имеешь в виду, что ты настоящий автор всех вещей Филлис?»
— Да практически все…
Это было настоящим открытием. Филлис была серьезно больна, и я этого не заметил. Вашингтонская резиденция восхищалась радикализмом "Спутника", а Сократ всегда был его выразителем. Если это правда, то он такой же красный, как сам Троцкий, подумал я. Я не мог в это поверить.